Мэтью Перл - Тень Эдгара По Страница 12

— Питер, кто тебе сказал?

— Это еще не все, — продолжал Питер. — Оказывается, меня видели неделю назад бегающим по улицам в пальто нараспашку; я гонялся бог весть за кем, точно полицейский. А еще я неоправданно много времени провожу в читальном зале.

— Потом ты придумал какого-то шантажиста, якобы преследующего тебя за чтение стихов. Неужели твои литературные пристрастия — это повод для шантажа? А что тебе понадобилось на старом пресвитерианском кладбище? Ты бродил среди надгробий как какой-нибудь «воскреситель» или лунатик!

— Погоди, Питер, — снова перебил я, ибо самообладание вернулось ко мне. — Откуда тебе известно про кладбище? Разве я сообщал, что был там на днях? — И тут перед моими глазами возник экипаж, уносящийся от кладбищенских ворот. — Питер, ты следил за мной? Как ты мог?

Питер только плечами передернул.

— Да, я за тобой следил, до самого кладбища. Признаюсь в этом. В оправдание себе скажу, что очень волновался за тебя. Хотел убедиться, что ты ни во что не вляпался, — к примеру, не связался с миллеритами[7], которые разгуливают в белых простынях и ждут, что в будущий вторник на землю сойдет Спаситель рода человеческого. Деньги твоего отца не бесконечны, Квентин. Слышал пословицу: богатый бездельник — это бедняк? Боюсь, потакая своим сомнительным пристрастиям, ты промотаешь отцовское наследство. Или какая-нибудь представительница слабого пола — только далеко не такая возвышенная натура, как мисс Блум, — воспользуется твоим состоянием и оберет тебя до нитки. Ибо известно, что при встрече с искусной женщиной сам Улисс не считал зазорным привязать себя к мачте!

— Зачем ты оставил на его могиле цветок? В насмешку надо мной, да, Питер?

— Какой еще цветок? Ты о чем? Я нашел тебя коленопреклоненным на могиле; ты словно молился языческому божеству. Вот и все, что я видел; впрочем, мне хватило. Цветок! Да у меня на такие пустяки времени нет!

Я поверил Питеру; в самом деле, он говорил так, будто никогда не слыхивал о цветах и не видывал их.

— А шантажиста разве не ты подослал? Что молчишь? Не твоя была идея — отвлечь меня от дел, которые не относятся к работе? Отвечай!

— Какой бред! Квентин, ты сам себя слышишь? Так вот, советую прислушаться, пока на тебя смирительную рубашку не надели. Конечно, тебе нужно время на адаптацию к сложившейся ситуации, это всем понятно. Твоя угнетенность духа была вызвана… — Питер на секунду отвернулся. — Но прошло уже полгода. (На самом деле с тех пор, как мои родители упокоились с миром, прошло всего пять месяцев и одна неделя.) Подумай обо всем, — продолжал Питер, — начни думать прямо сейчас, а не то… — Он не закончил фразы, лишь многозначительно наклонил голову. — Ты вызвался на бой с иным миром, Квентин.

— С каким еще иным миром?

— Ты вот думаешь, у нас с тобой сплошные разногласия. А я, между прочим, всячески стараюсь понять твои вкусы. Я, если хочешь знать, даже взялся за рассказы этого твоего По. Целых полрассказа осилил, больше, извини, не смог. Пока я читал, мне казалось… — Питер понизил голос до шепота: — Мне казалось, Господь умер для меня. Так-то, Квентин. А иной мир — это мир книг и писак, что захватывают умы впечатлительных граждан. Но этого мира не существует. Нет, Квентин, ты принадлежишь реальности. Вот твой мир, вот люди твоего сословия — серьезные, трезвомыслящие. Здесь твое место. Твой отец говорил, что бездельник и меланхолик вместе блуждают в пустыне безнравственности.

— Я знаю, что и по каким поводам говорил мой отец! И ключевое слово здесь — «мой»! Думаешь, я забыл его? Думаешь, только у тебя память хорошая?

Питер отвернулся. Кажется, вопрос смутил его, будто я поставил под сомнение самое существование Питера, даром что я просто требовал ответа.

— Ты всегда был мне как брат, — наконец выдавил Питер. — Я только хочу видеть тебя спокойным и довольным жизнью.

Наш разговор прервал один из гостей, весьма бесцеремонно предложив закурить. От табака я отказался, но взял стакан теплого яблочного пунша.

Питер был прав невыносимой правотой.

