Александр Бушков - Непристойный танец Страница 16

– Скорее уж не бездельничает, а предается поэтическим мечтаниям, такое впечатление, – сказал доктор.

Он был невысок, крепок и прямо-таки лучился жизненной силой. Несмотря на то, что в прошлом году ему стукнуло пятьдесят два, в бороде и усах, не говоря уж о шевелюре, не наблюдалось ни единого седого волоска. Будь он седым – как две капли воды походил бы на Дедушку Мороза, каким того изображают на рождественских почтовых открытках: румяный, с крепкими, налитыми щеками, профессионально добрым, душевным взглядом из-под кустистых бровей. Среди «студиозусов», народа молодого, физически полноценного и отнюдь не чуравшегося извечных радостей жизни, давно уже кружили фривольные разговоры о том месте, какое занимает в жизни доктора Багрецова его очаровательная горничная Ванда, категорически отвергавшая любые поползновения определенного рода со стороны прилежных бомбистов. Глядя на доктора, Сабинин этим сплетням вполне верил – крепок был эскулап, полон здоровья, такой способен и заехать в ухо со всем нашим уважением, и не разочаровать вечерней порою белокурую красоточку Ванду с ее вполне женским взглядом, умудренным и довольным…

– Вот почта, – сказал Сабинин, подавая Кудеяру невеликую стопочку корреспонденции. – Нет, это мое…

– Ну да, я вижу, иначе зачем бы вам вскрывать… – Кудеяр первым делом бегло прочитал открытку и, как заключил Сабинин, был ее содержанием неприкрыто обрадован. – Николай, что-то вы и в самом деле несколько бледны, поэтически, как говорится… Здоровы?

– Да в общем-то… – пожал плечами Сабинин, громко прокашлялся. Давало о себе знать тесное общение с «шимозой».

– Кашляете, голубчик, нездорóво, – сказал доктор Багрецов. – Ничего опасного, но все же… Заходите, выпишу вам что-нибудь легкое и эффективное вроде героиновой настойки. Право же, нельзя усугублять, не нравится мне такой кашель…

– Да пустяки, – сказал Сабинин, принужденно улыбаясь. – Мне где-то у Чехова попадалось… «Увеличилось не число больных, а число врачей, способных наблюдать болезни…»

– Неудачная цитата, – серьезно ответил доктор. – Положительно, не нравится мне такой кашель… Так что заходите немедля. Денег я с вас не возьму – хватает на жизнь-с, припишу лишний рублик к счету какого-нибудь здешнего денежного мешка, крайне встревоженного случайным чихом… А то заходите просто так, без церемоний. Посидим за графинчиком, поговорим о том, чем и как сейчас живет милое Отечество… Всего наилучшего!

Он залихватски поднес к полям шляпы набалдашник трости, кивнул и направился к своему крыльцу упругой, молодой походкой. Трое оставшихся смотрели ему вслед.

– А ведь каким орлом был когда-то, говаривали… – задумчиво произнес Козлов. – С Кравчинским знался, с Лизогубом… Иные уверяли даже, что имел отношение к взрыву Халтурина в Зимнем. Куда все делось? Графинчик, рублики, Вандочка… Болото.

– Ну, насильно мил не будешь, – пожал плечами Кудеяр. – По крайней мере, не только не предал никого, но и не покаялся. А вспомните хотя бы Тихомирова… Поневоле начнешь думать: лучше уж болото, чем подобное падение.

– Возможно, – столь же задумчиво произнес Козлов. – Вы идете?

– Нет, мне нужно перекинуться парой слов с Николаем… – произнес Кудеяр и посмотрел на «профессора бомбистских наук» довольно многозначительно.

Тот моментально понял:

– Ну, в таком случае я вас оставляю… – поклонился и быстро зашагал к пансионату.

– Что-нибудь случилось?

– С чего вы взяли? – криво усмехнулся Сабинин.

– Видно по вашему лицу. Письмо, а?

– Письмо… – эхом повторил Сабинин. – Милейший Дмитрий Петрович, я просто-таки вынужден просить у вас увольнительной. – Он приподнял руку с зажатым в ней конвертом. – Дела наконец-то сдвинулись с мертвой точки. Мой… компаньон прибывает в самом скором времени. Здесь сказано, нехитрым шифром… В общем, мне сегодня нужно будет отлучиться. Узнаю на адресе, когда он прибывает… Уж простите, но мне необходимо сегодня отлучиться. Джентльменский договор, который мы с вами заключили…

– Да полноте! – усмехнулся Кудеяр, выглядевший с самого начала несколько озабоченным. – Мы в свое время всё обговорили, и я не намерен вам препятствовать. Тем более… Тем более дела складываются так, что я сам, очень похоже, буду вынужден вас освободить от возни с бомбами. Есть интересные повороты… Вот что… Мне нужно безотлагательно написать парочку писем, а потом я бы хотел поговорить с вами самым приватным образом. Давайте через четверть часа встретимся за столиком у Ксаверия, хорошо?

