Леонид Юзефович - Казароза (сборник) Страница 11

– Не надо, – остановил его Карлуша. – В бане будете хвастать.

– А ты вообще кто такой?

– Попрошу ему не тыкать. Это Карл Нейман, наш сотрудник из Питера, – объяснил Караваев. – Итак, в каких отношениях состояли с гражданкой Казарозой, она же Шеншева, Зинаидой Георгиевной?

– Ни в каких не состоял.

– А зачем приходили к ней в театр?

– Просил выступить на концерте у нас в клубе.

– Почему именно ее?

– Слышал, как она поет.

– Где?

– В Петрограде.

– Когда?

– В позапрошлом году.

– Точнее.

– Ноябрь месяц.

Караваев извлек из папки листок с карандашной надписью по-английски.

– Узнаёте?

– Как это к вам попало? – удивился Свечников.

– Неважно. Вы писали?

– Я.

– Знаете английский язык?

– Нет. Просто переписал буква в букву.

– Чекбанк Фридмана и Эртла, девятнадцать, Риджент-парк, Лондон, – вслух прочел Караваев. – Какие у вас дела с лондонскими банкирами?

– При чем здесь Казароза?

– Отвечайте. Соображаете ведь, где находитесь.

– Это эсперантистский банк, там хранятся вклады русских клубов и частные пожертвования. Первые поступления относятся к девятьсот десятому году. Мы требуем возвратить эти деньги, а правление банка отказывает под предлогом, будто в Советской России нет независимого эспер-движения.

– Сумма вклада?

– Около сорока тысяч рублей золотом.

– Откуда вам это известно?

– Из бюллетеня Всемирного Конгресса, нам его пересылают из Москвы. Мы хотим направить в президиум Конгресса открытое письмо.

– А зачем адрес банка?

– Туда – копию на английском.

Сделать перевод поручили Варанкину. Он преподавал английский, ему Свечников и отдал эту записку с адресом. Непонятно было, как она оказалась в ЧК.

– Фамилия Алферьев о чем-то вам говорит? – вмешался Нейман.

– Нет.

– Он же Токмаков, Струков, Инин.

– Не знаю.

– Левый эсер, боевик. Участник убийства Эйхгорна в Киеве.

Фельдмаршала Эйхгорна, командующего немецкими войсками на Украине, эсеры взорвали еще до Версальского перемирия. Бомба была заложена в термос. Планировались также покушения на Ллойд-Джорджа, президента Клемансо, кайзера Вильгельма и Гинденбурга – в расчете, что это вызовет всеевропейское восстание измученных бессмысленной бойней народных масс, но до Парижа, Берлина и Лондона дотянуться не удалось, в итоге ограничились графом Мирбахом в Москве и Эйхгорном в Киеве.

– По нашим сведениям, – продолжал Нейман, – Алферьев недавно прибыл на Урал для организации подпольных боевых дружин. Раньше он увлекался эсперанто и этой зимой вел переговоры с тем же лондонским банком, хотел получить средства якобы для русского эспер-движения, но на самом деле – для нужд партии. А теперь посчитаем. Ваше эсеровское прошлое – раз, эсперанто – два, банк Фридмана и Эртла – три, Урал – четыре. Налицо четыре пункта, по которым вы можете быть связаны. Не многовато ли совпадений?

– С эсерами я разошелся полтора года назад, – сказал Свечников, – с тех пор никаких контактов с ними не имею.

– Почему тогда не хотите честно рассказать о ваших отношениях с Казарозой?

– Да не было никаких отношений!

– И Алферьева вы ни разу в жизни не видели?

– Не видел.

– И не слышали о нем?

– Нет.

– И не знали, что Казароза – его гражданская жена?

Боль была неожиданно острой. Свечников никогда не думал, что с такой силой можно ревновать мертвых.

Вот от кого она слышала эти стихи: Бабилоно, Бабилоно, алта диа доно. Этот человек дал ей новое имя, как победитель переименовывает завоеванный город.

– Что молчите? – проницательно сощурился Караваев.

– Давайте, ребята, отложим до завтра, – попросил Свечников. – Не могу я сейчас.

– Понимаю, – удовлетворенно кивнул Нейман. – Значит, какие-то отношения у вас все-таки были.

По дороге в камеру Казароза, Зиночка Шеншева, пела ему песню своей любви с заезженной до хрипа пластинки:

Этот розовый домик,Где мы жили с тобой,Где мы счастливы былиНашей тихой судьбой.Там дарил нам надеждуИ хранил нас от бедУходящего летаХолодеющий свет…

Караульный солдатик долго возился с амбарным замком на двери, наконец, дужка выпала сама. Шибануло кислой вонью. В красном углу слабо горела семилинейка, на полу вповалку спали люди.

