А. Веста - Доля ангелов

А. Веста

Доля ангелов

Пролог

Легенда о перстне Чингисхана

«…Воины спали, подложив под головы сёдла, привычно сжимая в ладонях костяные рукояти мечей. Сухой колючий снег заметал степь. Сквозь вой метели сонно перекликались караулы. Это недоброе время кочевники зовут часом волка. Волк никогда не выходит к огню. Другое дело — степные псы, прикормленные падалью. В войске этих рыжих собак звали „лисицы Чингисхана“. И были они так же яростны и неотступны, как свита из верных джунгаров: личной охраны Великого Кагана. „Лисицы Чингисхана“ повсюду следовали за войском, до рассвета успевая подобрать остатки конины и обглодать брошенные посреди степи трупы. Долгими зимними ночами они выводили свои унылые песни, тревожа сон Великого Кагана.

Чингиз стар, и силы его уходят, как вода в песок, но спит он, как в молодости, тревожно и чутко. Под пологом юрты — багровый сумрак, лишь серебряная лампа с душистым багдадским маслом освещает груды меховых одеял и мешки с драгоценным ясаком. Среди них сундук из индийского дерева, а в нем — резной ларец из слоновой кости.

Чингиз открывает ларец и достает перстень червонного золота: угрюмый змей свернулся кольцом и сжимает извивами тела красный кристалл. Камень тяжел и велик, он похож на яйцо огненной птицы, на тлеющий уголь в походном очаге, на искристое вино в византийской чаре, на молодую кровь. Камень вправлен в „колесо счастья“, символ неукротимой воли и движения вперед. Ровный, немеркнущий свет наполняет юрту, и сумрак отступает. Всякий раз, глядя в алую переменчивую глубину, Чингиз вспоминает горную крепость в горах Кушана.

Весною, в месяц Верблюдицы под ударами монгольских мечей пали заставы халифата и крепость Аламут, обитель Горного Старца, встала на их пути. Молва о Гасансинах, „сынах Горного Старца“ катилась от Хорезма и Византии до моря Хвалынского, от предгорий Тубота до Великой стены империи Сун. Неуловимых „ночных убийц“ боялись правители полуночных стран.

Семь тысяч сабель было под началом Горного Старца. Белые стены крепости походили на каменные челюсти, сомкнутые злобой. Три дня и три ночи выстояли Гасансины против десяти отборных туменов Угедея. С гортанными кличами, похожими на крики стервятников, бросались они на чагатаев. Один воин вставал против десяти монгольских мечей, словно духи мести вытеснили из них человеческое дыхание.

В черном шелковом плаще с красным поясом, в глухой повязке, скрывающей лицо, стоял Хасан под дождем поющих стрел, пущенных из тугих монгольских колчанов. Перстень Бога Войны сиял в его руке, и боевое железо не смело коснуться его. Тогда белоголовый кипчак пробрался на башню Аламута и резким взмахом меча срубил руку с перстнем. В кровавом прахе под ногами коней блеснул и пропал перстень. И увидел Чингиз позор своих воинов: полки смешались, люди и кони барахтались в ржавой пыли. В бешенстве монголы разили друг друга, словно опились они хмельного кумыса, и самому Сульде, Богу Войны, стало стыдно за своих сыновей. Видя это, начальники-нойоны камчами образумили их. Тумен Угедея первым ворвался в крепость. Котел битвы вскипел кровью.

После взятия крепости тумены построились походным порядком и шаманка Саган-куул указала на молодого голубоглазого кипчака. Лицо его было как выбеленная солнцем кость, а волосы цветом напоминали зимнюю траву.

— Зачем ты держишь на языке красный камень? Разве не жжет он тебя, как уголь костра? — прошептала шаманка.

Взвизгнул кипчак и, дернув поводья, умчался в сторону перевала. Верные чагатаи, „Волки Чингисхана“ сорвались в погоню и вскоре принесли на пике голову беглеца. На ладонь хана лег окровавленный перстень.

— Это перстень владыки гор, — прошептала шаманка. — Его страна Шембо-Ло лежит в долине, похожей на чашу лотоса. Смерть не знает туда дорог, и люди в той стране не старятся и пребывают в любви и мире пред светлым ликом Тенгри.

— О Высочайший! — возразил советник хана Данцон. — Это перстень Совершенных. Владеть им достоин лишь мудрец, познавший сокровенное Дао. Оглянись — где побывали твои войска, ныне растет терновник. Следом за войском идет голод. Мудрость и истину нельзя купить за деньги или взять силой. Этот перстень лишь умножит горе и кровь, вместо того чтобы умножить мудрость. Пусть пошлют гонца в обитель Совершенных и перстень вернется туда, откуда пришел.

