Евгений Сухов - Марьяжник Страница 16

Фрол указал рукой направление, но Михайлов не обернулся.

– Он общался с кем-нибудь? Один приходил?

– Один. И ни с кем не общался. Он словно торопился куда-то всю дорогу, – вспомнил Фрол.

– С чего это такое предположение?

– Часики при нем были золотые. На цепочке. Так он на них и поглядывал постоянно. Хорошие часики. Я, собственно, на него и внимание-то обратил из-за часиков этих. Как на духу говорю, посидел бы он еще с часок, да дождался, пока во мне кровушка взыграет, так я бы за ним и пошел. А там по темечку чем-нибудь. Это, вон, не золотой какой-нибудь. Такие часики знаешь на сколько потянут?..

– И ушел он тоже один? – Михайлова интересовало совсем другое.

– И ушел один.

– А в какую сторону, не заметил?

– Говорю ж тебе, мил человек, – рука Фрола в очередной раз потянулась к наполовину опустошенной бутылке. – Не пошел я за ним. Не взыграла еще во мне кровушка, значит. Вот кабы дело около четырех было…

Ничего нового из этого собеседника Егор уже выудить не сумел бы. Он убрал ладонь и сам подтолкнул в направлении Фрола заработанную тем монету. Фрол бросился на золотой словно коршун. Схватил и мгновенно спрятал в карман сюртука.

– Может, чего еще знать надобно? – живо поинтересовался он.

– Нет. Ничего больше не нужно.

Михайлов поднялся и запахнул пальто. Идти в другие трактиры смысла уже не было. Подтвердилось единственное, что могло подтвердиться. Таинственный незнакомец в котелке был здесь. А причастен ли он к гибели Сербчука, так в этом вопросе свидетелей уже не сыщешь. Тут только сам Сербчук смог бы ответить на этот вопрос. Или убийца. Если он был…

Глава 6

Список растет

– На этот раз у нас нет никакой уверенности, Матвей Евграфович. – Буйчилов предпочел не садиться, а нервно расхаживать по кабинету Головацкого, то и дело попадая в свет холодных лучей ноябрьского солнца, проникавших в помещение через окно. – Откровенно говоря, у нас нет даже и малейшего предположения, что это дело каким-то образом может быть связано с предыдущим. Однако же я решил поставить вас в известность о случившемся по двум причинам. Во-первых, уважаемый Матвей Евграфович, мы с вами вновь сталкиваемся с гибелью не последнего человека в городе… Да и России в целом. А во-вторых, налицо вновь несчастный случай. Якобы несчастный, возьму на себя смелость заявить. Хотя… В общем, я решил вас информировать. Кто знает, Матвей Евграфович, кто знает…

Сегодня Буйчилов явился к профессору без Лужанского. Головацкий не стал спрашивать почему, но у него имелись некоторые догадки на сей счет. Вероятнее всего, статский советник был попросту отстранен от этого дела в силу некомпетентности. Оно и понятно. Время шло, а отдельно взятые вопросы не только не находили логических ответов, а, напротив, все множились и множились. Равно как и количество трупов.

Матвей Евграфович был уверен, что и начальник Третьего отделения приехал к нему не только для того, чтобы сообщить о смерти князя Рушанского, но и в первую очередь узнать, какими темпами продвигается расследование. Буйчилова торопило начальство, и он сам вынужден был торопить человека, к которому обратился за содействием. Только вот профессора Головацкого проблемы сотрудника департамента волновали мало. Он до сих пор не мог сказать ничего определенного. Разрозненные факты, догадки, предположения, личность таинственного мужчины, прихрамывающего на левую ногу, антиправительственный кружок, если он был таковым… Но все это пока не удавалось сложить в общую картину. И Головацкий не торопился с выводами.

– И какое же несчастье случилось с князем Рушанским? – спокойно спросил Матвей Евграфович, переплетая пальцы в замок и водружая их себе на живот.

– Он утонул.

– Утонул? – в недоумении переспросил Головацкий. – В это время года? Где, осмелюсь спросить?

Буйчилов нервно дернул плечом и наконец-то замер напротив сидящего в кресле профессора.

– В проруби, Матвей Евграфович, в проруби. Любил князь, знаете ли, на досуге закалкой собственного тела заняться. Каждую зиму в прорубь и нырял, едва речку льдом скует… А у нас, почитай, уже недели две как морозец-то стукнул. Константин Макарович и нырял в проруби последние две недели. А тут…

Буйчилов замолчал.

– Он был один? Рушанский?

– Слуга при нем был. Как обычно. Старик уже. Прохор. Только князь любил, знаете ли, еще и водочки употребить для сугреву. Одну бутылку откушали, и Прохора за второй послали, а когда тот вернулся, Константина Макаровича и нет уже. Утонул. Вещи есть, а князя нет.

