Виталий фон Ланге - Воспоминания одесского сыщика Страница 13

Прекратив разговор и взяв на свои дрожки Добровольского, приказал городовому доставить другого; я поехал в участок, где осмотрел документы задержанных. Добровольский, кроме бессрочной паспортной книжки, предъявил дворянское свидетельство и свидетельство об исполнении воинской повинности. Другой назвался крестьянином Николаем Веселкиным и предъявил годичный паспорт. Несмотря на такие документы, удостоверяющие самоличность задержанных, я, всмотревшись в Добровольского, вынес впечатление, как об опасном воре, а потому рискнул их арестовать, забыв даже угрозы Добровольского.

Личности задержанных меня крайне заинтересовали, а поэтому я решился узнать, кто они есть в действительности.

В день задержания их я отправился бродить по разным притонам с целью узнать если не фамилию, то хотя бы судимость арестованных. Около часу ночи встретил меня один воришка и говорит, что с меня следует на чаек, а когда я спросил, за что, то он, улыбнувшись, сказал, что за беглого из каторги.

«Какого беглого?»

«Того самого дворянина, которого вы арестовали в ресторане позавчера».

«Разве он беглый каторжник? Как же его фамилия и за что он был сослан?»

«Фамилии его не знаю, но говорят наши товарищи, что вы арестовали каторжника Максима; за что он был сослан, не могу сказать, ибо я лично с ним не был знаком; говорят, что фамилию его знает Левка, который содержит трущобу».

По документу значится Добровольского имя Иван. Отправляюсь я к Левке и спрашиваю его, не знает ли он каторжника Максима и за что он судился. Левка ответил мне, что Максим судился за убийство Авидона, фамилии его не знает, но лично был с ним знаком.

Придя в участок и вызвав Добровольского, я сообщил ему, что я узнал, кто он, что его зовут Максимом, а не Иваном, и что он был осужден в каторжные работы.

В ответ на это Добровольский заявил мне, что много таких найдется личностей, которые готовы сказать, что он даже убийца, так как я уже сообщил, что он беглый каторжник, и просил освободить его немедленно или же пригласить в участок прокурора для заявки на меня жалобы.

Добровольского я осмотрел с ног до головы, в особенности я обратил внимание на голову с целью найти признак бритой половины, а также на теле татуировку. На груди у него были инициалы М. Г. и рисунок ангела. Относительно букв он заявил, что это инициалы бывшей его невесты.

Ночью поместив в арестантскую камеру, где находились Добровольский и Веселкин, двух своих людей, <я> приказал им следить за Добровольским.

В час ночи я вошел тихонько в эту камеру и громко крикнул: «Максим!»

В ответ на это Добровольский совершенно машинально ответил: «Что?».

«Так это вы Максим, г. Добровольский», обратился я к нему.

«Нет, я не Максим, а Иван», грубо ответил он мне.

Упорство и нахальство Добровольского вынудили меня отправиться к судебному следователю 4 уч., производившему следствие об убийстве Авидона, и просить его сообщить мне имена и фамилии подсудимых, привлеченных к делу об убийстве Авидона.

«Кого вам нужно из обвиняемых по этому делу», спросил меня следователь.

«Я задержал одного человека, назвавшегося дворянином Иваном Добровольским, а мне сообщили, что настоящее его имя Максим, сосланный в каторгу за убийство Авидона на Средней ул.».

«Максим! это будет Грабовецкий, вот его фотографическая карточка, снятая после приговора суда, можете вы ею воспользоваться».

Карточка была очень похожа на задержанного. Поблагодарив следователя за любезность, я поехал в участок, где приказал вызвать Добровольского.

«Здравствуйте, г-н Добровольский, он же Максим Грабовецкий, убивший Авидона, здравствуйте! знакома вам эта карточка?»

«Да, я Грабовецкий, на карточке изображен тоже я, пишите протокол. Недолго пришлось погулять на свободе, надо идти на старую квартиру, на Сахалин. Сколько труда и здоровья стоило, пока добрался до своего города: одного товарища сожрали и много, много горя перенесли».

Веселкин также сознался, что он есть Григорий Толстоганов – беглый из Сибири.

Грабовецкий присужден к 40 ударам плетью и водворению бессрочно на Сахалин. Толстоганов – на год в тюрьму с возвращением в ссылку.

Разговор мой с Максимом Грабовецким о понесенном им горе во время бегства с Сахалина, а в особенности о том, что они сожрали товарища, меня заинтересовал и, несмотря что время было идти обедать, я решил остаться в участке и тут же пообедать. Послав человека в ресторан за двумя обедами, я просил Грабовецкого рассказать мне все то, что он испытал во время бегства, ибо я никак не мог допустить мысли, что возможен побег с острова Сахалина. Обеды принесены: один из них я отдал Грабовецкому, порезав ему лично говядину, жаркое и, дав ему только одну ложку, предложил пообедать. Часовой-городовой стоял возле Грабовецкого безотлучно. Я также принялся обедать. Кончив обед, Грабовецкий перекрестился и поблагодарил меня за угощение.

