Валерио Манфреди - Башня одиночества Страница 13

— Куда увезли труп, они вам сказали?

— Полагаю, в Рим. Если вам интересно мое мнение, я не поверил ни единому слову насчет последней воли. Мне кажется, падре Антонелли заразился какой-то таинственной болезнью: этот человек много путешествовал по Африке, по Востоку… Поэтому его и решили сжечь. И наверно, испросили на то у папы римского специальное разрешение.

— Благодарю вас, — произнес падре Бони. — А теперь нам нужно идти. Никому не говорите о нашем посещении.

Они быстрым шагом направились в Алатри.

— Ваши братья разыграли вас, Хоган.

— Я не верю. Должно быть, сам падре Антонелли распорядился кремировать свое тело и сжечь гроб.

— У нас еще остается надежда. Скорее, нужно добраться до машины. Я знаю, как доехать до Рима за два часа, если вы разовьете большую скорость.

Они сразу же двинулись в путь, и через полчаса оказались на хорошо утрамбованной дороге, где строилось новое шоссе. Автомобиль резко набрал ход, подняв за собой облако пыли.

В девять с небольшим Хоган остановил машину перед кладбищем Верано. За всю дорогу падре Бони рта не раскрыл, если не считать нескольких указаний по поводу дальнейшего маршрута.

Он нервно жал кнопку звонка, пока не появился сторож.

— Кто вы такие? Кладбище закрыто.

— Мы это знаем, — сказал падре Бонн. — Но, видите ли, мы тут проездом из Рима и узнали, что один наш брат внезапно скончался и гроб перенесли сюда, в погребальную часовню, чтобы потом кремировать. Мы должны продолжить путь этой же ночью и хотим отдать ему последние почести. Мы были с ним очень близки…

Сторож покачал головой:

— Мне очень жаль, но в такое время это невозможно. У меня категорический приказ и…

Падре Бони сунул руку в кошелек, вынул оттуда банкноту и вложил ее в руку мужчине.

— Пожалуйста, — настаивал он, — для нас это очень важно. Прошу вас.

Человек незаметно рассмотрел банкноту, огляделся и, удостоверившись, что поблизости никого нет, впустил путников.

— Это в нарушение всех правил, — пробурчал он. — Я рискую своим местом. Но если ради благого дела… Давайте входите скорее. Как зовут вашего брата?

— Антонелли. Падре Джузеппе Антонелли.

— Подождите минутку, — остановился мужчина возле своего жилища. — Я должен взять журнал регистрации. — Вскоре он появился снова и пригласил их следовать за собой.

Они пошли по гравиевой дорожке, обнесенной двумя рядами кипарисов, мимо погребальных ниш и оказались перед низким серым зданием. Сторож повернул ключ в замке.

— Но это не погребальная часовня, — заметил падре Бони.

— Вы правы, — ответил сторож, открывая дверь и зажигая свет. — Это крематорий. Вашего брата уже кремировали.

Падре Бони обернулся к Хогану, лицо его было смертельно бледным, глаза вылезли из орбит.

— Вы можете отдать последние почести его праху, — продолжил сторож. — Если хотите…

Падре Бони, казалось, собрался уйти прочь, но Хоган, угадав это намерение, удержал его за руку и повлек за собой по большому грязному залу.

Вот, — указал сторож на ящичек, стоявший на оцинкованной полке. — Это урна с его пеплом. — Он подошел поближе и прочитал надпись, убеждаясь, что ошибки нет. — Да, это именно он. Джузеппе Антонелли, S.J. Что означает S.J.?

— Это означает Societatis Jesu, Общество Иисуса. Он был иезуитом, — ответил падре Хоган. Потом опустил голову и стал читать молитву. Пробормотав реквием, он поднял руку, дабы благословить урну, и сказал сторожу: — Спасибо. Для нас это хоть какое-то утешение. Сердечное вам спасибо.

— Не за что, — ответил мужчина.

— Ну, мы пойдем.

Падре Бони широко зашагал прочь, не дождавшись, пока сторож проводит их; падре Хоган последовал за ним. Они прошли, вероятно, метров десять, как вдруг послышался оклик сторожа:

— Синьоры!

— В чем дело? — остановился Хоган.

— Да, в сущности, ни в чем, но мне тут вспомнилось, что личные вещи кремированного обычно отдают родственникам. А этот человек был одинок в нашем мире, судя по записи в журнале. Если вы с ним были друзьями, быть может, вам бы хотелось забрать их?

Падре Бонн резко обернулся и почти побежал назад.

— Да-да, конечно! — воскликнул он. — Нам бы очень этого хотелось! Как я вам уже сказал, мы были очень привязаны друг к другу.

— Ну, у него не особо много вещей.

Сторож открыл боковую дверцу и провел их в некое подобие маленького кабинета. Подойдя к тумбе, он отпер ключом верхний ящик.

