К. Сэнсом - Горбун лорда Кромвеля Страница 13

– Если я не ошибаюсь, это монах картезианского ордена, – сказал я.

– Мне казалось, все картезианские монастыри уничтожены, и больше половины монахов казнено за измену, – пробормотал Марк.

– Так оно и есть. Однако половина все-таки осталась в живых. Любопытно, что он здесь делает?

Тут за спиной моей раздался кашель. Обернувшись, я увидел, что привратник вернулся с коренастым монахом лет сорока. В каштановых волосах, обрамлявших его тонзуру, виднелась седина, а грубоватые, резкие черты кирпично-красного лица смягчали круглые, лоснящиеся от жира щеки, свидетельствующие о жизни в довольстве и сытости. На груди его сутаны был вышит ключ – отличительный знак занимаемой им должности. За ним стоял рыжеволосый худенький мальчик в серой рясе послушника. Судя по тревожно бегающим глазам, мальчик явно был чем-то испуган.

– Ты можешь возвратиться к своим обязанностям, Багги, – произнес незнакомец, и я мгновенно различил в его речи сильный шотландский акцент.

Привратник неохотно повиновался.

– Я здешний приор, брат Мортимус из Кесло.

– А где аббат?

– К сожалению, сейчас его нет в монастыре. В отсутствие отца аббата я замещаю его и несу ответственность за все, что происходит в монастыре Святого Доната, – изрек приор и бросил на нас пронзительный взгляд. – Насколько я понимаю, сэр, вы прибыли сюда, получив печальные известия от доктора Гудхэпса. Увы, нам не было сообщено заранее о вашем приезде, и потому мы не имели возможности приготовить вам комнаты.

От брата Мортимуса исходил столь крепкий запах прокисшего пота, что я вынужден был отступить на несколько шагов назад. Годы, проведенные в обществе монахов, приучили меня к тому, что святые братья отнюдь не благоухают, ибо хранят верность убеждению, согласно которому телесная чистота – вредная и греховная прихоть и мыться следует не более шести раз за весь год.

– Лорд Кромвель направил нас сюда, как только получил письмо доктора Гудхэпса, – сообщил я. – Он снабдил меня самыми широкими полномочиями и поручил провести тщательное расследование изложенных в письме событий.

Приор почтительно склонил голову.

– Приветствую вас в монастыре Святого Доната. Прошу простить, если манеры нашего привратника показались вам несколько грубыми. Он всего лишь следовал предписаниям, согласно которым мы должны по возможности оберегать нашу обитель от вторжения посторонних.

– Дело, приведшее нас сюда, не терпит отлагательств, – сурово сказал я. – Первым делом будьте любезны сообщить, действительно ли мертв королевский эмиссар Робин Синглтон?

Лицо приора приняло скорбное выражение.

– Увы, несчастный мертв, – произнес он, осенив себя крестным знамением. – Убит неизвестным злоумышленником самым что ни на есть изуверским способом. Ужасное событие.

– Нам следует как можно быстрее увидеться с аббатом.

– Я отведу вас в его дом. Отец аббат должен вскоре вернуться. Все мы будем молиться о том, чтобы вам удалось пролить свет на свершившееся здесь злодеяние. Кровопролитие на священной земле – что может быть ужаснее!

Приор сокрушенно покачал головой, а потом, повернувшись к послушнику, который смотрел на нас во все глаза, бросил совсем другим тоном, грубым и раздраженным:

– Уэлплей, ты что, к месту прирос? Отведи лошадей в конюшню!

Юноша, тоненький и хилый, казался совсем ребенком. На вид ему едва можно было дать шестнадцать лет, хотя, скорее всего, ему уже исполнилось восемнадцать, ибо послушниками становятся лишь те, кто достиг этого возраста. Я отстегнул от седла сумку, в которой находились бумаги, передал ее Марку, и послушник повел лошадей к конюшням. Сделав несколько шагов, он повернулся, чтобы еще раз взглянуть на нас, попал ногой в кучу собачьих испражнений, поскользнулся и упал навзничь. Лошади испуганно отпрянули в сторону, во дворе раздался дружный смех. Лицо приора Мортимуса побагровело от гнева. Он торопливо подошел к юноше, который едва успел подняться на ноги, и с силой толкнул его, так, что тот снова упал прямо на собачье дерьмо. Раздался новый взрыв смеха.

– Клянусь кровью Спасителя нашего, Уэлплей, свет не видал второго такого болвана! – рявкнул приор. – Ты что, нарочно устроил тут представление перед посланником короля?

– Нет, господин приор, – дрожащим голосом ответил послушник. – Прошу прощения.

