Сергей Зверев - Золотые эполеты, пули из свинца Страница 15

И здесь воздух был пропитан густыми запахами креозота и каменноугольной смолы, к которым теперь добавлялась идущая от прицепленной к бронепоезду цистерны гнилостная вонь. Но полковник давно притерпелся к этому запаху, не замечал его.

Сверху вдруг послышался странный рокочущий звук. Хейзингер запрокинул голову, посмотрел в зенит. Прямо над станцией, снижаясь по широкой спирали, летел аэроплан с изображением двуглавых орлов на нижних плоскостях.

Русский аэроплан.

11

К намеченному Голицыным месту переправы через Стырь его отряд выдвинулся в три часа пополуночи, поручик специально подгадал к этому времени, которое у караульных русской армии называлось часом «между волком и собакой». Человеческую физиологию трудно обмануть! Давно известно, что именно в это время перед рассветом спать хочется сильнее всего, внимание рассеивается, движения замедляются… Самые трудные вахты и караульные смены приходятся на это время! На сонных осенних мух становятся похожи в этот час вахтенные и часовые, особенно если они из «молодых» и к службе непривычных.

Что верно для русских, то верно и для австрийцев, то есть выбор времени, по мысли Голицына, станет дополнительным фактором, обеспечивающим скрытность. Ведь лучше всего было бы пройти передовые заставы противника тихо, без боя, ужом проскользнуть.

Стырь – река неширокая, ловкий человек камнем перекинет. И неглубокая: там, где поручик намеревался ее форсировать, не больше двух сажен. Дно плотное, песчаное. Как раз то, что необходимо.

– Как переправляться будем? – спросил у Сергея Щербинин, которому о придуманной, точнее, подсмотренной у древних скифов хитрости никто еще не сказал. – Вплавь? На плотах?

Голицын отрицательно покачал головой:

– Пешим ходом перейдем.

У Щербинина даже глаза округлились от изумления:

– Вброд? Но здесь слишком глубоко! А для хождения по водам нам, боюсь, святости недостанет.

– Зачем же по водам? – рассмеялся Сергей. – По дну.

И он рассказал Щербинину о своей выдумке.

– Масса преимуществ: бесшумно, скрытно, нет необходимости раздеваться и снимать сапоги, можно не опасаться утопить что-то из оружия и снаряжения. Словом, тридцать три богатыря, а я вроде дядьки Черномора, – закончил Сергей.

Богатырей, правда, было тридцать, включая Голицына, Гумилева и Щербинина.

– А винтовки? Боеприпасы, опять же, намочим и, если с ходу в бой… – Щербинин не договорил, все и так понятно.

– Я это учел, – успокоил его Голицын.

Действительно, учел. На последнем привале каждому пластуну были розданы провощенные очесы-пакли: ими следовало плотно заткнуть дула трехлинеек и армейских наганов. Для патронов предназначались особые непромокаемые подсумки из того же провощенного брезента, в них же следовало упрятать спички и курево. Аппарат беспроволочного телеграфа с двумя сухими батареями тоже надежно упаковали в водонепроницаемый чехол. А гранаты-лимонки – что с запалом, что без него – воды не боятся.

Что до обмундирования – так высохнет, а из сапог воду вылить можно.

Тростниковые трубки длиной по два аршина тоже были срезаны, хорошенько прочищены и готовы к действию.

Было тихо, лишь слабо журчала у берега вода. Комары звенели в неподвижно-теплом воздухе. Стремительные черные тени бесшумно пересекали столбы лунного света: летучие мыши охотились на комаров и ночных бабочек. От реки веяло сыростью, запахом подгнивших водорослей. Изредка слышался звук, точно по воде сильно ударили веслом: то била крупная рыба.

– Немного подождем, – сказал Голицын, обращаясь к Гумилеву и Щербинину. – Сейчас наши должны начать небольшой концертик справа по берегу.

И точно: верстах в двух по течению реки с русской стороны ударила батарея полевых трехдюймовых гаубиц, затрещал пулемет, в воздух поднялись шипящие, как рассерженные гадюки, осветительные ракеты. Нет, русские части не собирались после артподготовки форсировать Стырь, это была демонстрация, отвлекающий маневр. С австрийского берега ответили огнем.

– Пора! С Богом! Вперед! – скомандовал Голицын и первый шагнул в речную воду.