— Вот, — сказал он, — это его молитвенник.

— Вы уверены, что больше ничего не было? — расстроился падре Бони.

— Нет. Посмотрите сами. Здесь больше ничего нет.

На лице священника появилось выражение глубокой подавленности, и сторож озадаченно уставился на него. Падре Хоган взглянул на маленький томик в обложке из черной кожи, затертой от постоянного употребления, и в то же мгновение вспомнил землистый лоб больного, покрытый потом, и этот молитвенник, лежавший на ночном столике умирающего священника под тусклым светом ночника.

— Спасибо, — сказал он, — дайте мне. Мы сохраним его. — Взял молитвенник и направился к выходу.

Они снова сели в машину и молча поехали по пустынным в этот час улицам города. Падре Бони за всю дорогу рта не раскрыл. Руки его неподвижно лежали на коленях, он глядел перед собой не моргая. Когда машина, добравшись до нужного места, остановилась, он открыл дверцу и, по-прежнему не говоря ни слова, пошел через двор. Хоган окликнул его, прежде чем тот исчез под портиком. Падре Бони обернулся и увидел, что он стоит посреди двора с молитвенником в руке.

— Что это?

Хоган поднял вверх раскрытый молитвенник, зажатый между большим, указательным и средним пальцами, и показал его падре Бони.

— Это перевод, — сказал он. — Перевод «Таблиц Амона».

— Я так и полагал, — ответил падре Бони, — но у меня не хватило храбрости признаться себе в этом. Не потеряйте его. Спокойной ночи.

4

Филипп Гаррет находился в галерее на третьем уровне и раздумывал, стоит ли спускаться на глубину десяти метров под землей. Карты, составленные его отцом, оканчивались примерно в этом месте. Дальше шли только схематичные наброски и прекращались на первой же развилке, за которой следовало нечто напоминавшее лабиринт. Филипп осознал, что снова сбился с пути. Куда ни пойди — все равно потеряешься в путанице туннелей и галерей. Ему понадобятся месяцы, чтобы понять их расположение и исследовать пядь за пядью. На данный момент оставалось лишь подчиниться последней инструкции: Find the entrance under the eye.

Under the eye — что означает это выражение? Проделки отца, его загадки и головоломки — прячется ли за ними действительно что-то, ради чего стоит тратить столько сил? С каждым мгновением он все больше отчаивался, снова чувствуя ту неприязнь и досаду, что испытывал к отцу в детстве. Филипп уже давно понял, что неосознанно и безо всяких к тому оснований возлагал на него ответственность за смерть матери.

А если это выражение следует переводить буквально по-итальянски? В таком случае его можно интерпретировать как «sott’occhio», то есть «перед глазами», совсем близко, под носом. Он вспомнил, что отец любил загадывать ему загадки, основанные на игре слов, на параллелях между языками.

Он поставил на пол ацетиленовый фонарь и сел на квадратные плиты, выложенные в ряд. Воздух здесь был тяжелым, пахло плесенью, но время от времени откуда-то пробивался ветерок, пыльная струйка пробегала по галереям, погруженным во мрак. Филипп напряг слух — ему вдруг почудился какой-то шум — и взглянул на часы: поздно, почти полночь, а тот ломоть хлеба с сыром, что он съел час назад, запив глотком воды, нельзя назвать сытным ужином.

Он поднялся на ноги и понял, что выложенные в ряд плиты — это тротуар: перед ним была внешняя стена древнеримского дома, одновременно являвшаяся внутренней стеной галереи, выкопанной много лет спустя в вулканическом туфе.

В царившей кругом полной тишине снова раздался тот же шум, и по позвоночнику пробежала дрожь. Показалось, что звук идет из-за стены. Он встал и поднял фонарь: прямо перед ним был нарисован глаз — выцветшее, покрытое пылью, но еще вполне различимое изображение, по бокам от которого виднелись краб с раскрытыми клешнями и скорпион. Древний символ, охраняющий от сглаза, типичный для домов Помпеи. Несколько дней назад он видел такой же знак на мозаике одного из домов древнего города, вернувшегося на свет божий благодаря раскопкам.

Under the eye, «под глазом». Он начал ощупывать стену, пядь за пядью, но находил только плотный камень. Браться за кирку не хотелось, ведь он не знал, какова толщина стены, кроме того, нельзя же вот так, вслепую нарушать покой древнего строения, ведь по ту сторону могла находиться ценная живопись.

Филипп снова опустился на тротуар и начал обследовать плиты, из которых тот состоял. Пара из них свободно двигалась, потому что на месте некогда скреплявшей их мальты осталась лишь пыль. Кто-то соскреб мальту (может быть, отец?), в пыли все еще можно было разглядеть несколько комочков.