Игнасио Гарсиа-Валиньо - Две смерти Сократа Страница 15

ГЛАВА XII

Новость за считанные дни облетела все Афины. Слухи передавали из уст в уста со злорадством, облегчением, тревогой, горечью, торжеством, но только не с равнодушием. Сильнее всех они потрясли Аспазию.

Напуганная женщина бросилась к Сократу. Она не забыла, как храбро философ защищал ее сына перед неправедным судом. Теперь друг Аспазии сам попал в беду, и она должна была спасти его.

Сократ грелся на солнышке у порога, не обращая внимания на доносившийся из лачуги плач младенца. Философ был совершенно спокоен, словно ничего в мире его не касалось: ни крики ребенка, ни ворчание жены Ксантиппы, ни предстоящий суд. Аспазия спросила друга, как он намерен построить свою защиту.

— Моя жизнь — вот главный свидетель, — ответил он.

Напрасно Аспазия пыталась доказать, что судьи только посмеются над подобным свидетельством. Сократ не знал за собой никакой вины и твердо верил, что козни врагов обернутся против них самих. Аспазия смотрела на вещи иначе — она хорошо знала Анита и догадывалась о его планах.

— Я не стану тебя обманывать, Сократ. У тебя весьма могущественные недруги. Ты знаешь хотя бы, в чем тебя обвиняют?

— Откуда же мне это знать?

Аспазия присела на скамейку рядом с философом. Помолчала, собираясь с мыслями. Нужно было отыскать правильные и нужные слова, чтобы пробудить Сократа и заставить его бороться. Гетера всей душой хотела спасти друга, а он никак не желал понять, какая страшная беда над ним нависла.

— Послушай, Сократ. Я знаю тебя очень давно и вижу, каков ты есть на самом деле. Но еще я знаю, каковы наши суды, я сама через это прошла. Вспомни, что стало с Протагором и Еврипидом. Ты в смертельной ловушке. Они хотят покончить с тобой. И у них есть доказательства — не важно, что они фальшивые. Пойми, Сократ, обвинения слишком серьезны, судьи как огня боятся измены — чтобы приговорить тебя, хватит и ничтожного подозрения. Ты же видишь, что теперь творится, народ не знает, чего опасаться: хаоса или тирании. Сократ, я кое-что разузнала о твоем деле — там одна политика. Похоже, твои враги твердо решили погубить себя. Им известны все твои слабые стороны, они знают и о Критии, и об Алкивиаде. Одни эти имена приведут в трепет кого угодно. Анит отлично подготовился, и у него надежные связи. Этот негодяй всегда добивается своего. Соберись, пока еще не поздно. Я очень боюсь.

— Все их обвинения — досужие сплетни, Аспазия. На что они надеются?

— Сократ! — Аспазия с трудом сдерживала слезы. — Умоляю, подумай о своей защите!

Философ смотрел на нее растерянно и смущенно. Совладав с собой, Аспазия протянула другу какой-то свиток.

Сократ догадался, что это защитительная речь.

— Пожалуйста, прочти. Я заказала ее оратору Лисию[69].

— Не стоило так себя утруждать, Аспазия.

— Прочти же, во имя богов.

Сократ подчинился. Сначала шли клятвы в верности Афинам, потом страстные заверения в собственной невиновности, но особенно удалась заключительная часть:

Афиняне, я никогда не настраивал молодое поколение против священных традиций нашего города. Для всех нас пришло время вновь проверить себя, просить у богов мира и благоденствия и, призвав нам в помощь дух Перикла, возродить былое величие. Я люблю Афины столь сильно, что покидал их всего один раз, чтобы встретиться с нашими врагами на поле боя. Я никогда не ставил под сомнение устои нашего полиса, напротив — я всеми силами старался наставить молодых на путь добродетели и служения нашему великому городу, и это дает мне право рассчитывать на справедливость и милосердие суда. Судьи, вы выслушали мою речь. Я никогда не лгал, не лгу и сейчас. Я прошу не за себя. Моя семья страдает от этих несправедливых обвинений куда сильнее, чем я, старик, проживший долгую жизнь. Верните мне доброе имя ради моих детей, ведь самый младший из них — несмышленый младенец. Принимая во внимание все, сказанное мною, рассудите, заслужил ли я такой позор перед лицом города Афины Паллады, мудрой и справедливой, но страшной в гневе своем и беспощадной к настоящим предателям, — самого прекрасного города из всех, что были когда-либо построены человеком.

Пока Сократ читал, Аспазия не спускала с него глаз. Она смотрела на друга с тревогой и надеждой, боясь, что он оттолкнет протянутую руку и не примет помощи.

— Ну, что скажешь?

— Что ж, весьма изысканно, трогательно, даже убедительно. Все это очень мило, Аспазия, но защищать себя я буду сам.

Такова была Сократова манера разругать чужую речь: «убедительно» на его языке означало «фальшиво», а «трогательно» — «глупо». Именно этого Аспазия и боялась.

Женщина взяла Сократа за плечи и повернула к себе: у философа не было привычки прятать глаза.

