Антон Чиж - Безжалостный Орфей Страница 12

Дверь опять хлопнула. Перед провизором предстала скромная барышня, закутанная в платок. От большой застенчивости она говорила в нос, и провизор не сразу понял, что ей надо. А когда разобрал, не стал допытываться, для каких целей понадобился хлороформ. Ну, узнала от подруг какое-то совершенное средство от насморка, каким, очевидно, болела, пусть им и лечится. Раз у нас не верят в торжество науки и медицины, а верят шарлатанам и подругам. Что, в общем, одно и то же.

Маковецкий выдал пузырек темного стекла, получил помятую купюру, словно из кармана нищенки, и отсчитал сдачу. Скромная барышня тут же испарилась. И то хорошо, что не надо языком молоть.

На этом тяготы не кончились. В аптеку заглянуло еще одно неземное создание. Хотя и не такое уж неземное. Прямо сказать — крепкого телесного сложения. Созданию потребовалась кислота. Причем соляная. Здесь не химическая лавка, следовало ответить. Но провизор так устал от бесконечных объяснений и по опыту знал, что такие вот — самые приставучие. Он полез в закрома под прилавком и вытащил бутыль, полную наполовину. Маковецкий с тоской представил, как придется отливать опасную жидкость. И на это можно пойти, чтоб только отвязались. Однако барышня взяла всю целиком. Чем пролила целебный бальзам на израненную душу провизора.

* * *

Театр «Неметти» делил Офицерскую улицу с Мариинским театром. Публику они делили соответственно. Кто хотел насладиться надрывом голосовых связок под оглушающий гром оркестра — брел в Императорскую оперу. Те же, кто считал искусство отличным поводом выпить и закусить, со свистом летели в бывший еврейский театр, за строптивость обращенный в кафешантан. Злободневную драму, а тем более пьески с политическим душком начисто вымели с подмостков. На смену пьескам пришли юмористические куплеты, оригинальные номера, фокусники и все то, что так любит отдыхающая публика, особенно цыганские хоры и надрывный романс.

Особая притягательность театра таилась в зимнем ресторане. Выбирать в нем предлагалось между водкой и шампанским, из закусок — соленые огурцы с пирожным, скатерти нечистые, а цены обнаглевшие. Все равно в зале было не протолкнуться. Секрет популярности был прост: за столики позволялось усаживать артисток. Только что дива тронула душу романсом со сцены, и вот уж ее можно было и тронуть самому, и угостить, и наворотить кучу комплиментов. А дальше как пойдет. Продолжение зависело исключительно от способностей поклонников. Здесь вам не публичный дом, а храм искусства. В храме весь вечер играл оркестр за дымкой папиросного дыма, что создавало волнующую атмосферу. Было в ней и тонкое обаяние, и наивность, и дружеская сердечность. Как от такого отказаться.

Аполлон Григорьевич приехал в разгар разврата. Представление перевалило за середину. Добрая часть исполнительниц уже сидела за столиками, а с улицы посторонних не пускали. Дорогим гостям всегда найдется место. Заняв столик, который придерживали для почетных гостей, Лебедев кивнул официанту, что означало «бутылку шампанского с пирожными», и принялся за леденцы. Под грохот скрипок его хруст присмирел. Кругом бурлило веселье. В основном пили за прекрасных, волшебных, обворожительных и просто чудесных дам. Гремели бокалы, разрумяненные щечки подставлялись для скромных поцелуев. Пока скромных. В общем, обычный вечер у «Неметти».

Уже пора бы веселью проникнуть ему в душу и взорваться праздничным конфетти. Но, против обыкновения, Лебедев скучал, лениво кивая знакомым лицам. Не забирало его веселье, и все тут. Непривычно для себя он стал хмуриться и даже не притронулся к шампанскому, из горлышка которого шел дымок. Саднящая тоска впилась занозой под сердце. Он не понимал, отчего настроение стремительно портится на этом празднике жизни. Отчего ему стало противно буйное веселье и господа навеселе. Отчего вдруг захотелось обозлиться на первого встречного и, чего доброго, устроить потасовку. Все было сегодня не так и все раздражало. Хоть бросай и беги. Но Лебедев обязан был ждать.

Отвлекло незначительное происшествие. Посреди зала задержалась дама с открытыми плечами, и не только плечами. Откуда она появилась, Лебедев не заметил. Но, заметив ее, глаз было не отвести. Черное платье с переливом и тяжелое колье лишь подчеркивали блеск, который шел от нее. Она повела головой, словно проверяя, как действует обаяние. Не нашлось ни одного мужского взгляда, который не последовал бы за ней. Почуяв власть, она лениво повела плечиком. Было в этом движении столько животной, необузданной похоти, такой жар она распускала, что мозги начали плавиться. Еще немного, и поклонники, забыв про актрис, бросились бы к источнику наслаждений. Но тут появился юный джентльмен, облитый фраком, цинично обнял даму за талию и увлек за собой. В зале словно потемнело. Господа за столиками вернулись к доступному развлечению.

