Валерия Вербинина - Путешественник из ниоткуда Страница 11

– Тогда надо manger[29], – сообщила она.

– Что? – Я решил, что ослышался.

– Dejeuner[30], – пояснила она. – В пустой желудок не приходит никакой стоящий мысль.

И прежде чем я успел что-либо возразить на сие ошеломительное замечание, она подхватила меня под руку и увлекла за собой.

ГЛАВА X

Когда мы вернулись в город, мне стоило большого труда отговорить Изабель устроить кутеж в «Вене», грязноватой гостинице на главной площади, где с приезжих драли втридорога, а кормили на грош. По моей рекомендации мы отправились в «Уголок для проезжающих», который содержала вдова Шумихина и который, несмотря на свое провинциальное название, мог вполне сойти за приличное заведение. Мадемуазель Плесси посмотрела на меню, написанное по-русски, и, надув губы, передала его мне.

– Ах, я совсем не разбираться в ваш язык, – пожаловалась она. – Закажите мне сами, хорошо? И пусть Аркади тоже дадут что-нибудь.

Поскольку на обратном пути ворчливый Аркадий чуть не вывалил нас в канаву, я высказался в том духе, что ему не повредит, даже если он умрет с голоду. Ответ Изабель поразил меня.

– Может быть, – равнодушно заметила она, пожимая плечами. – Но если он умереть, кто же тогда меня возить?

Я подумал, что при всех своих причудах она довольно-таки практична, и заказал уху, икру, отбивные из телятины и кофе. Мадемуазель Плесси пожелала спаржи и устриц. Честно говоря, я слегка запнулся, переводя ее просьбу, но официант не заметил моей заминки. Спаржа нашлась еще быстрее, чем устрицы, и я понял, что до конца недели, а то и дольше, мне придется питаться одним хлебом, ведь не могло быть и речи о том, чтобы позволить моей спутнице платить за обед.

– Cet asperge ressemble а du caoutchouc, – пожаловалась она, ковыряя вилкой в тарелке. – Pourquoi les gens riches aiment le manger, je ne comprends pas[31].

Устрицы ей тоже не понравились.

– Ils ont un air malade[32], – сказала Изабель.

Я не знал, смеяться мне или сердиться на нее. Но тут принесли котлеты и уху, и мадемуазель Плесси с большим аппетитом принялась за них.

– Вы ничего не едите, – сказала она по-французски. – Почему?

Я ответил, что мне не хочется, и к тому же мне пора возвращаться на службу. Изабель округлила глаза.

– О! У вас много дел?

– По правде говоря, не слишком, – со вздохом признался я.

Мадемуазель Плесси поглядела на меня блестящим, влажным взглядом и прикончила вторую котлету.

– Вы чересчур много думать о работе, – заявила она безапелляционно. – Вам следует больше отдыхать.

– Не могу, – ответил я. – Пока я не разобрался в происходящем, покоя мне не будет.

– А! Вы имеете в виду убитую собаку?

Почему-то всем далась именно собака! Но я устал, и у меня не было даже охоты сердиться.

– Дело не в собаке, а в... в Петровском.

– В пьянице, которого вы приняли за мертвого?

– Он не был пьян, – упрямо сказал я. – Он был мертв. Я абсолютно уверен.

– Значит, он не мог никуда уйти?

– Никак не мог, – подтвердил я.

– Как интересно, – вздохнула мадемуазель Плесси. Она посмотрела на спаржу, и ее взор затуманился. – Совсем как в «Загадке каменного цветка». Там тоже человек исчезает, а потом выясняется, что во всем виноваты близнецы. И еще там главного злодея замуровывают в стену, то есть не замуровывают, конечно, а так случайно получилось...

Я сидел, слушал ее болтовню и думал... даже не знаю хорошенько, что именно. Мадемуазель Плесси увлеченно пересказывала какие-то книжки, которые я никогда не читал и никогда, наверное, не прочту, – книжки, полные мрачных подземелий, кровавых тайн и незаконнорожденных мстителей. Одним словом, несла несусветный вздор, и ничего из того, что она рассказывала, никогда не происходило в жизни, но... сам не знаю почему, я отдыхал душой, слушая ее щебет. Вот странно... Ведь мадемуазель Плесси была мне посторонним человеком, совершенно чужим, и до сегодняшнего дня я совсем не знал ее, но все же с ней было очень уютно, несмотря на ее легкомыслие и невероятные ужимки. Завтра, наверное, она уедет, вернется к себе во Францию, к столь неожиданно свалившемуся на нее богатству, и я больше ее не увижу.

– Ну вот, вы опять ничего не едите, – обиженно сказала мадемуазель Плесси.

Но я не успел ей ответить, потому что в тот момент увидел пробирающегося между столов урядника Онофриева. Его плутовская рожа расплылась в улыбке.

– Чего тебе? – неприязненно спросил я.

Он кашлянул, выразительно покосился на Изабель и доложил, отдавая честь:

– Григорий Никанорыч очень желают вас видеть. По собачьему делу-с.

– Вот оно что... Быстро же ты меня нашел, братец!

