Борис Акунин - Азазель Страница 12

Последующие события произошли очень быстро, в две-три секунды, но Эрасту Петровичу померещилось, что время застыло. Он многое успевал заметить, о многом успевал подумать, только вот двинуться никак не было возможности, будто загипнотизировал его отблеск света на полоске стали.

Сначала Эраст Петрович подумал: это он его в печень, и в памяти откуда ни возьмись выпрыгнуло предложение из гимназического учебника биологии – «Печень – черево в животном теле, отделяющее кровь от желчи». Потом он увидел, как умирает Ахтырцев. Эраст Петрович никогда раньше не видел, как умирают, но почему-то сразу понял, что Ахтырцев именно умер. Глаза у него будто остекленели, губы судорожно вспучились, и из них прорвалась наружу струйка тёмно-вишнёвой крови. Очень медленно и даже, как показалось Фандорину, изящно чиновник выдернул лезвие, которое уже не блестело, тихо-тихо обернулся к Эрасту Петровичу, и его лицо оказалось совсем близко: светлые глаза с чёрными точками зрачков, тонкие бескровные губы. Губы шевельнулись и отчётливо произнесли: «Азазель». И тут растяжение времени закончилось, время сжалось пружиной и, распрямившись, обжигающе ударило Эраста Петровича в правый бок, да так сильно, что он упал навзничь и больно ударился затылком о край крылечного парапета. Что это? Какой ещё «азазель»? – подумал Фандорин. Сплю я, что ли? И ещё подумал: Это он ножом в «Лорда Байрона» угодил. Китовый ус. Талия в дюйм.

Двери рывком распахнулись, и на крыльцо с хохотом вывалилась шумная компания.

– Ого, господа, да тут цельное Бородино! – весело крикнул нетрезвый купеческий голос. – Ослабели, сердешные! Пить не умеют!

Эраст Петрович приподнялся, держась рукой за горячий и мокрый бок, чтобы посмотреть на белоглазого.

Но, странное дело, никакого белоглазого не было. Ахтырцев лежал, где упал – лицом вниз поперёк ступенек; поодаль валялся откатившийся цилиндр, а вот чиновник исчез бесследно, растворился в воздухе. И на всей улице не было видно ни души, только тускло светили фонари.

Вдруг фонари повели себя чудно – завертелись, закружились, и стало сначала очень ярко, а потом совсем темно.

Глава шестая,

в которой появляется человек будущего

– Да лежите, голубчик, лежите, – сказал с порога Ксаверий Феофилактович, когда Фандорин сконфуженно спустил ноги с жёсткого дивана. – Вам что доктор велел? Всё знаю, справлялся. Две недели после выписки постельный режим, чтоб порез как следует зарос и сотрясённые мозги на место встали, а вы и десяти дней ещё не отлежали.

Он сел и вытер клетчатым платком багровую лысину.

– Уф, пригревает солнышко, пригревает. Вот я вам марципан принёс и черешни свежей, угощайтесь. Куда положить-то?

Пристав оглядел щелеобразную каморку, где квартировал коллежский регистратор. Узелок с гостинцами положить было некуда: на диване лежал хозяин, на стуле сидел сам Ксаверий Феофилактович, на столе громоздились книжки. Другой мебели в комнатке не имелось, даже шкафа – многочисленные предметы гардероба висели на вбитых в стены гвоздях.

– Что, побаливает?

– Совсем нет, – немножко соврал Эраст Петрович. – Хоть завтра швы снимай. Только по рёбрам слегка проехало, а так ничего. И голова в полном порядке.

– Да чего там, хворали бы себе, жалованье-то идёт. – Ксаверий Феофилактович виновато нахмурился. – Вы уж не сердитесь, душа моя, что я к вам долго не заглядывал. Поди, плохо про старика думали – мол, как рапорт записывать, так сразу в больницу прискакал, а потом, как не нужен стал, так и носу не кажет. Я к врачу посылал справляться, а к вам никак не мог выбраться. У нас в управлении такое творится, днюем и ночуем, право слово. – Пристав покачал головой и доверительно понизил голос. – Ахтырцев-то ваш не просто так оказался, а родной внук его светлости канцлера Корчакова, не более и не менее.

– Да что вы! – ахнул Фандорин.

