Алексей Поярков - Ликвидация. Книга вторая Страница 11

— Еще счастье, что не утром начали смотреть, — мельком заметил он, — тогда наверняка бы затерли. А сейчас извольте — «Додж-три четвертых», пожалуйста…

— По шинам видать?

— По шинам…

Остаток ночи Давид провел в управлении. А утром, в восемь часов, в дежурке затрещал телефон.

— Товарищ подполковник!.. — Дежурный лейтенант, просунувший голову в дверь кабинета, от усердия часто моргал. — Двойное убийство на автобазе!..

— Грехи мои тяжкие, — прорычал Гоцман, с трудом отрывая тяжелую голову от стола, за которым спал. — Опергруппа, на выезд…

По узкой улочке, примыкавшей к той части порта, где размещалась Карантинная гавань, ветер с моря мел мелкий мусор — щепки, обертки, обрывки старых газет. В подворотне, скучая, подпирал стену гоп-стопник Черный — высокий толстомордый парень в офицерском кителе, перешитом под пиджак.

В подворотню, задыхаясь от быстрого бега, свернул всклокоченный чумазый пацан-наводчик и тут же полетел на землю от умело подставленной подножки. Черный чуть усмехнулся сквозь зубы.

— Гоцмана убили, — сидя на земле, быстро проговорил пацан. Для пущей убедительности он выпучил глаза и помотал головой.

— Иди умойся, тюлькогон, — лениво посоветовал Черный, отворачиваясь.

— Та точно говорю! — взвился пацан. — Ему «лимонку» бросили! Сало сказал, пожарка приезжала, мусоров было не протолкнуться…

— Малой, не дуй мне в уши, — скривился вор.

— Колька сказал — Писка со своими уже магазин поехал подламывать!.. — выкинул пацан козырную карту. На этот раз реакция Черного оказалась другой. Его глаза азартно блеснули.

— Так шо ж мы стоим?!

— А я за шо?! — горячо поддержал боевой порыв старшего товарища пацан.

— Там фраер сильно прикоцанный на углу маячит…

На углу действительно прохаживался прикоцанный фраер: высокий, лет тридцати, седоватый, с военной выправкой. Но не военный, а очень даже штатский, в дорогом черном костюме и велюровой шляпе. Черный и пацан-наводчик двинулись к залетному фраеру, который, видимо, был такой лопух, что даже не догадался повернуться лицом к истинным хозяевам этой улочки. Поравнявшись с лопухом, Черный воткнул ему в спину ствол пистолета и прошипел:

— Дядька, не балуй, а то костюм попорчу…

Это были его последние слова. Мужчина слегка дернул локтем правой руки, и пацан-наводчик не успел понять, как именно все случилось, он только увидел искаженное болью лицо старшего друга, падающего на булыжник. Черный упал очень нехорошо, неестественно вывернув шею. Живой человек так не падает. Он не успел ни выстрелить, ни вскрикнуть. Пистолет, выпав из разжавшейся ладони, тупо звякнул о булыжник.

В следующую секунду на мостовую полетел и сам пацан. Ему повезло куда больше — всего-навсего разбили лицо, да так, что кровь хлынула ручьем, заливая глаза. Он отлетел на несколько шагов и, с размаху ударившись затылком о стену, сполз на землю…

Послышался тяжелый топот сапог. Из-за угла показался наряд милиционеров, усиленный солдатами. Но мужчина в черном костюме и не думал сопротивляться или бежать. Он с легкой улыбкой поднял руки, спокойно глядя на целящихся в него военных.

— Спокойно, старшина. На меня напали, я защищался…

Милицейский старшина, не выпуская из рук оружия, склонился над неподвижно лежащим Черным. Рядом на земле валялся «парабеллум». Поодаль, у стены, корчился в пыли пацан в лохмотьях, прикрывая расквашенное жестоким ударом лицо.

— Ничего ж ты защитился, — пробормотал старшина и уже командным голосом гаркнул: — А ну документы!

— Вы пистолет-то поднимите, — спокойно заметил мужчина, доставая из кармана удостоверение…

Один из солдат подобрал оружие.

— Рус-на-ченко, — прочел старшина, раскрыв книжечку, — Михаил Николаевич, 1915 года рождения, гвардии капитан…

Через полчаса мужчина в черном костюме и велюровой шляпе вышел из здания ближайшего отделения милиции. У дверей курил тот самый старшина, который задержал его. Русначенко, улыбнувшись, благодушно кивнул:

— До свидания.

Старшина, не глядя, козырнул в ответ и, бросив папиросу, скрылся в отделении. Русначенко тоже автоматически поднес ладонь к виску, но на полпути задержал руку. И, посвистывая, вальяжной походкой отправился прочь.

У входа в контору автобазы толпа водителей — человек пятнадцать, не меньше, — молча, тяжело, насмерть била трех пойманных бандитов. Сначала их перебрасывали от одного к другому, а потом били ногами, не давая подняться. Щуплый Писка ухитрился выхватить финку, но кряжистый водитель с морщинистым лицом зажал его руку, не давая вырваться. Остальные не пытались сопротивляться, а только тяжело, утробно охали при каждом ударе.