– А что тут особенного? – ухмыльнулся Онофриев, одним глазом косясь на невозмутимую француженку, которая как раз в то мгновение разделывалась с каучуковым салатом. – Вас Тришка, который пирожки продает, видел, когда вы в карете катили барыни этой. Тут ничего-с хитрого нет.

Я подозвал хозяйку, попросил принести счет и расплатился. В кошельке моем почти ничего не осталось, но я решил не обращать внимания на такие мелочи.

– Приношу свои извинения, мадемуазель, служба... Счастливо оставаться.

Она подала мне ручку, как настоящая принцесса, – узкую, гибкую, прохладную, – и я и сам не заметил, как поцеловал ее. Хозяйка Марья Петровна, глядя на нас, даже вздохнула с некоторой завистью. Или мне показалось?

– Au revoir, mademoiselle![33]

Онофриев осклабился, зачем-то отдал честь и затопал сапожищами к выходу вслед за мной.

Против ожидания, исправник принял меня довольно ласково.

– А, вот и вы, Аполлинарий Евграфович! Прошу вас, садитесь... Ну-с, что новенького слышно по нашему делу?

Я рассказал ему о беседе с отцом Степаном и повторил, что, по моему личному убеждению, Стариков не убивал собаку Веневитиновых.

– Гм, да, конечно... – промычал Ряжский. – Но ведь ваше мнение к делу не подошьешь, сами понимаете... Тем более что алиби у Старикова все-таки нет, что следует и из показаний отца Степана. – Затем исправник без перехода спросил: – Скажите, а что за певичка французская, которую с вами видели?

– Певичка? – поразился я. – Помилуйте, Григорий Никанорович... Она бывшая гувернантка. Оставила службу, потому что получила наследство.

– Большое? – прищурясь, осведомился исправник.

Я замялся.

– Порядочное, – признался я.

– Гм! – молвил Ряжский, подкрутивши ус. – А вы, значит, сударь, того, решили унаследовать ее вместе с ее наследством... Да-с! – И он рассмеялся, крайне довольный удачным каламбуром.

Я сидел в полном остолбенении. На миг у меня мелькнула даже мысль, что я, как Поприщев, ненароком сошел с ума и теперь, сам не зная того, оказался в сумасшедшем доме.

– Григорий Никанорович, о чем вы?!

– Ну, полноте, милостивый государь! Весь город видел, как вы ее обхаживали... у Шумихиной-то. Мне Онофриев уже обо всем доложил...

Я сидел раскрывши рот и, вероятно, представлял собой преглупое зрелище. Однако Григорий Никанорович все же решил сжалиться надо мной:

– Ну, полно, полно, голубчик... Вы не подумайте, что я там против или что такое. При случае познакомьте меня с мадемуазель... как ее зовут?

– Изабель Плесси, – машинально ответил я.

– Ну да, Изабель... Мадемуазель-стриказель... – Он значительно кашлянул. – А вы молодец, конечно. Нет, кроме шуток, молодец. Когда вам не мерещатся всякие непонятные покойники...

Мне мучительно захотелось провалиться сквозь землю, но, увы, в данный момент желание было совершенно неосуществимо. В дверь постучали.

– Войдите! – крикнул Ряжский.

Вошел секретарь Былинкин, молодой человек хлипкого телосложения, несколько напоминающий комарика, непонятно почему затянутого в узкий мундир. Чем занимается Былинкин в нашем управлении, не ведомо никому. Он всегда на месте, но, когда надо составить отчет или написать рапорт, почему-то непременно выясняется, что он куда-то отлучился. Некоторые девушки города N уверяют, что у Былинкина ангельский вид, и я охотно им верю. Если паче чаяния вы все же застигли его на месте и просите помочь, у Былинкина делается такое несчастное лицо, что вы сразу же начинаете жалеть о том, что посмели обременить столь хрупкое существо презренной земной работой. Глаза у Былинкина печальные, несколько навыкате, жидкие светлые волосы обильно смазаны фиксатуаром и зачесаны назад, открывая высокий лоб. С начальством он неизменно почтителен и никогда ему не перечит, за что, собственно, его и ценят. Кроме того, Былинкин обладает особым умением разговаривать с торговцами. С ними, особенно с женщинами, он ласков и предупредителен настолько, что ему всегда продают самые лучшие товары, да еще и набавляют весу сверху. Самые злобные бабы на рынке, завидев его, расплываются почему-то в улыбке и наперебой зазывают покупать у себя, хотя всем им отлично известно, что Былинкин не слишком богат, не может похвастаться чином. Даже злые цепные собаки питают к секретарю необъяснимую симпатию, позволяя безнаказанно себя гладить, тогда как любого другого за подобную вольность неминуемо разорвали бы на части. В чем тут дело – не знаю, и почему этот человек, мягкий, кроткий, услужливый и при том невероятно изворотливый, когда доходит дело до работы, так пленяет сердца, тоже не могу объяснить. Иногда у меня складывается впечатление, что он смог бы с комфортом устроиться даже в кратере огнедышащего вулкана или на острове, где принято отдавать почести всем заезжающим туда путешественникам, поедая их.