— Шею не выверни, — ласково сказали над самым ухом.

Лебедев подскочил несколько поспешно и расправил объятья. Поцеловать ему не дали ни ручку, ни щечку, ни плечико. Дама села как могла далеко, обнимая большой букет, и отказалась от шампанского:

— Время зря не теряете, Аполлон Григорьевич…

— Да о чем ты, Тошенька? Я тебя заждался, весь день бегаю как угорелый, представляешь, назначили дежурным по городу, с одного происшествия на другое! Три кражи и пять трупов! Устал как собака. Чуть не уснул тут сидя. Так соскучился, так ждал встречи, и вдруг такая холодность! За что, мой свет?

Излияния криминалиста были приняты. Хотя им не поверили. Слишком умна была женщина, которая пела у «Неметти». Пела лирические куплеты. Звездочка не первой величины, Антонина Лазурская, как сообщала о ней афиша, прекрасно знала, что мужчины всегда врут. А когда не врут, то все равно говорят неправду. Держать их надо в строгости, тогда они становятся шелковыми и послушными. Если, конечно, красота и прочие формы позволяют их держать в строгости. Этим богатством природа щедро оделила Антонину. Даже слишком щедро. Некоторая полноватость талии и пухлость личика не давали протиснуться на самый верх пьедестала красавиц. Но и тем, что имела, Антонина пользовалась умело. Говоря в рифму.

Лебедев торопливо налил шампанского, извинился, что опоздал на ее выход, прибыл без цветов, и спросил, как прошло представление. Пригубив, Антонина капризным тоном заявила, что желает ужинать в ресторане. По счастью, ее желание совпало с желанием Лебедева. Быть может, в другом месте тоска отпустит.

Они поехали к «Палкину». Ужин затянулся допоздна. Антонина простила, расцвела и защебетала. На Лебедева обрушили все сплетни закулисной жизни: кто, кому, про кого и что сказал, кто кому перебежал дорогу и кто подлизывается к режиссеру. Большая часть имен ни о чем не говорила, но Аполлон Григорьевич слушал с глубоким интересом на лице. С каждой минутой он ощущал, как все эти россказни ему глубоко безразличны и даже противны. Совсем не имеют отношения к его мыслям и делам. Как будто из другого мира. Бросить бы канарейку да поехать в родной кабинет, заняться наукой. О подобном фокусе нечего и мечтать: хандра пройдет, но Антонина не простит. И Лебедев мужественно терпел.

Антонина была неисчерпаема. Помахивая бедрышком погибшего рябчика, она не умолкая рассказывала, как актриса М. нашла себе нового любовника, актриса Н. порвала со старым, актриса К. погибла от любви, актриса Л. забеременела и теперь ее гонят со сцены, актриса Е. спивается и, кажется, ее тоже отчислят, а вот ее, скорее всего, пригласят в новое представление, что начнут репетировать завтра. В общем, набор новостей, без которых ужин был бы намного приятнее, а мир чище. Но и это Лебедев выдержал.

Уже за полночь они вышли на Невский проспект. Он растолкал дремавшего поблизости извозчика. По пустым улицам их вихрем доставили на Офицерскую, где Антонина снимала квартиру поближе к театру, а Аполлон Григорьевич намеревался встретить очередное утро. От усталости или нескончаемой болтовни тоска его немного заглохла. Что было не так уж плохо. Другое казалось странным.

Весь вечер у «Неметти», затем у «Палкина» и при возвращении на квартиру у него не проходило совершенно нелепое чувство, будто за ним следят. Словно какая-то фигура неотступно держится в тени, но всегда рядом. На улице он оглянулся. Как и следовало ожидать, Офицерская была пустынна. Вдалеке маячил городовой. Однако что-то такое витало в воздухе. Словно еле заметное электрическое напряжение.

Следить за ним? Это было настолько невозможно, бессмысленно и глупо, что надо счесть расстройством бокового зрения. Или ошибкой нервов. Кому придет в голову шпионить за самим Лебедевым? Сама мысль, что за гением криминалистики посмеет кто-то филерить, была столь смехотворна и бессмысленна, что ее следовало немедленно прогнать с насмешками. Что Лебедев благополучно и проделал.

Облачившись в домашний халат, он подошел к окну и заглянул в щелочку шторы. Офицерская, погруженная в февральскую темень, мирно дремала. На тротуарах гуляли ночные тени. Лишь в дальней подворотне будто кто-то прятался. Лебедеву показалось, что тень смотрит на него. Легкий холодок тронул бесстрашное сердце. Аполлон Григорьевич тут же разозлился, обозвав себя последними словами за то, что поддался подобной чепухе, и занялся более приятными обязанностями, чем высматривать тени в ночи.