Николай Свечин - Хроники сыска (сборник) Страница 12

– Значитца, тот убил. Не энтот, – задумчиво сказал обладатель гармошки, после чего не спеша вынул из сапога нож и пошел к Рубочкину. Тот, замотав шею обрывком рубахи, держался из последних сил. Увидев приближающегося к нему диопсода[22] со зверской физиономией, Рубочкин только зажмурился.

– Назад! – рявкнул Благово так, что у самого в ушах зазвенело, и ударил гармониста саблей плашмя по затылку. Одновременно с этим солдат выстрелил на воздух. Тесный двор заволокло дымом, замелькали какие-то тени. Когда дым рассеялся, способные передвигаться убежали; остались лишь сыщик с подчаском, убитый дворник и трое раненых. Вскоре примчались долгожданные городовые, появилась карета с доктором, собралась толпа зевак. Коллежский асессор показал старшему свой билет с фотопортретом и отправился с ним к градоначальнику – давать объяснения по поводу происшедшего. От Трепова сыщик вернулся в Военное министерство и рассказал Кунцевичу, что призошло. Скрипнув зубами, тот пошел докладывать Милютину.

Через час в кабинете последнего стоял навытяжку генерал-майор Кострубо-Карицкий. Лицо его было покрыто красными пятнами, холеные усы подрагивали. Благово, переодетый в партикулярное платье, сидел в кресле; разгневанный Милютин мерил шагами кабинет.

– Полковник Кунцевич передал вам от моего имени не соваться в историю с сумским гусаром князем Порюсом?

– Точно так, ваше высокопревосходительство!

– Почему же вы не выполнили точно обозначенного моего распоряжения?

– Виноват, ваше высокопревосходительство! Понятие о чести офицера… побудили меня, так сказать… высказать свое отношение. Я человек чести!

– Вы отказываете в понимании чести коллежскому асессору Благово? Который ведет свой род, если не ошибаюсь, с четырнадцатого века…

– Этот господин обозвал меня идиотом!

– Он как нельзя более прав, генерал. Честь офицера… Вы знаете, что наделали вашим длинным языком? Поставлена под угрозу операция по защите наших конно-мобилизационных планов. Господин Благово чудом не погиб – он контужен произведенным в упор выстрелом. Имеются жертвы среди обывателей. И все это потому, что вам захотелось посудачить на тему офицерской чести?

Кострубо-Карицкий молчал. Министр повернулся к Благово:

– Имеете что сказать, Павел Афанасьевич?

– Да, Дмитрий Алексеевич.

Сыщик устало поднялся, потер не заживающее плечо, подошел к генералу. Поглядел ему в глаза, как огнем прожег.

– Глупость и дешевый апломб, проявленный вами, в обычное время являлись бы вашим частным делом. Жаль только ваших подчиненных… Но сейчас не то. Из-за вашей фанаберии, генерал, погиб человек. Так, обычный дворник. Но ведь тоже Божья душа. Честно исполнял свой долг и был застрелен преступником наповал. Остались двое детей – теперь они сироты. Из-за вас. Другой случайный прохожий сделался навсегда калекой. Тоже из-за вас. И еще мой подчиненный, губернский секретарь Титус. Он теперь в заложниках у преступников, которых я ловлю. Его жизнь под угрозой. И я не знаю, как его спасти… И это тоже из-за вас. Будьте вы прокляты! Если с Титусом что-нибудь случится, я сделаю все, чтобы вас отдали под суд.

– Я тоже, – добавил Милютин. – За невыполнение указания министра, что повлекло за собой тяжкие последствия. Пока же я отстраняю вас от командования бригадой и перевожу в распоряжение начальника Главного штаба. Без должности. Молите Бога, чтобы господин Благово успешно завершил операцию. Идите!

Когда Кострубо удалился, министр спросил у Павла Афанасьевича:

– Вы не забыли взять перевязочное свидетельство?

– Помилуйте, Дмитрий Алексеевич – зачем? Пустяковый ушиб.

– А вы возьмите. Передадите его пока мне, я потом верну. Возьмите, возьмите – поверьте старому бюрократу.

Вечером, когда Благово сидел у Косаговского, за ним неожиданно прислали из Михайловской больницы барона Виллие. Туда был помещен под охраной раненый Рубочкин, и теперь он просил «человека, называющего себя князем Порюсом», приехать. Говорить извозопромышленник не мог и потому прислал записку.

Павел Афанасьевич немедленно поехал в больницу. Обмотанный бинтами, Рубочкин выглядел измученным, писал с трудом, но настойчиво хотел объясниться.

«Вы спасли мне жизнь, а ведь я в вас стрелял. Спасибо».

Благово молча кивнул.

«Довольно вохры (зачеркнул, написал: «крови»). Надо спасать Титуса».

