Андрей Добров - Украденный голос. Гиляровский и Шаляпин Страница 10

–  Разрешите? – Я снял шляпу и пальто и осмотрелся, ища взглядом, куда их положить.

–  Бросьте на соседний стол!

Так и сделав, я снова повернулся к телу мальчика и, указав на ранку на шее, спросил:

–  Павел Семенович, что вы можете сказать вот об этом разрезе? Вы уже осматривали его?

Зиновьев наклонился близко к шее покойника, потом достал из кармана пенсне и посмотрел через него, не надевая на нос.

–  Осматривал, но пока только поверхностно, – ответил он. – Несомненно, это след хирургического вмешательства. Зашито аккуратно, как и разрезано. Но зажить не успело. Дам ему неделю-полторы возраста.

–  Какого характера было это вмешательство?

–  А это, – выпрямившись, сказал доктор, – мы сейчас с вами определим.

Взяв с железного столика для инструментов скальпель, Зиновьев опять склонился над мальчиком.

–  Хотите отойти к окну? – спросил он.

–  Нет.

–  Как пожелаете, но зрелище для человека, непривычного к такому, – не самое приятное.

Не тратя далее слов, он рассек гортань, разогнул края раны и закрепил их распорками.

–  Ну-с, – негромко произнес патологоанатом, – что мы тут имеем видеть? Ага. Как интересно! Ваш хирург, Владимир Алексеевич, определенно занимается ботаникой!

–  Что такое? – спросил я заинтригованно.

Зиновьев подпустил меня к ране, и я взглянул внутрь.

–  Смотрите. Правая Chorda vocalis вырезана. Но оператор соединил оставшиеся кусочки мышцы шелковой нитью. Видите нить?

Я и вправду увидел нить, соединяющую два крохотных остатка голосовой связки несчастного. Вторая связка осталась в целости.

–  Но зачем? – спросил я.

Зиновьев пожал плечами и высвободил распорки. Потом он подошел к двери и крикнул:

–  Байсаров! Зашей!

Явился огромный детина в кургузом белом халате.

–  Вот тут зашей пока, – указал доктор на рану, – а потом принеси мне в кабинет два стакана чаю.

–  Слушаюсь, Павел Семенович! – прогудел детина. – С сахаром?

–  Будете чай с сахаром? – обернулся ко мне Зиновьев и, когда я кивнул утвердительно, кивнул в сторону двери. – Прошу ко мне!

В небольшом кабинете, украшением которого был темный шкаф с книгами по патологоанатомии и атласами человеческого тела, мы погрузились в мягкие кресла.

–  А ваш мальчик – еще более загадка, чем я думал, – сказал доктор.

–  Не томите, – попросил я. – Выкладывайте все! При чем тут ботаника?

–  Не-е-е-ет! – засмеялся Зиновьев. – Начну по порядку. Что мне сразу показалось странным? Во-первых, когда вашего мальчика привезли, Байсаров его раздел. Он-то и указал мне на первую загадку. На мальчике была надета старая грязная тужурка. Но вот под ней – чистая полотняная рубаха и такие же штаны. Такие выдают пациентам в больницах. Но мало того. Покойников мы обмываем в помывочной. Те, которые поступают из трущоб, как правило, очень грязны. Многие толком не мылись по много лет. Мальчик был босиком, и потому ноги у него действительно оказались грязными. Но вот все остальное тело – относительно чистое. Как будто его тщательно вымыли не так уж давно. Ногти – подстрижены и грязь из-под них удалена. Удивительно аккуратный покойник для Хитровки!

Зиновьева прервал Байсаров, который принес два стакана в старых тусклых подстаканниках с черным, сильно заваренным чаем. На одном из стаканов стояло блюдечко с колотым сахаром.

–  Рафинада нет, – сказал он, ставя на край стола стаканы.

–  И так спасибо, Володя, – ответил Зиновьев и передал стакан с блюдечком мне.

–  А ботаник?

Патологоанатом отпустил кивком своего ассистента.

–  Ботаник… Итак, что мы видим? Некто, несомненно, образованный медик, очень экономно вскрывает гортань и удаляет большую часть правой голосовой связки. Зачем?

–  Зачем?

–  Это странно. С полной определенностью я мог бы ответить на этот вопрос, имей я вырезанную часть мышцы. Такие резекции делают при раковой опухоли, когда одна из связок повреждена. Но эти операции производятся редко – увы, современная наука не всегда может различить обыкновенный ларингит, который можно вылечить медикаментозно, и раннюю стадию опухоли, когда ее удаление еще может как-то помочь больному.

–  Так, значит, у него была опухоль?

–  Возможно, – кивнул головой Зиновьев. – Я знаете, не специалист в этой области. Минутку!

Он встал и вынул две книги из шкафа. Энергично пролистав страницы, доктор недолго читал свой справочный материал, потом захлопнул книгу и взялся за вторую.