– Слушаюсь, – по-военному четко ответил Сабинин.

– Вот и прекрасно. Пойдемте?

В пансионате они разошлись в разные стороны – Кудеяр обитал на первом этаже, а Сабинину достался номер на втором, с видом на глухие дубравы Иезуитского парка.

Однако до своего номера он добрался не сразу. Проходя мимо двери с аккуратными медными цифирками «12», старательно начищенными здешним лакеем, остановился, нагнул голову к замочной скважине и беззастенчиво прислушался. Усмехнулся, без труда расслышав явственные короткие стоны с придыханиями и возню.

Не колеблясь, коротко постучал согнутым пальцем – и тут же нажал ручку двери, оказавшейся незапертой. Энергично вошел в номер Катеньки, остановился на пороге.

Шторы были не задернуты, и происходящее на постели представало во всей красе. Ситуация была немудрящей, конечно, больше всего напоминая известные парижские карточки с участием двух индивидуумов, принадлежащих к разным полам. На миг прекратив свои нехитрые телодвижения, не обремененный одеждою Петрусь повернул к вошедшему раскрасневшуюся физиономию, уставился зло, как любой на его месте. Возлежавшая с запрокинутой головой мадемуазель Катенька, напротив, таращилась на Сабинина затуманенным взглядом, не выражавшим особых эмоций.

– Ах, пардон… – произнес он, ухмыляясь про себя, и осторожненько отступил, прикрыв за собой дверь по возможности бесшумно.

Оказавшись у себя в номере, крохотном, но по-европейски чистом, присел за стол, придвинул письменные принадлежности и четким почерком вывел: «Дорогая тетушка Лотта…»

Через десять минут он вышел в коридор, держа в руке заклеенный и надписанный конверт. Аккурат в тот самый миг, когда молодые прелюбодеи покидали номер. Петрусь, кое-как причесанный, зыркнул на Сабинина насквозь неприязненно (у них с самого начала как-то не складывались отношения, а уж теперь…) и, нарочито громко топая, удалился. Катенька, наоборот, враждебности не выказывала, стояла перед Сабининым, аккуратно причесанная, безукоризненно одетая и выглядевшая столь юной и невинной, что трудно было даже и поверить, будто совсем недавно Сабинин собственными глазами лицезрел ее в позе и при обстоятельствах, более приличествующих каким-нибудь вакханкам. Или героиням парижских карточек.

Сабинин молча смотрел на нее. Симпатичная была девица, умевшая одеваться со вкусом и держать себя в обществе (как-никак дочь якутского вице-губернатора), вот только этот ее сведенный взгляд, некоторая нервность в движениях Сабинину откровенно не нравились, заставляя предполагать, что доктор Багрецов ищет себе пациентов отнюдь не там, где следовало бы при вдумчивом размышлении. Впрочем, Багрецов не специализируется в психиатрии, а здесь, полное впечатление, надобен кто-то вроде Бехтерева или Шарко…

Она легонько топнула ножкой:

– Отчего у вас столь филистерская физиономия, Николай? Неужели и вы заражены этими глупыми предрассудками? Все естественное позволительно и допустимо…

– Господь с вами, Катенька, – развел он руки. – Я и не пытаюсь следовать каким-то там предрассудкам… Быть может, я и шел-то к вам, влекомый естественными побуждениями, теми же, что руководят кое-кем другим…

– Вы правду говорите?

– Ну, разумеется, – кивнул он, внутренне удивляясь той циничной легкости, с которой это говорил.

– Не вижу никаких препятствий, – сказала девушка просто. – Вы мне нравитесь, Николай, к тому же товарищи дают о вас самые благоприятные отзывы… Какие могут быть церемонии между соратниками по борьбе? Я вас жду вечером, договорились?

– Почту за честь.

Она поморщилась:

– Николай, отвыкайте все же от прежних оборотов речи. Какая пошлость… Вам следует быть естественнее. Понятно?

«Ах ты…» – потерянно подумал Сабинин, а вслух сказал:

– Вы очаровательны, Катенька. И желания во мне кипят, честно признаюсь…

– Вот это – другое дело. Постучитесь ко мне часов в десять вечера, я буду ждать.

Мечтательно улыбнулась и пошла по коридору, чуть помахивая дамским ридикюльчиком, довольно тяжело мотавшимся в руке оттого, что там покоился предмет, слабо гармонировавший с обычными дамскими ридикюлями, – вороненый английский револьвер серьезного калибра. Каковым эта девица, очаровательное, юное, зефирное создание, умела пользоваться, быть может, лишь немногим хуже Сабинина. Как же иначе, если именно Катенька, нимфа из хорошего семейства, не далее как этим апрелем жахнула градоначальника в одной из центральных губерний – четырьмя пулями, практически в упор, да еще ухитрилась потом тяжело ранить двух нижних чинов жандармской команды и благополучно скрыться с места покушения…