Месье Террор, мадам Гильотина - Мария Шенбрунн-Амор Страница 10

– Дядюшка, там судьбы нации решаются! Там человеческая история творится!

– Одна демагогия и паучья борьба там творится! Народ вместо хлеба речами и кровью кормят. Оттого-то и власть давно уже к смутьянам перекочевала. Что я твоей матери скажу, если тебя обратно не доставлю? – Дядюшка отложил «Революсьон де Пари». – Будем надеяться, что насчет соседок ты все же ошибаешься. Младшенькая мне показалась славным созданием, напрасно только простоволосая в одиночестве по улицам таскается. А тетка ее – дама пикантная, еще в соку. Глазами стреляет, жеманится, и огонек-то горит еще, горит! Есть в ней это «Je ne sais quoi»[5], – потер пальцами, испачканными в типографской краске: – Нечто, знаешь, эдакое неопределимое, но заманчивое… Легкая стервозность, вот что. – Поправил дужки очков, зашуршал газетными страницами.

Александр подпер голову рукой, вздохнул:

– Так и Габриэль не кротостью привлекает.

– Забудь, Сашенька, забудь. Честно скажу тебе, если девица убийство тиранов затеяла, толку уже не будет. Ну ее к бесам! Бабы эти французские как с цепи сорвались: мадам Ролан, синий чулок, вообразила себя государственным деятелем, а истрепавшаяся потаскушка Теруань де Мерикур «красной амазонкой» заделалась! Как некому стало отдаваться, так хоть родине!

Александр возмутился косностью Василия Евсеевича:

– Да без Теруань де Мерикур, может, и революции не произошло бы! Прекрасная куртизанка повела за собой женщин на Версаль! Верхом, с пистолетами за поясом!

– Ну а я о чем? – сказал дядя, и Александру показалось, что дядя поглядел на него с сожалением. – А теперь и бывшая монастырка Корде возомнила себя Брутом. Спасительница отечества! Тьфу на них! То ли дело русские лапушки. Одна Авдотья моя, лебедушка… – Голос Василия Евсеевича пресекся, как случалось в последнее время каждый раз, стоило только ему вспомнить разносолы и прочие достоинства своей домоправительницы. Перевел взгляд за окно, вздохнул: – И тебя Машенька заждалась, небось.

– Какая еще Машенька?

– Как какая?! Машенька, милая такая, застенчивая, дочка соседей моих, Архиповых. Да ты что, не помнишь ее? С русой косой, рукодельница. Но, может, не Машенька. Наташенька. Или Дашенька? Славная такая. Всегда, едва ты в гостиную, она сразу вся маковым цветом!

Александр попытался вспомнить скромницу и рукодельницу Машеньку-Наташеньку-Дашеньку, но все заслоняло бледное лицо Габриэль Бланшар с глазами цвета зимнего неба. Странная она, упрямая, неулыбчивая, и подозрения на ее счет у Александра самые чудовищные, но в сравнении с ней невесты Старицкого уезда, застенчивые, густо нарумяненные, напуганные мамушками и осаждавшие каждого холостого дворянина многозначительными взглядами и вздохами, вспоминались неживыми снежными бабами. Нет, пока не выяснит, правду ли сказала Планелиха, не успокоится. Но раз уж дядя такой сторонник домостроя, пусть хоть русского подполковника из кухонного плена выпустит.

– Василь Евсеич, насчет кухарки: я с Жанеттой, прислугой соседской, договорился, чтобы она нам стряпала.

– Это ладно, – тряхнул очередной газетой дядюшка. – Твоей-то стряпней я уже по горло сыт. Та же казнь, только медленная. – Высунулся из-за листа, глянул строго поверх очков: – Только предупреди, чтоб без слизняков и лягушек. И по дому не шастать. Доносительниц без нее хватает.

– Дядя, раз все французское вам не угодило, сами-то зачем в Париж явились?

