Ольга Михайлова - Воздаяние Страница 15

Тем не менее, ничем не выдав своих подозрений, Альбино торопливо засеменил вслед за Тонди, который, прижимая к себе кота, понёсся, не разбирая дороги, к месту фейерверка. В темноте он подлинно видел плохо, временами спотыкался, впрочем, Альбино не особо волновался за него, зная, что у подслеповатых, влюбленных и пьяных — свой ангел-хранитель.

На поляне они нашли всех вместе — хозяина виллы, Пандольфо Петруччи и Антонио Венафро, Фабио Марескотти, Паоло Сильвестри, Карло Донати, Никколо Монтичано, епископа Квирини, нескольких неизвестных Альбино людей и Элиджео Арминелли, явно клевавшего носом. В нескольких шагах от них стоял прокурор Лоренцо Монтинеро, в своем темном плаще похожий на призрак.

— Господа, — в голосе Тонди вновь проступили визгливые нотки, он, с взъерошенным котом на руках и растрепанной шевелюрой вокруг лысины, снова показался Альбино уморительно-потешным толстяком-Панталоне, — там… там… Мы с мессиром Кьяндарони искали кота… В колодце труп!! Мессир Грифоли, он упал вниз!!

На несколько мгновений в воздухе повисло молчание, все обернулись к Петруччи, но тот лишь поднял глаза на Марескотти. Марескотти же замер, как громом пораженный, с сжатыми в кулаки руками. Венафро, наклонив голову набок, в недоумении разглядывал вестника несчастья, явно не поверив принесенному им известию. Карло Донати, Паоло Сильвестри и Никколо Монтичано, как заметил Альбино, странно сплотились, став плечом к плечу, Лоренцо же Монтинеро, напротив, отступил на шаг назад и обернулся в сторону конюшен. На лице его было написано сожаление, но было неясно, скорбел ли он о погибшем или просто жалел, что вовремя не уехал.

— Бедняга, — растерянно сказал Венафро чуть дрогнувшим голосом.

— Если называть несчастными всех, кому суждено умереть, кого пропустишь из живущих? Воды смерти горьки… — задумчиво ответил епископ Квирини.

Альбино бросил на него недоуменный взгляд и понял, что его преосвященство просто пьян.

Петруччи пришёл в себя быстрее всех прочих и велел Монтинеро разыскать среди гостей подеста.

— Он был у бочки с мальвазией, — сообщил епископ, — внюхивался в аромат.

— Найдите его, — приказал Петруччи.

На это ушло несколько минут, поднялась суета, целая толпа людей с факелами во главе с подеста вскоре появилась на поляне и двинулась к колодцу, где утопленник был осмотрен медиком Палески, не заметившем на теле Пьетро Грифоли следов насильственной смерти: он не был пронзён кинжалом или удушен, правда, шея была переломана, но это вполне могло произойти при падении в колодец.

Петруччи, едва услышав этот вердикт, приказал послать за отцом Грифоли — Аничетто, сам же он, велев Венафро идти за ним следом, направился в дом. Марескотти, поглядев им вслед, обратился к стоявшему на поляне Пасквале Корсиньяно, смуглому человеку с львиным лицом, странно усугубленным львиной рыжевато-палевой шевелюрой. Тот безмятежно озирал тело, слегка покачиваясь с носков на пятки.

— Вы полагаете, что вас напрасно вызвали? — в голосе Марескотти проступила с трудом сдерживаемая ярость, которую он, однако, силился подавить.

Подеста пожал плечами. К удивлению Альбино, он ничуть не заискивал в Марескотти, держался со спокойным достоинством и подчеркнутой независимостью.

— Не знаю, утром, едва рассветет, осмотрим колодец и допросим служителей в доме. Может, что и прояснится.

— Двое свидетелей перед вами, зачем же ждать утра? — в горле Марескотти что-то клокотало.

Тонди, всё ещё прижимая к себе кота, чуть подался вперед, поклонился и выразил полную готовность рассказать господину подеста обо всем, что они знают. Однако на его слова ни Марескотти, ни Корсиньяно не обратили никакого внимания, продолжая сверлить друг друга злыми взглядами.

— Вы полагаете, что мессир Грифоли убит? — этот вкрадчивый вопрос Корсиньяно вызвал подёргивание нижней челюсти Марескотти, — с чего? У него были враги? Кто мог желать ему зла? Допрос свидетелей я никогда не начинаю с нашедших тело, но с тех, кому служил покойник… Такая у меня манера.

Марескотти развернулся, да так, что пола его плаща, описав полукруг, завернулась у колен, и, крикнув своей свите, устремился в дом. Подеста, в свете факелов ещё раз оглядев тело утопленника, неспешно двинулся следом.

— Почему мессир Корсиньяно столь дерзко говорил с мессиром Марескотти? — тихо поинтересовался Альбино у Тонди.

