Антон Кротков - Загадка о тигрином следе Страница 12

– По роду моей деятельности мне часто приходилось бывать в штабах, – продолжал Вильмонт. – И я видел, с каким воодушевлением «Их Превосходительства» генералы и адмиралы приняли отставку государя. Потом эти господа объявили себя монархистами и спасителями Отечества от революционной заразы. Но что мешало им объединиться тогда – в 1917, когда у них под ружьём были целые дивизии? Уверяю вас, если бы каждый из них не мнил себя Наполеоном, нынешняя смута была бы ликвидирована в самом зародыше.

Вильмонт поведал Лукову, что лично знал Керенского. Но после того как Председатель Временного правительства назначил на пост Военного министра недавнего террориста и международного авантюриста Бориса Савинкова, бывший жандармский офицер немедленно подал в отставку.

Когда к власти пришли большевики они, как и их предшественники-демократы, начали охоту на бывших жандармов. Но генерала Вильмонта это не коснулось. Его безупречная репутация и высокий профессионализм высоко оценил сам Троцкий. Так дворянин и бывший офицер «Охранки» оказался на службе в Рабоче-крестьянской Красной армии

– Мне тоже многое не нравится в деятельности большевиков, – откровенно признался генерал. – Я был поражён и оскорблён условиями Брест-Литовского мира. Но теперь понимаю, что если смотреть на дело без эмоций – объективно, то у большевиков просто не было иного выхода в тех условиях. Если бы они не заключили договор с германцами, их власти пришёл бы конец. На тот момент у них не было сильной армии. Зато я вижу, как грамотно Троцкий и его единомышленники строят свою армию. И многие порядочные офицеры думают так же, как и я. Не случайно большинство выпускников бывшей николаевской академии генерального штаба, – то есть лучшие стратегические умы царской армии, – нынче служат в штабах Красной армии в качестве военспецов. Троцкий привлёк на службу легендарного Брусилова, а также генералов Лебедева, Поливанова, адмиралов Григоровича, Максимова и многих других.

Тут Вильмонт сделал оговорку:

– Впрочем, я ни в коей мере не утверждаю, что по ту сторону линии фронта нет порядочных, и умных офицеров. Именно поэтому при первом разговоре с Троцким я твёрдо заявил, что не намерен учавствовать в братоубийственной войне. И что он может использовать меня только в качестве специалиста по восточным делам.

Генерал дружески положил Одиссею руку на плечо. Теперь от него исходила доброжелательность.

– И не терзайтесь сомнениями. Власть меняется, но интересы страны остаются неизменными. Любое порядочное правительство воспользуется результатами нашей экспедиции, если мы сделаем своё дело честно. Поэтому вот вам мой дружеский совет: перестаньте думать о политике, и занимайтесь своей любимой наукой. Совсем скоро у вас для этого появиться масса интереснейших возможностей. И не волнуйтесь: решать все организационные вопросы и руководить экспедицией буду я. Ваше же дело – только наука. Ну и по мере необходимости будете консультировать меня.

Генерал коротко козырнул.

– Ну а за сим прощаюсь. Честь имею.

Глава 6

Позади Одиссея с металлическим стуком закрылись тюремные ворота. Молодой человек стоял, не спеша куда-то идти, наслаждаясь волшебным ощущением внезапно наступившей свободы. Прошло какое-то время, прежде чем Луков стал замечать на себе недоумённые взгляды прохожих. Только тут мужчина сообразил, что выглядит довольно нелепо. На улице было морозно, а на нём было лёгкое пальтишко, да широкопола шляпа, в которых его арестовали осенью. Однако до сих пор счастливчик будто не замечал холода. А ещё он улыбался, как блаженный. Не удивительно, что проходящие мимо люди смотрели на него с жалостью и опаской, как на свихнувшегося в застенках убогого, которого и выпустили то по причине сумасшедшего, и старались обойти.

Наконец, ощущение эйфории в душе Лукова несколько улеглось, и он медленно побрёл вдаль мрачного здания ВЧК. Из какой-то двери впереди ежеминутно выходили женщины с красными пятнами на скулах, обезображенные слезами и бессильным гневом. В руках их были раскрытые свертки, отвергнутые, брошенные назад чуть ли не в лицо крохи хлеба и белья, собранные так тщательно и безнадежно. Это были жёны, матери, сёстры заключённых. При виде их у молодого мужчины сразу сползла улыбка с лица. Сгорбившись, он ускорил шаг, стремясь поскорее пройти мимо несчастных женщин, не смея поднять на них глаза. Больше всего Луков боялся встретить здесь кого-то из родственников тех, с кем он был арестован по одному делу, поэтому чуть ли не бегом спешил поскорее миновать место скорби и печали.

