Эллис Питерс - Необычный монах Страница 12

Когда они вошли внутрь и монах разжег маленькую лампаду, леди Фиц Гамон охнула от удивления и восторга и, напрочь позабыв о своей мнимой хвори, принялась озираться по сторонам. Глаза ее возбужденно блестели. Служанка, послушно и невозмутимо последовавшая за своей госпожой, напротив, почти не поворачивала головы, но и ее глаза обежали помещение с не меньшим интересом, а бледные щеки даже малость разрумянились. Множество пряных и сладких ароматов, витавших в воздухе, также не остались незамеченными. Ноздри служанки затрепетали, а губы изогнулись в едва заметной улыбке.

Что же до леди, то она, словно любопытная кошка, обнюхивала каждый уголок и не только внимательно приглядывалась и принюхивалась к каждой ступке, склянке или бутыли, но еще и обрушила на Кадфаэля , целый водопад вопросов:

— А это что за сушеные иголочки — малюсенькие такие? Никак розмарин? А зернышки — ну вот те, что насыпаны в большой мешок?

Она по самые запястья запустила руки в горловину мешка, и сарайчик наполнился сладковатым ароматом.

— Ой, да это же лаванда. И как много! Выходит, брат, что ты заботишься и о нас, женщинах. Я знаю, что лаванда идет на духи и притирания.

— Так ведь ей можно найти и другое полезное применение, — с улыбкой отозвался монах, наполняя маленькую склянку густым прозрачным сиропом. То был отвар из маков, вывезенных Кадфаэлем с востока и неплохо прижившихся на английской земле. — Лаванда полезна при всякого рода расстройствах, потому как дух от нее не только благоухающий, но и успокаивающий. Я дам тебе маленькую подушечку, набитую ею и некоторыми другими сушеными травами, — смотришь, и заснуть будет легче. Но главное — вот этот отвар. Выпей его перед тем, как лечь в постель, и вот увидишь — сон будет глубоким и спокойным. Можешь принять сразу всю склянку. Вреда от этого никакого, только заснешь крепче и проспишь до самого утра.

Леди Фиц Гамон, вертевшая в это время в руках пару толстостенных глиняных мисочек, которыми Кадфаэль пользовался при сортировке и просушке предварительно просеянных семян фруктовых растений, с живым интересом уставилась на врученную ей монахом маленькую склянку.

— Неужто этого хватит? Мне бывает нелегко заснуть.

— Еще как хватит, — терпеливо заверил ее Кадфаэль. — От такой дозы и крепкий мужчина будет спать без просыпу, но вреда от нее не будет даже нежной и хрупкой женщине вроде тебя.

Леди приняла флакон и со вкрадчивой улыбкой промолвила:

— Коли так, брат, я признательна тебе от всей души. И поскольку ты монах и никакой платы все равно не примешь, я непременно сделаю пожертвование в пользу обители. Денежное пожертвование — пусть им распорядится ваш брат раздатчик милостыни. Элфгива, — обратилась она к служанке, — ну-ка возьми эту маленькую подушечку. Я всю ночь буду вдыхать аромат лаванды. Надеюсь, он навеет мне сладкие сны.

«Значит, служанку зовут Элфгива, — отметил Кадфаэль. — Редкое имя — норвежское, датское или что-то в этом роде. И глаза у нее северные, скандинавские, голубые, как лед, а кожа тонкая и бледная, причем от усталости кажется еще бледнее и тоньше. Трудно сказать, старше служанка годами, чем ее госпожа, или, напротив, моложе. Уж больно они разные, непохожие. Одна резвая и бойкая, а другая тихая, скромная и смирная».

Кадфаэль загасил лампу, закрыл дверь и проводил обеих женщин до большого двора как раз вовремя, чтобы поспеть к повечерию. Похоже, леди не собиралась присутствовать на богослужении, что же до лорда, то он как раз сейчас, покачиваясь из стороны в сторону, выходил из аббатских покоев. Не то чтобы Гамо напился вдребезги, однако же явно перебрал, так что конюхам приходилось поддерживать его с обеих сторон. Несомненно, лишь колокол к повечерию прервал затянувшееся застолье, причем, надо полагать, к немалому облегчению аббата. Отец Хериберт не был любителем выпить да и вообще имел мало общего с Фиц Гамоном. Если, конечно, не считать искреннего благоговения перед алтарем Пресвятой Девы.

Леди Фиц Гамон и ее служанка уже скрылись за дверью странноприимного дома, а лорд Гамон направлялся туда же. Один из помогавших ему проделать этот нелегкий путь конюхов — тот, что помоложе, — нес в руке кувшин, судя по всему, полный вина. Стало быть, рыцарь вознамерился продолжить попойку, а его молодая жена может спокойно отойти ко сну, приняв снадобье и положив под голову ароматную подушечку. Скорее всего, сегодня никто ее не потревожит.

