Азазель - Акунин Борис Чхартишвили Григорий Шалвович Страница 16

– Ага, так все-таки не во всех она есть! – торжествующе поднял палец Фандорин.

– Во всех, милый юноша, абсолютно во всех, просто мы, педагоги, недостаточно искусны. Или же в ребенке заложен талант, которому в современном мире нет употребления. Возможно, этот человек был необходим в первобытном обществе или же его гений будет востребован в отдаленном будущем – в такой сфере, которую мы сегодня и представить себе не можем.

– Про будущее – ладно, судить не берусь, – заспорил Фандорин, против воли увлеченный беседой. – Но про первобытное общество что-то непонятно. Какие же это таланты вы имеете в виду?

– Сама не знаю, мой мальчик, – обезоруживающе улыбнулась леди Эстер. – Ну, предположим, дар угадывать, где под землей вода. Или дар чуять в лесу зверя. Может быть, способность отличать съедобные коренья от несъедобных. Знаю только одно, что в те далекие времена именно такие люди были главными гениями, а мистер Дарвин или герр Шопенгауэр, родись они в пещере, остались бы в племени на положении дурачков. Кстати говоря, те дети, которых сегодня считают умственно недоразвитыми, тоже обладают даром. Это, конечно, талант не рационального свойства, но оттого не менее драгоценный. У меня в Шеффилде есть специальный эстернат для тех, от кого отказалась традиционная педагогика. Боже, какие чудеса гениальности обнаруживают эти мальчики! Там есть ребенок, к тринадцати годам едва выучившийся говорить, но он вылечивает прикосновением ладони любую мигрень. Другой – он и вовсе бессловесен – может задерживать дыхание на целых четыре с половиной минуты. Третий взглядом нагревает стакан с водой, представляете?

– Невероятно! Но отчего же только мальчики? А девочки?

Леди Эстер вздохнула, развела руками.

– Вы правы, друг мой. Надо, конечно, работать и с девочками. Однако опыт подсказывает мне, что таланты, заложенные в женскую натуру, часто бывают такого свойства, что мораль современного общества не готова их должным образом воспринимать. Мы живем в век мужчин, и с этим приходится считаться. В обществе, где заправляют мужчины, незаурядная, талантливая женщина вызывает подозрение и враждебность. Я бы не хотела, чтобы мои воспитанницы чувствовали себя несчастными.

– Однако как устроена ваша система? Как производится, так сказать, сортировка детей? – с живейшим любопытством спросил Эраст Петрович.

– Вам правда интересно? – обрадовалась баронесса. – Пойдемте в учебный корпус и увидите сами.

Она с удивительной для ее возраста проворностью вскочила, готовая вести и показывать.

Фандорин поклонился, и миледи повела молодого человека сначала коридором, а потом длинной галереей в основное здание.

По дороге она рассказывала:

– Здешнее заведение совсем новое, три недели как открылось, и работа еще в самом начале. Мои люди взяли из приютов, а подчас и прямо с улицы сто двадцать мальчиков-сирот в возрасте от четырех до двенадцати лет. Если ребенок старше, с ним уже трудно что-либо сделать – личность сформировалась. Для начала мальчиков разбили на возрастные группы, и в каждой свой учитель, специалист по данному возрасту. Главная обязанность учителя – присматриваться к детям и исподволь давать им разные несложные задания. Задания эти похожи на игру, но с их помощью легко определить общую направленность натуры. На первом этапе нужно угадать, что в данном ребенке талантливее – тело, голова или интуиция. Затем дети будут поделены на группы уже не по возрастному, а по профильному принципу: рационалисты, артисты, умельцы, лидеры, спортсмены и так далее. Постепенно профиль все более сужается, и мальчиков старшего возраста нередко готовят уже индивидуально. Я работаю с детьми сорок лет, и вы не представляете, сколь многого достигли мои питомцы – в самых различных сферах.

– Это грандиозно, миледи! – восхитился Эраст Петрович. – Но где же взять столько искусных педагогов?

– Я очень хорошо плачу своим учителям, ибо педагогика – главнейшая из наук, – с глубоким убеждением сказала баронесса. – Кроме того многие из моих бывших воспитанников выражают желание остаться в эстернатах воспитателями. Это так естественно, ведь эстернат – единственная семья, которую они знали.