Буйчилов заложил руки за спину и вновь принялся мерить большими шагами кабинет профессора.

– Ищут? – спросил со своего места Головацкий.

– Искать-то ищут, – поморщился начальник Третьего отделения. – Только будто вы сам не знаете, Матвей Евграфович, что найти человека подо льдом шансов мало. Очень мало. Вот по весне – тогда да… Как лед сойдет, так Константина Макаровича и отыщут. Это уж не сомневайтесь. А так…

Буйчилов в сердцах махнул рукой.

– И вы полагаете, господин Кондратий Ксенофонтович, что смерть князя Рушанского как-то связана?..

Однако Буйчилов не дал Головацкому закончить начатый вопрос. Он опять резко остановился и взглянул профессору в лицо.

– Да ничего я не полагаю, Матвей Евграфович! – голос начальника Третьего отделения почти сорвался на крик. – Может быть, связана, а может быть, и нет. Кто ж его знает. Говорю вам, решил вот нарочно заехать и информировать вас. На всякий случай. У меня ведь, знаете ли, тоже начальство имеется.

– Знаю, знаю…

– Вот то-то и оно! А дело ведь не движется, Матвей Евграфович. Не движется ведь?

Буйчилов все ж таки решился озвучить мучавший его вопрос. Словно побитый пес, с надеждой заглядывал он в этот момент в единственный зрячий глаз профессора. Но надеждам начальника Третьего отделения оправдаться было не суждено. Головацкий не стал щадить его чувств.

– Пока, как видите, не движется, – сухо изрек он.

– Вот то-то и оно, – со вздохом и без прежней запальчивости повторил Буйчилов. – А хотелось бы, Матвей Евграфович. Очень хотелось бы, знаете ли, чтобы оно сдвинулось.

Головацкий лишь пожал плечами и привычным жестом выудил из коробки сигару. Буйчилов молча наблюдал за тем, как профессор неспешно прикуривает от зажженной спички. Обстоятельного разговора на крайне интересующую Кондратия Ксенофонтовича тему не вышло. Головацкий всем своим видом демонстрировал, что он сказал все и добавить к сказанному ему нечего. Буйчилову ничего не оставалось, как откланяться.

– В любом случае, я сообщил вам, что имел сообщить… Что счел, так сказать, необходимым… Ну, а в остальном… – начальник Третьего отделения прочистил горло. – Надеюсь получить от вас хорошие новости в самом ближайшем времени.

– Разумеется. Я информирую вас незамедлительно.

– Удачи вам, Матвей Евграфович.

– И вам того же желаю.

По своему обыкновению, профессор не стал вставать с кресла, чтобы проводить гостя. Он лишь мазнул коротким взглядом по подтянутой фигуре сотрудника департамента, когда тот оказался в дверях, и вновь погрузился в сосредоточенные размышления. Попыхивая зажатой в зубах сигарой, Головацкий щелкнул пальцами, подзывая вальяжно растянувшегося у камина дога. Пес неохотно поднялся, не смея ослушаться команды хозяина, и, мягко переступая с лапы на лапу, приблизился к Матвею Евграфовичу. Рука профессора опустилась на холку огромной собаки.

Для того чтобы воспроизвести в памяти данные о князе Рушанском как о личности, Головацкому не нужно было обращаться к своей хваленой картотеке. Константин Макарович всегда был на виду, не скрывал пристрастий, пороков и в силу своего высокого положения в обществе мог открыто высказываться по любому вопросу. То есть личность совершенно незакомплексованная. Дерзкий, экспансивный, большой любитель водочки, как и сказал Буйчилов… А вот о пристрастии Рушанского к купанию в проруби Матвей Евграфович не знал. Это было для него новостью. Зато он совершенно точно знал другое, хотя и не стал опять же таки раньше времени делиться предположениями с начальником Третьего отделения. Князь Рушанский находился в дружеских отношениях с генералом Корниевичем. Разумеется, это ни в коей мере не доказывало еще, что Рушанский был убит, равно как и Корниевич, но некоторые вопросы невольно напрашивались. А не состоял ли Рушанский в том же самом закрытом кружке, что и все предыдущие жертвы так называемых несчастных случаев и самоубийств?.. Это стоило выяснить. Возможно, через ту же госпожу Кильман. Упоминая фамилии Доронина и Щадилова, Сербчук вполне мог проговориться и о персоне Константина Макаровича…

В дверях кабинета показалась Глафира Карловна.

– К вам господа Орлов и Михайлов, Матвей Евграфович.

– Пусть проходят.

Головацкий продолжал методично гладить пса, когда двое его подручных переступили порог профессорского кабинета.