– Как?

«Пошлите князю Мамину телеграмму от моего имени. Я-де уехал в Варшаву, а вас отсылаю пока в Чуварлей. Вернусь будто бы вскорости. За это время сделайте облаву. В телеграмме обязательно должно быть слово «благородно». Иначе вас обоих зарежут».

Павел Афанасьевич наклонился, пристально заглянул уголовному в глаза.

– А может, нас зарежут именно потому, что в телеграмме будет слово «благородно»?

Извозопромышленник не отвел взора, а перекрестился и дописал:

«Спасайте Титуса. На суде я дам признательные показания».

Благово вернулся в Департамент полиции в сильной задумчивости. Показал директору записки от Рубочкина и попросил совета – вставить слово-пароль в телеграмму или нет.

– Я полагаю, что это ловушка, – сказал, подумав, Косаговский. – Ему и так уже светит двадцать лет каторги – за убийство и тяжелое увечье, за конокрадство скопом по предварительному сговору и за сопротивление при аресте. Если вас с Титусом в Чуварлее зарежут, наказание Рубочкину повысят до бессрочной каторги. Но вы же знаете, что всем бессрочнокаторжным по прибытии на рудники переписывают приговор на двадцатилетний. Следовательно, отомстив вам, этот бандит останется безнаказанным. Вы верите в благородные мотивы подобных людей?

– Не верю, Павел Павлович, но деваться некуда. Если Рубочкин солгал – нас определенно убьют, если нет – у Титуса появляются шансы.

– А не ехать вы не можете?

Благово посмотрел на Косаговского, тот смутился:

– Извините, Павел Афанасьевич… Как собираетесь штурмовать этот притон?

– Чуварлей – большое село. Крестьянских дворов около трехсот, они стоят в четыре порядка. От старого Сибирского тракта до села примерно две версты. Дальше – усадьба, в ней около десяти строений. И, наконец, конезавод с казармами для рабочих. Собственно село нас не интересует. Нужно будет блокировать усадьбу и отсечь ее от казарм, где живут верные Мамину люди. Слабые сразу побегут; для их поимки поставим наружное оцепление. Дороги перекроем патрулями. Бой я ожидаю только в самой усадьбе – туда войдут двадцать человек самых решительных. Главное – не упустить князя!

– Удастся ли полицейскому отряду подобраться незамеченным? Наверняка там есть предупредительная служба.

– Имеется, причем на тридцать верст вокруг, а также в уездном городе. Но если применить солдатскую смекалку…

В Нижнем Новгороде почти сутки Благово, Каргер и Всеволожский разрабатывали план захвата главной станции. Решено было, что Павел Афанасьевич приедет в Чуварлей с денщиком, роль которого исполнит старший городовой Тимофеев. Этот человек обладал огромной физической силой; однажды он в одиночку задержал четырех опасных дезертиров. В местном цейхгаузе с трудом нашли солдатский мундир подходящего размера. Также Благово прихватил с собой маленький, но мощный «трэнтон» двадцать пятого калибра[23], который спрятал во внутреннем кармане доломана.

Телеграмму от имени Рубочкина коллежский асессор послал еще из Петербурга, в ней была фраза, что «интенданты ведут себя благородно». Второе донесение сфабриковали так, будто бы оно пришло из Варшавы. Из Нижнего Благово телеграфировал Мамину уже от имени подполковника Порюса, прося встретить его в Теплом Стане завтра в одиннадцать часов до полудни.

За час до приезда лжегусара в Чуварлей должен был войти под видом Курмышской конвойной команды полицейский отряд. Конвой несколько раз в году останавливался в селе на дневку, поэтому в его появлении не было ничего необычного. Для большего правдоподобия поручик и старший унтер-офицер команды были настоящими, хорошо знакомыми местным жителям.

Хуже обстояло дело с кавалерией, из которой надлежало составить оцепление и патрули на дорогах. Как известно, во внутренних губерниях она полностью отсутствует, дислоцируясь на западной границе и в областях казачьих войск. По счастью, Всеволожский только что закончил формирование конно-полицейской стражи. Ночью пятьдесят верховых должны секретно выйти из Нижнего Новгорода, к двум часам дня достигнуть деревни Сарбаево, там свернуть с тракта и окружить Чуварлей. К половине третьего заставы перекроют дороги на Скрыпино, Старую Назаровку и Малое Игнатово; в это же время пешая полиция из села пойдет на штурм усадьбы. Успех операции, а также жизни Благово, Тимофеева и Титуса зависели от слаженности действий всех сил.

С тяжелым сердцем въезжал Павел Афанасьевич на маминском экипаже в Чуварлей. Жив ли еще Яан? Вот сейчас и узнаем. Заодно выяснится, сколько жить тебе, господин коллежский асессор…