— Нашла коса на камень, — безмятежно пояснил толстяк-архивариус, поглаживая кота между острых ушей, — Марескотти — кузен жены Петруччи, Аурелии Боргезе, а мессир Корсиньяно… кузен самого Пандольфо.

— Но ведь мессир Корсиньяно обязан был допросить нас, — сказал Альбино, глядя вслед удаляющемуся подеста, — почему же он этого не сделал?

— Потому что мертвец — человек Марескотти, — снисходительно пояснил Тонди, — обнаружь мессир Пасквале здесь мертвым своего человека, он вцепился бы нам в глотки и продержал бы всю ночь в каталажке, нас допрашивали бы с пристрастием порознь и вместе, сверяли бы каждое наше слово друг с другом, угрожали бы пыткой и запугивали. А так как мы случайно напоролись в ночи на тело какого-то прислужника Марескотти, то нас можно вполне расспросить о таком пустяке утром за завтраком. — Толстяк посторонился, ибо пришли слуги с носилками, на которые погрузили тело утопшего и понесли к дому, — однако, Бочонок уже уснул, пойдемте в отведенные нам комнаты, — толстяк зевнул. — Надо и впрямь выспаться, денек завтра будет хлопотный.

Альбино последовал было за Камилло, но, обернувшись, заметил темную фигуру мессира Монтинеро, стоявшего у колодца и осторожно вращавшего ворот, чуть поскрипывавший, точнее, пищавший, как летучая мышь под сводами старой часовни. Прокурор, склонив голову набок, внимательно слушал этот звук. Неожиданно из темноты возникла вторая фигура, ставшая с другой стороны ворота. Альбино увидел накинутый на голову капюшон плаща и то, что человек ростом равен прокурору. Раздался мягкий голос, задушевный и язвительный одновременно.

— Я знаю, что произошло, Лоренцино. Мой дурень-келейник, наслушавшись от местных скудоумных девок нелепых сплетен, сказал, что в этом колодце три года назад утопилась прачка. Из-за несчастной любви.

— И что с того?

— Она превратилась в русалку… или тритона. Что если эта дева, выходя при свете луны на поверхность колодца, поет на вечерней заре, помрачая своими песнями ум юношей, схватывает их в объятия и вместе с ними кидается на дно, где дарит их своею любовью и где века проходят как мгновенья… — теперь в голосе говорившего проступило опьянение, язык его чуть заплетался, — говорят, тритоны обольстительны, их очи блестят, как небесные звезды… Но надо обмотать себя одним концом струны, а другой обвязать вокруг дерева на берегу, иначе пение ундины настолько очарует, что уже не захочешь вернуться, и только тот, кто достанет цветок папоротника, может свободно слушать пленительное пение русалок, они будут гнать в его сети рыбу и орошать его поля при засухе…

— Ты пьян, Нелло.

— Ну и что с того? Господь наш Иисус пил сброженный сок виноградных лоз, и нам велел. Зато я поэтичен, Энцо, а ты черств, как сухарь.

— Ветер прекрасно замещает поэзию, звезды — фрески маляров, а дождь — музыку, жеманные же стихи нервируют горше скрипа немазаных колес. Что до твоей версии, Гаэтанелло, то спроси нашего медикуса, когда он проспится и протрезвеет, и ты узнаешь печальный и прозаический факт. Папоротник никогда не цветёт.

— Неужели все так ужасно, и мир совсем лишен романтики? Как страшно жить… — поморщился епископ, — впрочем, чёрт с ним, с папоротником. Сойдёт и кактус… Уж кактусы-то цветут, Энцо, я точно знаю. Сам видел.

— Не поминай нечистого, Гаэтано, тебе сан не позволяет. Иди спать.

Альбино понял, что разговаривал Монтинеро с монсеньером епископом Квирини, и снова подивился его странным суждениям. Впрочем, если его преосвященство подлинно был пьян, то чего и спрашивать? Но если знать города глумится над беззащитными женщинами, а глава города смотрит на это сквозь пальцы и даже покрывает негодяев, если прокуроры и подеста равнодушны к происходящему, а епископы пьют и чертыхаются, то подлинно времена пришли последние…

К колодцу подошли люди подеста, намеревавшиеся охранять его до утра. Епископ посмотрел на них и ушел. Прокурор тоже отошел в тень и остановился. Перед ним стояла Катарина Корсиньяно.

— Этого человека убили?

— А, что, он тоже был вашим поклонником? Но люди Марескотти чаще воруют понравившихся девиц, чем утомляют себя ухаживаниями. С чего же вам беспокоиться о нём?

— Знаете, Лоренцо, — в тоне Катарины проступила досада, — я вас иногда ненавижу…

— Знаю, — кивнул Монтинеро, — это от девичьей глупости. Пройдет. На Петра и Павла я женюсь на тебе, поняла? — прижал девицу к дереву прокурор, переходя на куда более интимный тон.