– То не твоего ума дело. Не нравов пакостных набираться.

Засопел, вернулся к внимательному изучению мерзкого санкюлотского листка «Папаша Дюшен».

V

ТЕТКА С УТРА обрядилась в шелковое, расшитое розами платье, надушилась, подрумянила щеки и губы, взбила волосы и удалилась в бакалейную лавку за свечами и мылом. Габриэль ходила от окна к окну, ломала пальцы, подбирала смятые газеты, дружно поносившие убийцу Марата, и перечитывала сообщения о ходе расследования преступления.

Первый раз Мари, которую теперь все называли Шарлоттой, допросили прямо в доме Марата, потом в тюрьме аббатства, а со вчера допрашивали в тюрьме Консьержери. Сообщников преступления искали с невероятным упорством. Все эти пламенные революционеры затрепетали и возмутились, узнав, что среди их противников нашелся убежденный, бесстрашный и самоотверженный мститель, готовый отдать жизнь в борьбе с якобинской тиранией. А еще больше напугало, что этим мстителем оказалась молодая девственница, к тому же правнучка великого драматурга Франции Пьера Корнеля. Это появление второй Жанны дʼАрк словно выносило над якобинцами приговор истории. Трибуналу во что бы то ни стало требовалось доказать, что героиня была всего лишь орудием злобного заговора врагов народа.

И Мари дрогнула. Она называла имена, а следователи немедленно арестовывали всех, с кем она встретилась или беседовала: члена Конвента Дюперре, перед которым она хлопотала за эмигрировавшую канониссу епископа Фуше, хозяйку ее гостиницы, мальчика, с которым Корде посылала Марату просьбы о встрече. Допросили даже кучера фиакра.

Не пожалев себя, Корде не жалела уже никого. Без утайки сообщала суду все, что знала о жирондистах. Хладнокровно заявила, что бежавшие в Кан депутаты считают Робеспьера, Дантона и Марата подстрекателями, намеревающимися развязать гражданскую войну. А ведь эти сведения приговаривали перечисленных ею беглецов. Судьба жирондистов Габриэль не волновала: такие же республиканцы, как и нынешние якобинцы, лишь более робкие. Но что будет с ней самой, если Корде и ее упомянет?

Третий день она ждала появления жандармов. Она бы сбежала, только до Кана через посты и заставы не добраться, а больше бежать ей некуда. Постоянно прислушивалась, от каждых шагов на лестнице покрывалась холодным потом. Думала, как выгородить тетку. Но никто не приходил. Это означало, что до сих пор Шарлотта ее имени не упомянула. Однако завтра Корде предстоит суд. Неизвестно, что спросят обвиняемую на нем, что она ответит и какие там выступят свидетели. Боже мой, как это ужасно – бояться за себя, когда несчастную Мари ждет гильотина! Но Габриэль даже на улицу не решалась выйти, потому что парижане завалили Революционный трибунал доносами на предполагаемых соучастников преступления. А вдруг кто-нибудь вспомнит, что видел карательницу Марата в Пале-Рояле с другой девицей, и ее опознают? Нет, это, конечно, чрезмерные страхи! Кроме двух петиметров с лорнетами и месье Ворне, на них никто и внимания не обратил.

Кстати, молодой Ворне. Он-то зачем следил за ней? Что ему от нее нужно? Соседи, разумеется, вовсе не те, за кого себя выдают. Такие же коммерсанты из Нормандии, как сама мадемуазель Бланшар – Парижская Богоматерь. Старший не имеет ни малейшего понятия о происходящем в Кане, младший выслеживает ее, а в ломбарде пригрозил санкюлотке Революционным трибуналом! Тогда она решила, что он просто пугал хамку. А теперь не знала, что и думать. Вчера вечером из распахнутых окон доносились голоса соседей. Габриэль едва наружу не вывалилась в попытках расслышать их беседу, но ничего не поняла, потому что говорили они на