Шли тремя группами по десять человек, две другие возглавляли Гумилев и Щербинин. Холодная речная вода сомкнулась над головами храбрецов, теперь лишь тростниковые трубки на вершок-полтора выступали над поверхностью. Ориентироваться под водой не составляло труда: нужно просто было идти поперек течения – и мимо берега не пройдешь. Движения под водой замедляются, так что на преодоление нескольких десятков саженей по дну реки у пластунов ушло около четверти часа. Но вот дно стало сначала плавно, а затем уступом подниматься, над водой возникли мокрые головы. Тихо, стараясь не издавать плеска, пластуны стали выходить на прибрежную отмель.

Пока переправа проходила успешно, но поручик Голицын знал: самый опасный момент – это выбраться на неприятельский берег. Если бы еще не луна, которая светила, как на грех, во всю ивановскую!

«Проскочить ужом» все же не удалось. Десятка Голицына напоролась на секрет – у кого-то из австрийцев оказались зоркие глаза, и службу он нес, как полагается, бдительно. Пулеметное гнездо на гребне берегового обрывчика было замаскировано настолько грамотно, что при первичной рекогносцировке, выбирая место предстоящей ночной переправы, Голицын с Гумилевым его не заметили.

По счастью, первые очереди австрийцев прошли мимо, пули вспороли воздух над головами пластунов, посыпались градом в воду, вздымая фонтанчики. Опытные солдаты вжались в землю, слились с ней. Стрекот австрийского «MG-100» был не слишком громким и терялся в грохоте перестрелки, что разгорелась в двух верстах ниже по течению, в этом замысел предусмотрительного Голицына удачно оправдался.

Пока хаотичный неприцельный огонь не приносил ущерба, но все же пулемет следовало возможно скорее подавить. Он не давал толком голову от земли поднять, сковывал бросок пластунов, лишал их мобильности. А весь смысл плана Голицына состоял в быстром, как прокол, проникновении за спины передовой линии противника. Там, даже в ближнем оперативном тылу, поймать летучий отряд станет неизмеримо сложнее. К тому же пулеметные очереди непременно привлекут внимание соседних застав и секретов, к пулеметчикам подоспеет подмога. Тогда придется ввязываться в затяжной бой, что Сергея совершенно не устраивало.

Поручик Голицын решил действовать сам: проползти вдоль берега, незаметно вскарабкаться на невысокий береговой обрывчик и швырнуть в пулеметную ячейку гранату. Это было рискованно: заметь его пулеметный расчет в полосе лунного света, и первая же очередь с такого близкого расстояния пополам поручика перережет. Но, в конце концов, вся операция была сплошным риском.

Голицын вставил в лимонку запал и быстро пополз вперед, не обращая внимания на свистевшие над головой пули, стараясь держаться подальше от уреза воды, прижимаясь к подножию обрыва. Поручику повезло: сверху его не заметили.

«Проворонили, раззявы!» – подумал Голицын, выдергивая кольцо лимонки.

В отнорке пулеметного гнезда отрывисто грохнул взрыв, путь был свободен!

Сергей вскочил на ноги, и тут же из темноты на Голицына буквально вывалился австриец, тоже поручик, с перекошенным лицом, белеющим в лунном свете. В руке австрийский офицер сжимал «парабеллум». Выхватить свой «наган», в котором, кстати, еще не было упакованных в непромокаемый подсумок патронов, Голицын не успел.

Быстрота реакции – одно из главных его достоинств – не раз выручала поручика, но сейчас…

Вот это и называется – в упор посмотреть в глаза костлявой! Австриец вскинул руку с пистолетом…

Но вместо того, чтобы выстрелить, вдруг схватился обеими руками за горло и захрипел. За мгновение до этого в воздухе что-то тускло блеснуло, и теперь под кадыком австрийца торчала рукоять кинжала.

Кто-то снизу успел точно бросить оружие и тем самым спас Голицына от неминуемой гибели.

Не «кто-то», а фельдфебель Ибрагим Юсташев; в призрачном свете луны Сергей разглядел внизу, на берегу, черную бородищу горца, его яростно оскаленный рот и руку, которая словно бы еще продолжала снайперский бросок.

Австрийский офицер между тем мягко, как тряпичная кукла, согнулся пополам и рухнул с обрывчика в воду. Течение быстро отнесло труп на стрежень реки, в темноту.

– Спасибо, джигит! – Голицын крепко сжал руку Ибрагима Юсташева, когда тот вместе с остальными пластунами поднялся на обрывчик. – Я твой должник.

Фельдфебель только пожал широкими плечами и буркнул:

– Жалко!

– Австрияка, что ли? – спросил порядком изумленный Сергей. Мягкосердечие как-то не числилось среди характерных черт уроженцев Северного Кавказа.

– Кынжал жалко. Генерал Каледин подарил. За храбрость.

Голицын рассмеялся:

– Если живы останемся, тебе генерал Брусилов два таких подарит. И «маузер» именной.