Но неожиданно на его пути возникло непредвиденное препятствие в лице красноармейца в остроконечном суконном шлеме с красной матерчатой звездой на лбу. Тот выскочил в одной гимнастёрке, шароварах и огромных валенках из заколоченной войлоком двери караульного помещения. Причём ворот на его гимнастёрке-косоворотке был по-молодецки расстёгнут. У красноармейца потухла самокрутка, и он выбежал прикурить у какого-нибудь прохожего. И хотя у Лукова не было при себе ни спичек, ни зажигалки, ему пришлось приостановиться.

И тут он услышал за спиной удивлённый женский голос, показавшийся ему очень знакомым:

– Одиссей Гекторович! Как! Неужели это вы?!

Луков быстро обернулся, словно его позвал призрак. Молодой человек стал искать глазами ту, которая окликнула его. Он не сразу признал в старухе с растрёпанными седыми волосами супругу профессора Свекольникова. Одиссей был поражён, ибо знал эту даму светской львицей, которая была украшением любого общества. Когда-то она была не просто красива, но блистательна. Если на университетских вечеринках госпожа Свекольникова начинала декламировать стихи собственного сочинения, то многие из собравшихся слушали её, вытянув шеи и затаив дыхание. На балу в честь наступающего 1915 года её выбрали всеобщим тайным голосованием хозяйкой и королевой вечера. К великой ревности её супруга в эту великолепную женщину влюблялись не только преподаватели, но даже студенты, которым она по возрасту годилась в матери. Будучи большой модницей, профессорша любила и умела одеваться…

Теперь от былой элегантности не осталось и следа. На Свекольниковой были какие-то обноски. Она прижимала к груди крохонький свёрток, в котором, судя по всему, находилась передача для её мужа.

Чувство стыда за то, что он свободен, в то время как муж этой несчастной и остальные арестованные по одному с ним делу продолжают томиться за этими стенами, захлестнуло Лукова. И он смалодушничал! Сделал вид, что не узнал знакомую и чуть ли не бегом бросился прочь.

Если бы в кармане его случайно завалялся последний четвертак, он бы, не задумываясь, потратил его на извозчика, лишь бы только поскорее исчезнуть с глаз этой женщины. Но в нынешней Москве деньги ничего не стоили, да и извозчиков теперь было не сыскать, ибо все лошади были либо давно съедены, либо мобилизованы в Красную армию.

Кажется, Свекольникова что-то резкое крикнула ему в спину. Но к счастью Луков не разобрал её слов. Всю дорогу Одиссей корил себя за минутное малодушие и не находил оправданий своему поступку. Как он мог так позорно бежать, не поддержав несчастную женщину, не подарив ей хотя бы лучик надежды на скорое освобождение её мужа!

Одиссей был так потрясён и погружён в собственные мрачные мысли, что не заметил, как оказался перед родным домом. Он сразу направился в арку, так как парадный подъезд давно был заколочен. Дворник и швейцар исчезли вскоре после октябрьского переворота вместе с большинством прежних жильцов. Освободившиеся квартиры были превращены в коммуналки и заселены по специальным мандатам Моссовета представителями победившего класса. В подъезде Лукова встретил уже ставший привычным запах запустенья и немытых пелёнок. Часть лестницы была завалена всяким мусором. Электричества в парадном давно не было. Так что пока мужчина преодолел первые два пролёта, он исчиркал пол коробка спичек.

Лишь две квартиры пока ещё занимали прежние хозяева. На последнем этаже доживал свой длинный век адмирал в отставке, – лишённый пенсии старик с дочерью – старой девой. В прежние времена оттуда по вечерам частенько доносились фортепьянные партии – семейство не теряло надежды приманить жениха, которого не интересовало бы приданное, зато очень привлекала духовная жизнь потенциальной невесты. Но за последний год Луков ни разу не слышал уютного музицирования, и если бы однажды случайно не столкнулся на лестнице с дочерью отставного флотоводца, которая сообщила, что батюшка её ещё жив, то решил бы, что и их унесло лихое время.

Прямо на лестничной площадке третьего этажа жгли костёр из книг и пили самогон несколько субъектов запойного вида. Какой-то небритый тип в ватнике злорадно «прожевал», не вынимая папироски изо рта, и призывая в свидетели такого же разбитного вида приятеля: