Александр Бычков - Искатель, 2013 №2 Страница 14

ЧЕТЫРЕ…

Ганин проснулся утром сам, без будильника, с на удивление хорошим настроением и предчувствием, что в этот день обязательно должно произойти что-то чудесное, необычное, чего он ждал всю свою наполненную скорбями и разочарованиями жизнь и что навсегда разделит ее на «до» и «после». Он еще некоторое время полежал в постели, размышляя, на чем же основано это предчувствие, и, после непродолжительных усилий, вспомнил… Ему опять снился портрет с солнцевидной незнакомкой!

В общем-то, она снилась ему и раньше, но в этот раз — вот чудо! — Ганин отчетливо вспомнил, что видел себя ВНУТРИ портрета! Он сидел в той самой белоснежной деревянной беседке, прямо на берегу пруда с утками и лебедями, рядом ласково шелестели ветви рощицы, шепчась о чем-то своем, недоступном для человеческого понимания, а совсем недалеко был виден силуэт розового замка, а потом… Ганин ощутил легкое прикосновение чьей-то ручки, как ласковое дуновение летнего ветерка, к своей шее, и повернулся… Напротив него на лавочке беседки сидела девушка в соломенной шляпке с алыми лентами и улыбалась. Она четко и ясно произнесла мелодичным завораживающим голоском:

— Сегодня сбудутся все твои мечты!

А потом Ганин проснулся…

Эх, как хотелось ему в это мгновение продлить чудесный сон, побыть еще хоть чуть-чуть с солнечной незнакомкой в такой уютной беседке! А еще лучше — остаться там навсегда… Ганин сладко потянулся и пошел приводить себя в порядок.

Только он успел допить утренний чай, как раздался гудок автомобиля. Ганин в смокинге выскочил на улицу — его там уже ждал черный «Мерседес», точь-в-точь такой же, как у Никитского, только с шофером за рулем.

А потом была удивительная проездка в город. Ганин с некоторой печалью оглянулся на свой унылый домишко, на садовые участки и смутно почувствовал, что ему уже не суждено вернуться сюда, что эта страница жизни перевернута навсегда и что теперь его ждет что-то совершенно неведомое и даже немного пугающее… Но вскоре, когда машина выехала на федеральную трассу и садовые участки скрылись из виду, у Ганина повеселело на душе. Он с наслаждением, как ребенок, широко открытыми глазами наблюдал за пробегающими за окнами деревьями, кустарником и махал им рукой, как старым знакомым: и в самом деле, эти леса он знал с детства, все их когда-то исходил в поисках ягод и грибов — с бабушкой и сам, в одиночку. А потом были пригороды, город и, наконец, улица Верещагина — широкая, многолюдная, с сильным движением. Ганин затаил дыхание, сердце трепетало в груди как птичка, ладони вспотели, и он вытирал их украдкой о сиденье.

Когда машина мягко подъехала к парадному входу в Центральный областной музей — трехэтажному зданию XIX века, песочно-желтому, с портиком, колоннами и лестницей — там уже было столпотворение! Все пространство перед музеем было забито машинами, а площадь внутри железной витиеватой ограды — народом; внутри портика, у входных дверей, стояли тузы общества — сам губернатор, его заместители, мэр города и его заместители, депутаты областного и городского представительных органов, бизнесмены и, конечно же, их жены. Мужчины были в дорогих костюмах, женщины — в платьях самых разных фасонов и расцветок, которых Ганин совершенно не запомнил — они слишком рябили в глазах и с его точки зрения были абсолютно безвкусны.

Чуть ниже, у самого портика, стояли журналисты — с камерами, микрофонами на длинных шестах, диктофонами… Длинноволосые девушки уже что-то говорили перед камерами своим телезрителям. «Видимо, что-то вводное, общую информацию», — подумал Ганин. Между портиком и народом стояли заграждения и сотрудники полиции. Народ же был рассечен на две части ограждением, между обеими частями была проложена красная ковровая дорожка. «Наверно, для меня», — со страхом решил Ганин — ему казалось ужасным у всех на виду вот так по ней идти… Совестно как-то…

Погода была замечательная: голубое небо, ни тучки, яркое солнышко, пение птиц… «Прямо как на моем портрете!» — с удовольствием подумал Ганин и мечтательно улыбнулся.

Когда он вышел из «Мерседеса» и смущенно пошел по ковровой дорожке, усиленно заработали затворами камер фотографы, а когда стал подниматься по лестнице к портику — к нему уже кинулись журналисты. Ганин открыл рот от неожиданности, но тут уже подскочил юркий худенький смазливенький молодой человек, чем-то напоминающий кота — круглое лицо, пухленькие щечки, реденькие усики, зеленые хитрющие глаза, мягкие и грациозные движения, прилизанные расческой и гелем жиденькие волосики, — тоже одетый в смокинг, и сразу же затараторил мяукающим голоском:

— Господин Ганин не будет сейчас отвечать на вопросы… Его ждет губернатор… Будет пресс-конференция… Не сейчас… Не сейчас…

А потом, ловко подхватив Ганина под локоток, повел его по лестнице вверх.