–  Странно, – сказал он наконец. – Оба автора в голос утверждают, что опухоль гортани, как правило, поражает людей во взрослом возрасте. А у нас – почти ребенок. Лет шестнадцати.

Он снова погрузился в кресло, не обращая внимания на чай.

–  Доктор, – позвал я, отхлебнув из своего стакана. – А нить зачем?

–  Нить? – переспросил он рассеянно. – Ах, нить! Похоже, что он надеялся на регенерацию. Но это странный метод…

–  В чем странный?

–  Вы же видели – как иногда натягивают веревки и пускают по ним хмель или плющ.

–  Конечно.

–  Мне кажется, ваш хирург сшил края связки нитью, надеясь, что они начнут регенерировать, восстанавливаться. И что мышца по этой нити как по направляющей нарастет, образуя новую связку.

–  А это возможно?

–  Вряд ли. Есть, конечно, такая вещь, как нарастание грануляционной ткани…

–  Что это?

–  «Дикое мясо» – слышали? Иногда на месте ранки вдруг вырастает такая мясная шишка.

–  Да-да…

–  На самом деле это соединительная ткань – грануляционная. Но в нашем случае она появиться не может – речь идет о внутренних органах. Кроме того, грануляционная ткань совсем не может заменить мышцу: она – суть производное кровеносных сосудов, рыхлая поначалу. А с течением времени становится высохшей и неэластичной. Нет. Отбросим идею «дикого мяса». Ваш хирург надеялся на регенерацию мышцы, что странно, поскольку регенерирует кожа, волосы и ногти. А вот мышцы… Нет, никогда не слышал и нигде не читал.

Я допил свой стакан и поставил его на край – стола.

–  Хотите еще?

–  Нет, спасибо. Доктор, так, значит, это априори невозможный эксперимент?

Зиновьев пожал плечами:

–  В науке все возможно. Все наше столетие – сплошной прогресс в медицине. Правда, много и чепухи – как эти истории с туберкулином или летеоном. Но заявлять определенно, что регенерация человеческих мышц невозможна только потому, что до сих пор никто не смог ее добиться – нет, я не рискну. Тем более что…

Он вскочил и начал рыться в одном из ящиков своего стола. Потом достал тонкую папку и просмотрел газетные вырезки на иностранных языках.

–  Да… Похоже. Тут есть один немецкий врач, который предлагал в прошлом году испытать слабые электрические токи для стимулирования регенерации человеческих тканей. Если ваш хирург на деле применял электричество, то мы могли и не заметить ожогов от электродов, поскольку напряжение тока должно быть минимальным… Впрочем…

–  Доктор?

–  Я сомневаюсь, что он использовал эту технологию.

–  Почему?

–  Потому что это, – Зиновьев ткнул пальцем в вырезку, – газетный фельетон. Разгромный. Но написанный явно специалистом – я и вырезал его только потому, что тут много занятных, но чисто медицинских шуток, непонятных профанам.

Он сунул папку обратно в ящик стола и с грохотом задвинул его внутрь.

–  А скажите, Павел Семенович, – спросил я. – Мог бы этот самый врач не только провести операцию, но и зарезать мальчика?

–  Вы имеете в виду рану от ножа?

–  Да.

Зиновьев пожал плечами:

–  Удар нанесен точно. Но так же точно может нанести удар, например, мясник с бойни. Или военный. К тому же зачем было убивать пациента, на котором ты собрался провести эксперимент?

Я возразил:

–  Мальчик, похоже, сбежал от своего мучителя. И не собирался возвращаться обратно. Он мог опознать хирурга.

–  Пожалуй, – протянул патологоанатом, – пожалуй, в этом есть резон… Но, простите, я не могу поверить, чтобы хирург-экспериментатор, человек, похоже, незаурядного ума и большой аккуратности, вдруг опустился до убийства. Убийство – это для разбойников. Интеллигентный человек… Я не верю!

Я усмехнулся и встал. Сердечно попрощавшись и выразив всю степень своей благодарности за помощь, я покинул это печальное место торжества науки над безмолвной смертью.

5

Тайна рисунка

Небо совсем затянуло низкими плотными тучами, когда я подъехал к флигелю на улице, в котором жил Шаляпин. Поднявшись по узкой скрипучей лестнице на антресоли, я постучался в дверь и, дождавшись приглашения, вошел. Хотя день был уже в самом разгаре, певец определенно только что проснулся. Он сидел, сонно моргая, в потертом кожаном кресле, кутаясь в коричневый, не первой свежести халат. Несколько пустых винных бутылок под столом свидетельствовали о вчерашних посиделках. В комнате стоял дух загашенных папирос и немытых тарелок, которыми был уставлен круглый стол. Заметив, что я принюхиваюсь, Шаляпин вяло махнул рукой.