Он начал свой рассказ с того, как более 800 человек каторжников, в числе коих был и он, было отправлено из Одессы на пароходе «Кострома». Путешествовали морями около 2-х месяцев. По пути от солнечного удара умерло 4 товарища, которые похоронены в море. «На Сахалине с нас сняли кандалы и мы были на свободе. Многие живут со своими семействами, имея собственные свои дома и участки земли.

Бежать с острова можно только зимою и то не во всякую зиму, а только когда замерзает пролив. Нас 12 человек каторжников сговорились бежать. Портового часового ночью мы убили и, взяв ружье и одежду его, отправились по льду к стороне материка. Провизией запаслись на трое суток. Одежда наша была легкая: казенный арестантский тулуп, суконные куртка и брюки и валенки. Мороз доходил до 45°, дыхание захватывало. Пробежим бывало версты 3–4, согреемся немного и опять скорым шагом. Насилу доплелись до материка. Местности никто из нас не знает, идем на произвол судьбы. Начались непроходимые леса – тайга. На четвертый день потеряли одного товарища, умершего от холода. Осталось нас 11 человек. По пути ни одного селения и ни одной живой души, лес бесконечный, провизия вся истощилась и нет возможности выбраться на дорогу. Остановились мы и стали рассуждать, что нам делать и как поступить; некоторые советовали возвратиться обратно на Сахалин, а другие решили продолжать путь дальше, говоря, что на возвращении обратно так же придется голодать, как и сейчас. Так как все мы двое суток ничего не ели и сильно истощились, то решили принести одного из наших товарищей в жертву, указав на одного, как по мнению большинства, он, по своей слабости, не сможет дотащиться до ближайшего селения и перенести такого жестокого путешествия. Смертный приговор привели в исполнение: ударом ножа в сердце свалился несчастный наш коллега. Очистив от снега местечко (с нами были два топора и лопата) и разложив сучья деревьев, подожгли их. Мне предложили очистить покойника (распотрошить его), но, откровенно говоря, я не мог этого исполнить: либо из жалости к товарищу, либо из брезгливости. Операцию над ним произвел другой, который был сослан в каторгу за убийство целой семьи – шести душ. Воды у нас не было, пришлось пользоваться снегом. Сжарили друга, как хорошего поросенка и, вернее сказать, как шашлык и, подкрепившись им, отправились дальше в дорогу. Еды у нас должно быть суток на четверо. "Все тот же проклятый бесконечный лес, когда же ему будет конец и когда мы доберемся до жилого домика?" спросил я товарищей. Наконец, вышли мы на опушку леса и, пройдя версты две, увидели огонек. Общий восторг; ускоренным шагом направляемся туда. Вблизи видны несколько избушек; заходим в ближайшую к нам. Хозяин избушки, старик, оказался очень любезным, предложил поужинать и переночевать. Мы хорошо обогрелись и плотно поели. Старик оказался сосланным поселенцем и сочувствовал нам. Положились мы спать на полу; проснулись мы ночью около 4 часов на другие сутки; спали более суток, т. е. почти 30 часов. Разбудив старика, попросили его покушать; старик приготовил для нас борщ с говядиной и хлеб. После еды мы опять положились и проспали до 3-х часов дня. За целую неделю бессонных суток, мы хорошо отдохнули и пришли в себя. Никакой холод так не утомляет и не ослабевает человека, как бессонница. На следующий день решили отправиться в путь. Старик приготовил нам провизию суток на трое: сжарив теленка и двух поросят, наделил нас хлебом и указал нам направление до ближайшего селения. Остатки жаркого от товарища мы бросили собакам. На четвертый день мы добрались до селения; там была церковь. Зашли мы в первую хатку, называемую по-сибирски фанзою и принадлежащую китайцу. Хозяин ее оказался не менее любезный, чем старик. Он нас накормил, нагрел, да еще в дорогу приодел в хорошую теплую одежду; арестантскую одежду мы оставили китайцу, он торговал в городе одеждою. Пробыв у него двое суток и запасшись провизией, мы отправились дальше по указанию китайца. Пройдя двое суток, мы заметили вдали экипаж, окруженный тремя верховыми всадниками. Здесь мы решили задержать экипаж и воспользоваться деньгами и имуществом. У нас была всего одна винтовка, отобранная у убитого нами часового. Когда экипаж приблизился на расстояние не более 40–50 шагов, мы приказали остановиться. В экипаже сидел господин. В ответ на наше требование всадники начали стрелять в нас, причем двух убили наповал и трех тяжело ранили. Я произвел из винтовки два выстрела, но неудачно, а поэтому решил бежать. Спаслось нас 5 человек, один был легко ранен в левую руку. Экипаж последовал дальше.