– Отец у него посланником в Голландии, женат вторым браком, а ваш знакомец в Москве у тётки проживал, княжны Корчаковой, собственный палаццо на Гончарной улице. Княжна в прошлый год преставилась, всё состояние ему отписала, а у него и от матери-покойницы много чего было. Ох, и началась у нас свистопляска, доложу я вам. Перво-наперво дело на личный контроль к генерал-губернатору, самому князю Долгорукому затребовали. А дела-то никакого и нет, и подступиться неоткуда. Убийцу никто кроме вас не видел. Бежецкой, как я вам в прошлый раз уже говорил, след простыл. Дом пустой. Ни слуг, ни бумаг. Ищи ветра в поле. Кто такая – непонятно, откуда взялась – неизвестно. По пашпорту виленская дворянка. Послали запрос в Вильно – там таких не значится. Ладно. Вызывает меня неделю назад его превосходительство. «Не обессудь, говорит, Ксаверий, я тебя давно знаю и добросовестность твою уважаю, но тут дело не твоего масштаба. Приедет из Петербурга специальный следователь, чиновник особых поручений при шефе жандармов и начальнике Третьего отделения его высокопревосходительстве генерал-адъютанте Мизинове Лаврентии Аркадьевиче. Чуешь, какая птица? Из новых, из разночинцев, человек будущего. Всё по науке делает. Мастер по хитрым делам, не нам с тобой чета». – Ксаверий Феофилактович сердито хмыкнул. – Он, значит, человек будущего, а Грушин – человек прошлого. Ладно. Третьего дня утром прибывает. Это, стало быть, в среду, двадцать второго. Звать – Иван Францевич Бриллинг, статский советник. В тридцать-то лет! Ну и началось у нас. Вот сегодня суббота, а с девяти утра на службе. И вчера до одиннадцати вечера всё совещались, схемы чертили. Помните буфетную, где чай пили? Там теперь заместо самовара телеграфный аппарат и круглосуточно телеграфист дежурит. Можно депешу хоть во Владивосток, хоть в Берлин послать, и тут же ответ придёт. Агентов половину выгнал, половину своих из Питера привёз, слушаются только его. Меня обо всём дотошно расспросил и выслушал внимательно. Думал, в отставку отправит, ан нет, сгодился пока пристав Грушин. Я, собственно, что к вам, голубчик, приехал-то, – спохватился Ксаверий Феофилактович. – Предупредить хочу. Он к вам нынче сам собирался быть, хочет лично допросить. Вы не тушуйтесь, вины на вас нет. Даже рану получили при исполнении. И уж того, не подведите старика. Кто же знал, что так дело повернётся?

Эраст Петрович тоскливо оглядел своё убогое жилище. Хорошее же представление составит о нём большой человек из Петербурга.

– А может, я лучше сам в управление приеду? Мне, честное слово, уже совсем хорошо.

– И не думайте! – замахал руками пристав. – Выдать хотите, что я к вам предварить заезжал? Лежите уж. Он ваш адрес записал, сегодня беспременно будет.

«Человек будущего» прибыл вечером, в седьмом часу, и Эраст Петрович успел основательно подготовиться. Сказал Аграфене Кондратьевне, что приедет генерал, так пусть Малашка в прихожей пол помоет, сундук трухлявый уберёт и главное чтоб не вздумала щи варить. У себя в комнате раненый произвёл капитальную уборку: одежду на гвоздях перевесил поавантажней, книги убрал под кровать, оставил на столе только французский роман, «Философические эссе» Давида Юма на английском и «Записки парижского сыщика» Жана Дебрэ. Потом Дебрэ убрал и положил вместо него «Наставление по правильному дыханию настоящего индийского брамина г-на Чандры Джонсона», по которому каждое утро делал укрепляющую дух гимнастику. Пусть видит мастер хитрых дел, что здесь живёт человек бедный, но не опустившийся. Чтобы подчеркнуть тяжесть своего ранения, Эраст Петрович поставил на стул подле дивана пузырёк с какой-то микстурой (одолжил у Аграфены Кондратьевны), а сам лёг и обвязал голову белым кашне. Кажется, получилось то, что надо – скорбно и мужественно.

Наконец, когда лежать уже сильно надоело, в дверь коротко постучали, и тут же, не дожидаясь отклика, вошёл энергичный господин, одетый в лёгкий, удобный пиджак, светлые панталоны и вовсе без головного убора. Аккуратно расчёсанные русые волосы открывали высокий лоб, в уголках волевого рта пролегли две насмешливые складочки, от бритого, с ямочкой подбородка так и веяло самоуверенностью. Проницательные серые глаза в миг обозрели комнату и остановились на Фандорине.

– Я вижу, мне представляться не надо, – весело сказал гость. – Основное про меня вы уже знаете, хоть и в невыгодном свете. На телеграф-то Грушин нажаловался?

Эраст Петрович захлопал глазами и ничего на это не сказал.

– Это дедуктивный метод, милейший Фандорин. Восстановление общей картины по некоторым мелким деталям. Тут главное – не зарваться, не прийти к некорректному выводу, если имеющаяся информация допускает различные толкования. Но об этом мы ещё поговорим, время будет. А насчёт Грушина, это совсем просто. Ваша хозяйка поклонилась мне чуть не до пола и назвала «превосходительством» – это раз. Я, как видите, на «превосходительство» никак не похож, да оным пока и не являюсь, ибо мой чин относится всего лишь к разряду «высокоблагородий» – это два. Никому кроме Грушина о своём намерении навестить вас я не говорил – это три. Ясно, что о моей деятельности господин следственный пристав может отзываться только нелестно – это четыре. Ну, а телеграф, без которого в современном сыске, согласитесь, совершенно невозможно, произвёл на всё ваше управление поистине неизгладимое впечатление, и умолчать о нём наш сонный Ксаверий Феофилактович никак не мог – это пять. Так?