Я подошел к ним, взял Канцлера за поводья и, стараясь не испачкаться о собачье дерьмо, приставшее к одежде юноши, помог бедолаге подняться.

– Все эти крики и хохот могут испугать лошадей, – мягко заметил я. – Не переживай, парень. Подобные неприятности могут случиться с каждым.

С этими словами я вручил послушнику поводья. Бросив робкий взгляд на приора, который побагровел еще сильнее, он повернулся и побрел к конюшням.

– А теперь, сэр, будьте любезны, проводите нас в дом аббата, – обратился я к приору.

Устремленный на меня взгляд шотландца полыхал злобой, а лицо из багрового стало пунцовым. Однако голос его звучал по-прежнему почтительно.

– С удовольствием, сэр, – ответил он. – Мне жаль, что вы стали свидетелями столь неприятного зрелища. Но, как я уже имел честь заметить, я отвечаю за порядок в этой обители. Королю угодно было внести немало изменений в наш обиход. И юных наших братьев следует с младых ногтей приучать к покорности и смирению.

– Насколько я понимаю, братия вашего монастыря не слишком охотно следует новым правилам, установленным лордом Кромвелем? – осведомился я.

– Нет, сэр, что вы, – испугался приор. – Я имел в виду совсем другое. Я говорил лишь о необходимости строгой дисциплины и порядка.

– Не думаю, что поскользнуться на собачьем дерьме – такой уж серьезный проступок, – отрезал я. – Возможно, будет разумнее призвать к порядку собак и запретить им бегать по двору.

Приор уже готовился возразить, но передумал и издал короткий хриплый смешок.

– Вы правы, сэр, собакам не место в монастырском дворе. Но отец аббат ни за что не позволит держать их взаперти. Он полагает, что они должны все время бегать, чтобы не утратить резвость. Видите ли, собаки нужны ему для охоты.

Пока он говорил, лицо его изменило свой первоначальный кирпично-красный оттенок и стало темно-багровым. Про себя я решил, что приор, судя по всему, страдает разлитием желчи.

– Значит, ваш аббат заядлый охотник? – уточнил я. – Любопытно, как отнесся бы святой Бенедикт к тому, что один из его последователей предается столь кровавой и жестокой забаве.

– Аббат сам устанавливает для себя правила, – многозначительно изрек приор.

Он провел нас мимо нескольких служебных зданий. Впереди я увидел уютный двухэтажный домик, окруженный садом, в котором росли розовые кусты. То было удобное и красивое жилище состоятельного джентльмена, которое даже на Канцлер-лейн смотрелось бы вполне уместно. Когда мы проходили мимо конюшен, я успел разглядеть, как злополучный Уэлплей устраивает лошадей в стойла. Словно почувствовав мой взгляд, юноша обернулся и встретился со мной глазами. Мы прошли мимо пивоварни и кузницы, где ярко горел огонь, столь притягательный в этот холодный день. Затем следовало довольно большое здание, сквозь открытые двери которого были видны каменные плиты, покрытые затейливыми узорами. Рядом с этим зданием на улице стоял широкий стол, на котором были разложены рисунки и планы. Какой-то седобородый человек в фартуке каменщика, скрестив руки на груди, прислушивался к жаркому спору двух монахов.

– Н-невозможно, брат, – непререкаемым тоном изрек старший из монахов.

Это был невысокий, упитанный человечек лет сорока, с круглым бледным лицом и маленькими темными глазками, жестко смотревшими исподлобья. Вокруг его тонзуры вились темные волосы.

– Если мы с-станем использовать к-канский камень, на это уйдет уйма денег, – заявил он, взмахнув над чертежами своей пухлой ладонью. – И в результате монастырь наш б-будет разорен.

– Спору нет, тут потребуются большие затраты, – сказал каменщик. – Конечно, если вы хотите сделать все надлежащим образом.

– Церковь необходимо отремонтировать надлежащим образом, – убежденно произнес второй монах. Голос у него был глубокий и звучный. – В противном случае все пропорции здания будут нарушены. Если ты не согласен со мной, брат казначей, я буду вынужден переговорить с аббатом.

– Делай что хочешь, до добра это не доведет, – отрезал круглолицый монах и осекся, заметив незнакомцев.

Он проводил нас своими черными острыми глазками и вновь склонился над чертежами. Второй монах, лет тридцати, был высок и хорошо сложен. Лицо его, изборожденное ранними морщинами, отличалось красивыми и правильными чертами, а волосы, обрамлявшие тонзуру, были желты, как солома. Я успел разглядеть также, что у него большие светло-голубые глаза. Он томно посмотрел на Марка, который ответил ему холодным взглядом. Когда мы приблизились, монахи поклонились приору, получив в ответ едва заметный кивок.