Испытывая удовлетворение, смешанное со смутной, легкой грустью, Кадфаэль отправился к повечерию.

Лишь по окончании службы, когда братья уже укладывались спать, Кадфаэль припомнил, что он вроде бы забыл заткнуть пробкой флягу, откуда отливал маковый отвар. Большой беды в том не было — вряд ли снадобье испортится в такую морозную ночь, — но любовь к порядку не позволяла монаху лечь спать, не исправив упущения, а потому он двинулся в свой сарайчик.

Чтобы ноги не мерзли и не скользили на обледенелых тропинках, Кадфаэль обернул сандалии мягкой шерстяной материей и ступал совершенно бесшумно. Подойдя к сараю, он уже протянул руку, собираясь отворить дверь, но замер на месте, ибо неожиданно услышал, как внутри кто-то переговаривается. Точнее, перешептывается — голоса были тихими, ласковыми, а слова сбивчивыми и бессвязными. Кое-что, однако, можно было разобрать.

— А что, коли он все-таки?.. — послышался опасливый голос, принадлежавший молодому мужчине.

Ответом ему был веселый, беззаботный женский смех.

— Ничего не бойся. Он до самого утра проспит как убитый.

Разговор оборвался. Теперь из-за двери доносились лишь сладкие, самозабвенные вздохи. Уста влюбленных слились в долгом поцелуе. Все стихло, но через некоторое время молодой человек заговорил снова. В голосе его по-прежнему слышались тревожные нотки.

— Послушай, а вдруг все-таки?.. Откуда ты можешь знать?

— Нет, нет, — успокаивающе заверила его женщина. — Во всяком случае еще час… да, пожалуй, час… Потом здесь станет совсем холодно, и мы уйдем.

«Это уж точно», — подумал Кадфаэль. Едва ли стоит опасаться того, что молодая парочка останется в сарае до утра. Маловероятно, чтобы им захотелось провести ночь на жесткой деревянной скамье у бревенчатой стены. Эдак и замерзнуть недолго, даже если укрыться плащом.

Осторожно, стараясь не переполошить влюбленных, Кадфаэль выбрался из сада и побрел в свою келью. Теперь он понял, зачем молодой леди потребовался отвар и кому он предназначался. Не иначе как снадобье подмешали в тот самый кувшин с вином, который нес молодой конюх. Ну что ж, сонного зелья в той склянке хватило бы и для трезвого, а о пьяном и говорить нечего. Второй конюх, тот, что постарше, надо полагать, решил, что его господин просто-напросто упился до потери сознания, да и уложил его спать где-нибудь в сторонке, дабы не беспокоить молодую леди, которая, в чем слуга, конечно же, ничуть не сомневался, почуяв недомогание, удалилась в спальню и давно уже спала сном невинности.

Однако же брата Кадфаэля все это ни коим образом не касалось, тем паче что ни малейшего желания впутываться в подобные дела у него не было. Да и осуждать неверную женушку он не брался, по тому как понимал, что такая молодая и красивая женщина вышла за Гамо вовсе не по любви. Скорее всего, у нее просто не было выбора. Ну а потом, как на грех, ей подвернулся этот молодец — пригожий да ладный. Он ведь все время находился рядом с нею, а в сравнении с ним постылый муж, казался, наверное, еще старше и безобразней. Вот она и… Кадфаэль вздохнул, припоминая былые шалости. Он ведь и сам, до того как стал монахом, отнюдь не чурался радостей любви и, когда отрекся от них, то, в отличие от многих братьев, по крайней мере знал, от чего отказывается. Да и трудно было не восхищаться этой грешной проказницей — ведь как ловко она и способ от делаться от муженька нашла, и укромное местечко для тайного свидания подыскала.

Кадфаэль спокойно улегся в постель, спал без сновидений и пробудился лишь за несколько минут до полуночи, с колоколом, призывавшим на ночную молитву.

Чинной вереницей братья спустились по ночной лестнице в церковь, где над алтарем Пресвятой Девы мягким и ровным светом горели свечи.

Перед алтарем, почтительно отступив на несколько ярдов от нижней ступени, недвижно стоял на коленях брат Джордан, по всей видимости, так и не ложившийся спать. Спина старика была напряженно выпрямлена, руки молитвенно сложены, а широко раскрытые глаза — почти невидящие, но полные восторга — устремлены к свету. Тому самому свету, который он так любил.

— О братья, — возгласил он дрожащим от благоговения голосом. — Я сподобился неслыханной благодати. Мне даровано было узреть чудо… Хвала Всевышнему, ниспославшему нижайшему из рабов своих столь великую милость. Но потерпите, братья, ибо я не смею рассказать вам больше. Три дня, считая с сегодняшнего, я должен хранить молчание, и лишь после этого позволено мне будет поведать…