Из подкатившего «Опеля» выскочили Гоцман, Довжик, Арсенин, Саня и Васька Соболь. Рискуя попасть под удар, бросились в кучу дерущихся, растаскивая их. Гоцман, пыхтя, заломал руку окровавленного Писки за спину и гаркнул, выхватывая ТТ:

— Ша! Все назад, или всех до кучи посажу!

— Да ты глянь, начальник, шо они наделали! — прорычал, тяжело дыша, кряжистый водитель. — Румыны недобитые!

— Ша, я сказал! — упрямо повторил Гоцман. — Кто еще тронет, получит срока за самосуд! Саня, ты смотри за этих двух, если шо — не думай, а стреляй… — И поволок Писку в контору. За ними следовали Довжик и Арсенин.

На залитом кровью дощатом полу лежали трупы охранника и кассирши. У кассирши было перерезано горло, охранника застрелили в упор. Довжик, склонившись к убитым, закрыл им глаза, Арсенин, хмурясь, покачал головой.

Заплаканная уборщица, стоявшая рядом, с ненавистью кивнула на Писку:

— Я вечером-то убраться не успела. Пришла вот пораньше… Подошла к окну, смотрю, Николай лежит на полу убитый, а этот… фашист… Степаниду за волосы держит. И так бритвой — раз! И сразу кровь… Я закричала, побежала… А этот выскочил… Погнался…

Писка, отсмаркивая кровавые сопли, с трудом ухмыльнулся разбитыми губами:

— Вы, женщина, со страху обознались. То ж не я был…

Прежде чем Гоцман и Довжик успели что-то сделать, плачущая уборщица подскочила к Писке и плюнула ему в нагло усмехающуюся физиономию…

— Ну шо, сдадим его рабочим, Михал Михалыч?.. — Гоцман, закрыв дверь за уборщицей, обернулся к Довжику. — Те его отнянькают по полной… А мы потом скажем, що поздно приехали, а? На гвоздик по дороге колесом, к примеру, напоролись…

— Не по закону, Давид Маркович, — просипел с полу Писка и выплюнул выбитый зуб.

— Ты сюда гляди, мерзота!.. — Гоцман ткнул пальцем в сторону убитых. — И он еще тявкать будет за закон! Я ж тебя лично — таки лично — предупреждал: грызть буду вас, падаль! И ты ж там, у стенки, под пулеметом, не менее лично сказал: «Согласен»!

— Так сказали ж — вас убили, — пробубнил Писка, — а мы ж лично с вами договаривались… И я думал, шо раз вас нету…

— Рано ты меня похоронил! — рубанул воздух рукой Гоцман. — Я тебя сначала закопаю и кол осиновый вобью, шобы ты не вылез! Я, Писка, уволюсь из УТРО, а пистолет оставлю! И буду вас стрелять по одному или душить руками! Во как вы меня довели!..

Он яростно сгреб Писку за ворот, поднял его в воздух, словно щенка.

— У-у, мразь… — прошипел он. — Пожалели на тебя девять грамм в тридцать восьмом, а зря, зря…

— Давид Маркович! — умоляюще захрипел вор, мотая головой. — Не надо!

— Кто на кассу навел, тля?!!

— Грицук, он бензин сюда возит… Сукой буду, он…

Гоцман еще секунду бешено глядел в заплывшие от ударов глаза Писки. Довжик на всякий случай придержал руку Давида, тот, не глядя, зло дернул локтем. Наконец сильный кулак Гоцмана разжался, и Писка бесформенной грудой рухнул на пол, рядом с убитыми им людьми. Он и сам был похож сейчас на труп.

— Андрей, спирт есть? — хрипло спросил Давид у Арсенина, взглянув на свои окровавленные ладони.

— Конечно…

Гоцман подставил ладони ковшиком:

— Лей…

Возникший в дверях Тишак растерянно уставился на происходящее, потом перевел взгляд на трупы, болезненно сморщился.

— Якименко появился? — бросил ему Гоцман, вытирая руки и кривясь от резкого запаха спирта.

— Н-нет… И не звонил даже. Как оказалось, шо вас не убили, так и не возникал…

— Останешься здесь. Сейчас прокуратура приедет, все обсмотрите, тех, шо на улице, Васька отвезет вторым рейсом. — Он обернулся к Довжику. — Якименко найти. Срочно… Андрей, вызовешь фургон, оформишь убитых…

Сгрудившиеся на улице мужики с ненавистью уставились на безжизненно висящего в руках Гоцмана Писку. Давид хорошо понимал, о чем они думают. Для этих работяг представитель закона был сейчас чуть ли не сообщником этого убийцы, который порешил хорошо им знакомых и ни в чем не повинных людей… Саня, державший под прицелом двух подельников Писки, тоже напрягся.