– Все гусары спят, лишь один не спит, – сказал лежавший с краю арестант и подвинулся. – Милости прошу.

Он оказался чертежником с пушечного завода, его преступление состояло в том, что углем вывел на стене ствольного цеха популярный в Сибири и на Урале лозунг: «Долой Ленина с кониной, да здравствует Колчак со свининой!».

Пока он рассказывал, чем здесь кормят, Казароза пела:

Помню утренний кофе,И вечерний покой,И в закатном пожареНад уснувшей рекой,

Над бескрайним разливомЭтот розовый свет,Этот маленький домик,Где тебя больше нет.

Через тысячу лет, в гостинице «Прикамье», глядя на окруженную зверями женщину, Свечников вспомнил, как шли ночью по Кирочной, и он сказал: «Вы не волнуйтесь, что сейчас всё так плохо. Скоро всё будет хорошо».

«Я так думала летом семнадцатого года, – ответила она. – Как-то пришли с друзьями в “Асторию”, а там новый бармен, негр из нью-йоркской “Уолдорф-Астории”. Ну, думаю, если выписали негра из Нью-Йорка, значит, революция, слава богу, закончилась, и теперь уж всё будет хорошо».

Утром конвойный привел в ту же комнату на втором этаже. Нейман по-прежнему, как школьник, с ногами сидел на подоконнике, Караваев – за столом, словно всю ночь оба не только не выходили отсюда, но даже не вставали с мест.

– Вы утверждаете, – начал допрос Нейман, – что с Казарозой познакомились в ноябре восемнадцатого года и больше не встречались. Так?

– Да.

– И не переписывались?

– Нет.

– Третьего дня вы пришли в театр, пригласили Казарозу выступить в клубе «Эсперо». Получается, это был ваш первый разговор после той встречи в Петрограде?

– Да.

– Но афиша концерта отпечатана неделю назад, и в ней указано, что первого июля Казароза будет петь в Стефановском училище. Почему вы были уверены, что она вам не откажет?

– Мне так казалось.

– Вам так казалось, потому что знали об увлечении ее мужа?

– Опять за рыбу деньги? Не знал я ни про какого мужа!

– Когда она уже начала петь, вы сказали мне, чтобы я не вздумал провожать ее после концерта. Хотели остаться с ней наедине?

– Хотел.

– Для чего?

– Проводить ее до театра.

– Чтобы поговорить о чем-то важном?

Свечников пожал плечами и не ответил.

– У вас в редакции есть Виктор Осипов, литконсультант, – сменил тему Караваев. – Редактор возражал против его кандидатуры, но вы были за. Почему?

– Некому было вести литературный кружок.

– А не потому, что он тоже состоял в партии эсеров?

– Первый раз слышу.

– Знакомы с его творчеством?

– Кое-что читал.

– Вот одно произведение. Взгляните.

Караваев вынул из своей папки, развернул и протянул Свечникову газету «Освобождение России» от 11 мая 1919 года. На первой полосе красным карандашом отчеркнуто было стихотворение «Разговор солнца с морем». Внизу указывалось имя автора: В. О-в.

– Про кортик Колчака слыхали? – поинтересовался Караваев.

– Нет.

– Когда в семнадцатом году революционные черноморские моряки приказали Колчаку сдать оружие, он выбросил свой адмиральский кортик за борт.

В первых строчках рисовалась благостная картина Черного моря, дремлющего под солнечными лучами, затем следовал растянутый на полдесятка четверостиший монолог солнца, в котором оно скрупулезно перечисляло морю свои к нему благодеяния: его живительные лучи согревают воду, позволяют плодиться рыбам, дельфинам, черепахам и морским птицам, питают водоросли и кораллы, взращивают жемчужины в раковинах.

– Кораллов и жемчуга в Черном море нет, – заметил Свечников. – Черепахи, по-моему, тоже не водятся.

– Большой талант имеет право пренебречь низкой правдой жизни, – усмехнулся Нейман.

Свечников стал читать дальше.

Напомнив морю о своих перед ним заслугах, солнце потребовало ответной благодарности:

Справедливо будет, море,Коль отдашь за это мнеТо сокровище, что скрытоВ твоей синей глубине.

Море мгновенно сообразило, о чем речь. Ответ его был вежлив, но непреклонен:

Всё отдам тебе, светило,Рыб, кораллы, жемчуга.Не отдам тебе лишь кортикАдмирала Колчака!

– Неизвестно еще, Осипов это или нет, – сказал Свечников.

– Он, – заверил Караваев. – Многие правые эсеры сотрудничали с Колчаком. Допустим, вы этого не знали, но вот еще один факт. Выступая на выпуске пехкурсов, вы говорили, будто пятиконечную звезду, символ братства рабочих пяти континентов, мы, коммунисты, позаимствовали у эсперантистов, только перекрасили из зеленого в красный. Говорили?