— Ой, спасибо вам большое! — прошептал Ганин. — Вы меня просто спасли!

— Ничего-ничего, Алексей Юрьевич, всегда к вашим услугам! Моя фамилия Тимофеев, я ваш агент, вот моя визитка.

— А-а-а… Валерий Николаевич…

— Да-да-да! Обо всем потом, на банкете… Сейчас вас ждет губернатор… — Тимофеев легонько подтолкнул Ганина в спину, прямо к толстощекому и круглому, как шарик, губернатору, который стоял у красной ленточки перед парадным входом в музей с ножницами в руках.

А дальше все было как во сне… Ему что-то говорили — и губернатор, и мэр, и их замы, и бизнесмены, и их жены… У Ганина все их лица сливались в одно: у мужчин — брыластые, щекастые, с густыми бровями, холодными металлическими глазками-пуговками, вторыми подбородками; у женщин — крашеные-перекрашеные, с глазами-стекляшками и фарфоровыми зубами, смердящие невыносимыми духами до тошноты… Ганин всем смущенно и приветливо улыбался, всем что-то говорил, а кому-то даже целовал ручки. А потом ему дали ножницы, он перерезал красную ленточку и вошел внутрь.

Главный зал областного музея, располагавшийся на первом этаже здания, был уже оформлен его работами. На плакате и растяжках под потолком было написано название выставки: «Усадьба князей Барятинских — жемчужина архитектуры нашего края. Художник — Ганин А. Ю.», а на стенах висели его картины, которые он нарисовал в усадьбе: фасад, вид на пруд, фонтаны со скульптурами, аллеи, беседки, а также внутреннее убранство — библиотека князей, бальная зала, трапезная зала, спальня… Все в золоте, все в предметах роскоши XVIII века — золотые литые витиеватые канделябры, статуи и статуэтки в виде обнаженных нимф, голеньких амурчиков с крылышками, мускулистых аполлонов, картины с важными мужчинами в напудренных париках и томными женщинами в декольтированных платьях с высокими прическами на головах, столовое серебро, резная витиеватая мебель, персидские ковры… В общем, перед глазами посетителя представал удивительно прекрасный и живой мир «елизаветинско-екатерининской эпохи», эпохи Великого века дворянства, роскоши и утонченности, мир, который был доселе скрыт за семиметровым зеленым забором со стальными воротами и автоматчиками в хаки, а теперь открылся перед зрителями во всем своем изяществе и непревзойденной красоте, усиленной гениальной кистью доселе неизвестного художника…

Ганин был на седьмом небе от счастья, когда слышал восторженные возгласы и цоканье языком, легкий шум восхищения и громкую похвалу: «нет, ну просто фантастика», «все как настоящее», «кажется, я могу потрогать», «я просто глаз не могу оторвать»… Вскоре зал был так заполнен людьми, что Ганину — вообще-то дремучему интроверту и большому любителю одиночества — стало не по себе. Ему было душно, хотелось куда-то убежать, а потому он и сам не заметил, как оказался на втором этаже здания, на галерее, откуда прекрасно можно видеть происходящее внизу, при этом не страдая от того, что тебе дышат, так сказать, прямо в затылок, и здесь он смог наконец перевести дух. «Никогда бы не подумал, что слава — это такая утомительная вещь! — подумал Ганин. — А ведь еще пресс-конференция предстоит! Надо придумать, о чем говорить, а о чем говорить не стоит, а то такое ляпну… Эх, жаль, Пашки нет! Никто из этих журналистов так не напишет критический очерк о выставке, как он!» При воспоминании о Павле Расторгуеве Ганину стало как-то грустно. Он внезапно почувствовал себя посреди этой толпы, этого огромного здания музея таким одиноким, таким ненужным, как забытый кем-то на спинке стула плащ, что даже на глаза навернулись слезы…

— Вот вы куда спрятались, звезда оперы и балета! — послышался откуда-то мелодичный женский смех. — А я ищу его, ищу… Мне нужна сенсация! — И снова поток чистых, как слеза, звуков.

Ганин недоуменно повернулся и… чуть не упал прямо на пол: перед ним стояла… ДЕВУШКА С ПОРТРЕТА! — фиалковые глаза, алые чувственные губы, золотистые волосы… Ганин схватился рукой за сердце и широко раскрыл рот, как рыба, выброшенная на берег, — ему не хватало воздуха…