— Выслушай меня, Сократ, не упрямься. Мы, твои друзья, прекрасно знаем, что ты невиновен, но этого недостаточно. В этом еще нужно убедить судей. А они скорее поверят твоим врагам. Не обманывай себя. Придется драться. Стать сильнее обвинителей, убедительнее, тверже. От этой несчастной речи зависит твоя жизнь.

— Я не Продик, чтобы прибегать к подлым уловкам.

— Уловкам? — возмутилась Аспазия. Она вскочила на ноги и принялась расхаживать по двору, стараясь взять себя в руки. Как можно быть таким упрямым! Немного успокоившись, женщина вновь опустилась на скамью рядом с философом и заговорила так мягко и ласково, как только могла: — Сократ. Пожалуйста, Сократ, ты просто не понимаешь, послушай меня и хорошенько подумай над моими словами. Если на себя ты махнул рукой, вспомни о детях. Я не прошу тебя лгать и клеветать, я лишь хочу, чтобы ты выбрал правильный способ защиты и подготовился к суду. Знаешь, сколько жизней спасли речи Лисия? Доверься ему.

— Если хорошая речь может убедить судей в том, что невиновный виновен, а виновный невиновен, значит, бывает и наоборот: нельзя сводить правосудие к упражнениям в красноречии.

— Ох, Сократ, какой прок от твоей честности! Суд совсем не то место, где нужно искать справедливость. Истина, которой ты служишь, — всего лишь химера. Взгляни же правде в глаза!

— Я всю жизнь защищаю то, во что верю, Аспазия. Не проси меня предать эту веру, чтобы спасти свою шкуру.

— Я понимаю, о чем ты. Ты всегда презирал софистов, не щадил даже Протагора и Продика. Но ведь речь идет о жизни и смерти. Нравится тебе или нет, но в основе нашей судебной системы лежит риторика. По-другому просто не бывает. Где взять столь надежные улики, чтобы отпала надобность в словах? Правда похожа на рыбешку со скользкой чешуей. Ее нельзя поймать руками, сколько ни пытайся.

— Милая Аспазия, ты совершенно права, но, как тебе известно, я никогда не мог похвастаться рассудительностью.

Аспазия поняла, что Сократ давно принял решение и продолжает разговор только из страха обидеть гостью. Женщина чуть не плакала от гнева и бессилия; она слишком сильно любила своего друга, чтобы бросить его в смертельной западне. Сократ рискнул всем, чтобы спасти сына Аспазии, и больше всего на свете она хотела бы отплатить ему тем же. Но что сделано, то сделано. Сократ привык жить по принципам своей философии. Им он не изменил бы и перед лицом смерти. А значит, их битва была проиграна заранее.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА XIII

С выдающегося далеко в море Кеосского мыса открывался вид на треугольные паруса рыбацких суденышек. От зноя над синей гладью повисла сероватая дымка. Вилла правителя, укрытая от неласкового зефира зубастой горной цепью, располагалась на вершине поросшего оливами холма, у подножия которого лежала Юлида. По склону холма тянулась широкая извилистая дорога. Виллу охраняло каменное изваяние льва — память о древней легенде, гласившей, что когда-то на острове жили нимфы, но среди холмов завелся огромный свирепый хищник, и красавицам пришлось бежать на Эвбею. В отсутствие нимф жизнь на Кеосе текла неспешно и скучновато, а нехватку ярких идей и великих произведений восполняли запасы серебра, меди и обсидиана. Козы задумчиво щипали траву на горных склонах, пряно пахли цветы олеандра, кусты чертополоха мирно соседствовали с алыми островками маков.

Продик карабкался по косогору, то и дело вытирая со лба пот. Жаркое солнце дремало над верхушками сосен. Софист шел так медленно, что ему самому порой казалось, будто он топчется на месте. Продик дожил до шестьдесят шестой весны и терпеть не мог делать над собой усилия, хотя его лекарь не уставал повторять, что в таком возрасте каждый шаг — это лишняя минута жизни. Время близилось к полудню, наступало самое пекло.

Невесомые облачка совсем не давали тени. Чем выше поднимался Продик, тем слышнее становился шум моря, сильнее пахло солью и водорослями.

Минуло семь лет с тех пор, как софист узнал, что, промолчав, можно сделаться убийцей. Продик шел на аудиенцию к правителю Кеоса и по дороге старательно репетировал смиренное и почтительное выражение лица, подобающее моменту. У ворот виллы он остановился немного передохнуть и прислонился к прохладной каменной стене, щурясь под беспощадными солнечными лучами. Наполненный ароматом жимолости сад дремал, завернувшись в полуденную дымку. Рабыня Алькиппа доставала из колодца воду. Продик небрежно поздоровался. Служанка бросила на него беглый взгляд и тут же отвела глаза. Софист помнил те дни, когда она была стройной козочкой с пропахшей оливками кожей, а он, беспечный юнец, все норовил прижать ее где-нибудь у стены. Они взрослели и старели бок о бок, вместе с немыми свидетелями их тайных свиданий — камнями и маковым полем. Теперь обоих согнули старость и невзгоды.