Они вошли в широкую рекреационную залу, куда выходили двери нескольких классных комнат.

– Куда же вас отвести? – задумалась леди Эстер. – Да вот хотя бы в физический. Там сейчас дает показательный урок мой славный доктор Бланк, выпускник Цюрихского эстерната, гениальный физик. Я заманила его в Москву, устроив ему здесь лабораторию для опытов с электричеством. А заодно он должен показывать детям всякие хитрые физические фокусы, чтобы вызвать интерес к этой науке.

Баронесса постучала в одну из дверей, и они заглянули в класс. За партами сидели десятка полтора мальчиков лет одиннадцати-двенадцати в синих мундирах с золотой литерой Е на воротнике. Все они, затаив дыхание, смотрели, как хмурый молодой господин с преогромными бакенбардами, в довольно неряшливом сюртуке и не слишком свежей рубашке крутит какое-то стеклянное колесо, пофыркивающее голубыми искорками.

– Ich bin sehr beschaftigt, milady! – сердито крикнул доктор Бланк. – Spater, spater![13] – И, перейдя на ломаный русский, сказал, обращаясь к детям. – Зейчас, мои господа, вы видеть настоящий маленький радуга! Название – Blank Regenbogen, «Радуга Бланка». Это я придумать, когда такой молодой, как вы.

От странного колеса к столу, уставленному всевозможными физическими приборами, внезапно протянулась маленькая, необычайно яркая радуга-семицветка, и мальчики восторженно загудели.

– Немножко сумасшедший, но настоящий гений, – прошептала Фандорину леди Эстер.

В этот миг из соседнего класса донесся громкий детский крик.

– Боже! – схватилась за сердце миледи. – Это из гимнастического! Скорей туда!

Она выбежала в коридор, Фандорин за ней. Вместе они ворвались в пустую, светлую аудиторию, пол которой почти сплошь был устлан кожаными матами, а вдоль стен располагались разнообразнейшие гимнастические снаряды: шведские стенки, кольца, толстые канаты, трамплины. Рапиры и фехтовальные маски соседствовали с боксерскими перчатками и гирями. Стайка мальчуганов лет семи-восьми сгрудилась вокруг одного из матов. Раздвинув детей, Эраст Петрович увидел корчащегося от боли мальчика, над которым склонился молодой мужчина лет тридцати в гимнастическом трико. У него были огненно-рыжие кудри, зеленые глаза и волевое, сильно веснушчатое лицо.

– Ну-ну, милый, – говорил он по-русски с легким акцентом. – Покажи ножку, не бойся. Я тебе больно не сделаю. Будь мужчина, потерпи. Fell from the rings, m'lady, – пояснил он баронессе. – Weak hands. I am afraid, the ankle is broken. Would you please tell Mr. Izyumoff?[14]

Миледи молча кивнула и, поманив за собой Эраста Петровича, быстро вышла из класса.

– Схожу за доктором, мистером Изюмовым, – скороговоркой сообщила она. – Такая неприятность случается часто – мальчики есть мальчики… Это был Джеральд Каннингем, моя правая рука. Выпускник Лондонского эстерната. Блестящий педагог. Возглавляет весь российский филиал. За полгода выучил ваш трудный язык, который мне никак не дается. Минувшей осенью Джеральд открыл эстернат в Петербурге, теперь временно здесь, помогает наладить дело. Без него я как без рук.

У двери с надписью «Врач» она остановилась.

– Прошу извинить, сэр, но нашу беседу придется прервать. В другой раз, ладно? Приходите завтра, и мы договорим. У вас ведь ко мне какое-то дело?

– Ничего важного, миледи, – покраснел Фандорин. – Я и в самом деле… как-нибудь потом. Желаю успеха на вашем благородном поприще.

Он неловко поклонился и поспешно зашагал прочь. Эрасту Петровичу было очень стыдно.

– Ну что, взяли злодейку с поличным? – весело приветствовал посрамленного Фандорина начальник, подняв голову от каких-то мудреных диаграмм. Шторы в кабинете были задвинуты, на столе горела лампа, ибо за окном уже начинало темнеть. – Дайте угадаю. Про мистера Kokorin миледи в жизни не слышала, про мисс Bezhetskaya тем паче, весть о завещании самоубийцы ее ужасно расстроила. Так?