— Я не знаю, кто из вас прав, — хмуро сказал Чингисхан, раздраженный советом ламы. — Пусть мои толмачи спросят о перстне у старейшин племен, покорных нашей силе.

Монголы не умели писать. Все указания Великого Кагана вестники учили наизусть и пели их перед войском, как звучную песнь.

Множество легенд достигло ушей Великого Кагана. В Хазарии говорили о перстне царя Соломона, изготовленном из осколков небесного камня. Из большого осколка волшебники страны Кем сделали чашу, а из малого — перстень, и сам Царь Царей носил его на своей благоуханной руке. Обладатель перстня мог повелевать духами и понимать язык животных и птиц.

Жители Кавказа и горного Кушана помнили о перстне царя Кобы, великого мага и чародея.

На дальнем Севере рассказывали о кольце Силы. Его выковали рыжие карлики, живущие во тьме пещер. Волшебники вправили в перстень солнечный камень, умножающий волю и мужество.

В выжженной солнцем Бактрии хранили иную легенду. Тысячу лет назад, Искандер Ненавистный на вспененном скакуне ворвался в благословенную страну пророка Зороастра. Он погасил огни священных башен. Великое множество магов и жрецов пало от его руки. Тогда навстречу воителю вышли из горных пещер отшельники и отдали Искандеру перстень Зороастра — знак таинственной страны.

Получив перстень, Искандер спешно покинул Бактрию. Драгоценная Индия несбыточной мечтой палила уста воителя, но иная сладость была суждена им. Тело его было залито медом и доставлено в страну пирамид, для тайного погребения.

Чингиз надевает перстень на левую руку и всматривается в камень. Он видит свое детство. Две таежных реки: Онон и Керулен качали его берестяную зыбку. Он родился в год Барса в лютый мороз, когда лопалась кора на березах и птицы замертво падали на землю. В его кулаке темнел кровавый сгусток — верный знак от Сульде, Бога Войны, и мщение рано вошло в его сердце. В детской ссоре из-за рыбы, он убил сводного брата: застрелил из детского лука и тем отворил кладезь, полный огня и крови.

Чингиз не послушал совета ламы и оставил перстень себе. Великая власть над жизнью и смертью и кровавый хмель побед выжгли в нем все человеческое. Пустынями-солончаками пролегли под копытами его коней плодородные долины. Смердящими руинами рассыпались древние города. Кочевники не брали пленных. Города, где мужи сложили оружие, древние крепости, взятые без боя, вырезали с еще большей жестокостью, чем те, где осмеливались сопротивляться.

Хан перенес перстень на правую руку и всмотрелся в смутное будущее: он никогда не придет к последней волне Последнего моря. Его сыновья перегрызутся между собой, как псы, кидающиеся без разбору. Пройдут столетия, и остатки кочевой империи впадут в немилость у Тенгри. Его потомки уйдут в безводные сухие степи, и дым полынных костров будет служить пищей его народу.

Много лет прошло с той давней битвы в горах Кушана. Ковылем и сорной колючкой поросли развалины Аламута, но не остыла погоня за перстнем Бога Войны. Хасансины умеют обращаться в злых степных лисиц и желтых змей. Два раза в шатер Чингисхана подбрасывали лепешки-хлебцы, темные от толченых трав и твердые, как солончаковая глина. Такие лепешки рассылал Горный Старец своим недругам, в знак скорой расправы.

Незадолго до смерти Хан Войны, послал перстень своему третьему сыну — любимцу Угедею. От Угедея перстень перешел к Хубилаю, избравшему путь желтой веры для степных народов.

„Перстень Чингисхана“, ключ страны Шембо-Ло семь столетий хранился в монастырях Тибета, пока не перекочевал в монастырь Та Куре, в Ургу, столицу степной империи. Но во время кровавой распри внутри Тибета, китайской экспансии и русской революции, прокатившейся по окраинам Евразии, следы золотого „ключа от страны счастья“ затерялись. Перстень исчез в человеческом море, словно его не было уже вчера…»

Я поставил точку и выключил компьютер, крайне недовольный собой. Искать потерянные сокровища — все равно, что выворачивать карманы истории в поисках монетки, завалившейся за подкладку, но почему я вновь и вновь загораюсь, как мальчишка, при одной мысли о Копье Судьбы, о наговоренном кистене Стеньки Разина или перстне барона Унгерна?

Поэты и романтики часто опережают историков в погоне за мифическими дарами: «Пять коней подарил мне мой друг Люцифер. И один золотой с рубином перстень, чтобы мог я спускаться в глубины пещер и увидел зари молодое лицо», — писал Николай Гумилев. Не каждому дано дружить с Падшим Ангелом, и дорогостоящие подарки, обычно получают во временное пользование в обмен на нечто бесценное.