Родители действительно обеспечили мне положение в обществе, дальше дело было за мной. Мне предстояло самому заводить полезные знакомства и заботиться о приятном времяпрепровождении. А я чем занимался? Я пестовал свою нервозность, что опасно во всех отношениях, а ведь мог бы наслаждаться удобствами, которые дают связи, гарантируемые адвокатской практикой. Я мог бы наслаждаться обществом Хэтти — не только прелестной девушки, но и преданного друга; Хэтти, чье влияние было всегда столь благотворно! Я закрыл глаза, прислушался. Звуки, окружавшие меня, говорили о довольстве и умиротворении; мятежные мысли улетучились. Люди, что собрались в Питеровом доме, жили в ладу с собой и ни на секунду не сомневались в собственной способности понять окружающих и в собственном праве быть понятыми.

Когда Хэтти вместе с остальными дамами вернулась в столовую, я взглядом попросил ее подойти и немало удивил, на глазах у всех поцеловав сначала в ладонь, а затем в щеку. Гости один за другим онемели и уставились на нас.

— Хэтти, вы меня знаете, — шепнул я.

— Квентин! Вы нездоровы? У вас такие горячие руки!

— Хэтти, вам известны мои чувства к вам, что бы ни болтали обо мне злые языки! Вы всегда знали, как я к вам отношусь, Хэтти, и пусть они продолжают болтать! Я честный человек, и я люблю вас нынче ничуть не меньше, чем вчера.

Хэтти взяла мою руку в свои. Я никак не ожидал, что всего несколько слов, сказанных от сердца, ее осчастливят; открытие потрясло меня.

— Вы любили вчера, Квентин, вы любите нынче. А завтра? Будете вы любить меня завтра?

Итак, в одиннадцать часов вечера, в свое двадцатитрехлетие, Хэтти простым кивком приняла мое предложение руки и сердца. Все присутствующие объявили нас прекрасной парой. Питер улыбался столь же радостно, сколь и остальные; казалось, он успел позабыть о своих суровых словах, зато неоднократно ставил нашу помолвку себе в заслугу.

Поздравления и вопросы сыпались со всех сторон, так что до конца приема нам с Хэтти не удалось остаться наедине. Голова кружилась от вина и нервного перенапряжения; в то же время я был доволен, что совершил правильный поступок. Питеру пришлось погрузить меня в экипаж и дать адрес «Глен-Элизы». Но даже оцепенение не помешало мне спросить юного чернокожего кучера, не подъедет ли он к «Глен-Элизе» завтра прямо с утра. Дополнительная серебряная монета должна была гарантировать пунктуальность с его стороны.

На следующий день юный кучер приехал, как и договаривались. Однако я чуть было не отослал беднягу. О, я был совсем не тот человек, что в предыдущее утро! Вчерашним вечером мне открылось, что в этой жизни истинно, а что ложно. Скоро я женюсь. В свете этого события мне стало казаться, что мой интерес к последним часам Эдгара По перешел все мыслимые границы. В самом деле, почему я должен переживать, если не переживает кузен покойного? А как же Фантом, спросите вы? Тут я принял точку зрения Питера. Да, Питер совершенно прав: мне встретился безумец, случайно слышавший мое имя раньше, — быть может, в зале суда или на городской площади; слова его были сущим бредом. Ни к По, ни к моим литературным пристрастиям они не имели никакого отношения! И вообще, почему я позволил какой-то бессмысленной фразе (а заодно и По) завладеть своими мыслями? Почему возомнил себя способным найти ответ? В первое утро после помолвки сами мысли об Эдгаре По представились нелепостью. Я решил отослать экипаж. Полагаю, если бы честный, исполнительный кучер меньше старался угодить мне, я бы так и поступил; я бы не поехал. Иногда я задаюсь вопросом: что бы тогда изменилось?

Но я поехал. Я назвал адрес доктора Брукса. Пусть, решил я, это будет моя последняя дань «иному миру». Трясясь в экипаже, я думал о рассказах По, о выборе, который делает герой, когда выбирать практически не из чего, как ищет он грань, за которой невозможное. Так поступил рыбак из рассказа «Низвержение в Мальстрем», ринувшийся в бешеный водоворот, который большинство рыбаков не решались пересечь даже в минуты спокойствия. О, здесь нет ни намека на простоту повести о Робинзоне Крузо, которому нужно просто выжить; каждый, оказавшийся в положении Робинзона, действовал бы как Робинзон. Однако для умов, подобных уму Эдгара По, жизнь, выживание — это отправная точка, а не конечная цель. Даже мой любимый герой, великий аналитик Дюпен, по доброй воле и как истинный рыцарь ищет дверь в царство тревоги и смуты, где его совсем не ждут. Удивителен не рационализм Дюпена, не его способность мыслить логически, но тот факт, что Дюпен вообще проник в запретную сферу. Однажды По написал историю о конфликте между сущностью и тенью человека. Сущность состоит из наших понятий о том, что до́лжно делать; тень — это опасный, насмехающийся бес порока, знание темных тайн — наличествующее либо желанное. И тень всегда одерживает верх.