Алексей Поярков - Ликвидация. Книга вторая Страница 17

…Примерно через десять минут дверь открыл заспанный Петюня. Был он, как и в прошлый раз, в тельняшке. Без лишних слов Гоцман сгреб его за полосатую, как у зебры, грудь и вывел на лестничную клетку.

— Нора дома?

— Ага… — Петюня собрался было позвать ее, но Гоцман приложил палец к губам.

— К ней кто-то ходит?

— Вы за шо?.. — напряг заспанные мозги Петюня. — А-а… Та не. Одна она. Вчера, правда, утром из нефтелавки с букетом пришла. Во каким, мама дорогая… — Петюня раскинул руки наподобие того, как это делают рыбаки, когда показывают размеры пойманной рыбы, и наставительно воздел указательный палец. — Но — заплаканная.

— А до этого? — с надеждой спросил Гоцман.

— До этого — нет… Та вы ж ей дверь сломали. Может, с того?..

Гоцман усмехнулся:

— Все, психолог, свободен… — Он впихнул Петюню обратно в прихожую, захлопнул дверь. Спустился на несколько ступенек, похлопал по карманам, ища папиросы. И обернулся на звук открываемой двери…

Нора была одета так, словно собиралась в дорогу. Да она и собралась, иначе не держала бы в руке большой фанерный чемодан. «Их же Фима делал, — отстраненно, холодно подумал Давид, глядя с нижней площадки на Нору. — И этот, наверное, тоже его».

— Уезжаете?

— Да… — Ее голос как всегда был похож на шелест опавших листьев.

— А я к вам. Извините, шо ночью…

— Мне уже нужно спешить…

— Сейчас есть какой-то поезд? — удивился Гоцман.

— Ну… — замялась она, опустив глаза.

— Я вас провожу.

— Не надо. Я сама.

Нора с трудом подняла чемодан, стала спускаться. Она попыталась пройти мимо Гоцмана, но он перехватил чемодан за ручку.

— Посидим на дорожку.

Он опустился на чемодан, Нора стояла рядом. Смотрели в разные стороны.Встревоженно мяукнул кот, шурша железом, и снова стихло.

— Нора:..

— Я не Нора, — тихо ответила она, и Давид ошеломленно взглянул на нее. — Нора — это из Ибсена… А я — Елена… Вдова… Он тоже был следователь. НКВД. Его расстреляли перед войной. А я бежала из Москвы. Купила паспорт… Вот так… — Она со вздохом поднялась с чемодана. — Прощайте… Отдайте чемодан.

Гоцман продолжал сидеть неподвижно.

— Шо вы из меня дешевку делаете?.. Думаете, узнаю — и сбегу?.. Гоцман — копеечный фраер?..

Он вскочил и зло пнул ногой чемодан. Тот загромыхал вниз по лестнице, шмякнулся на площадку, но не раскрылся — замки выдержали.

— Та езжайте вы куда хотите…

Гоцман сбежал вниз, подхватил было упавший чемодан, но неожиданно опустился на него снова, тяжело, устало свесив голову и руки.

— Я на поезд опоздаю, — долетел до него чуть слышный голос странной женщины, женщины, без которой он уже не представлял свою жизнь.

И тогда Давид поднял голову:

— Давай ты никуда не поедешь.

Глава шестая

Шулера были похожи друг на друга как братья — рыженькие, узкоплечие, в одинаковых пиджачках с наваченными по последней моде плечами. Только у одного шулера — его Платов мысленно окрестил Первым — глаза были бутылочного цвета и слегка косили, а у другого — Второго — они были черные, маслянистые. Оба изредка переглядывались с озабоченным видом.

И волноваться было отчего. Перед Платовым на столе, покрытом чистой скатертью, громоздилась солидная горка потрепанных купюр, а стой суммой, которой располагали после двух часов игры шулера, и на Привоз-то было стыдно пойти.

Платов потянулся за фарфоровой чашечкой, в которой ароматно дымился заваренный хозяином настоящий кофе. Воспользовавшись этим, Первый элегантно вытянул из рукава новую карту. Он не заметил, что Платов, отпивая кофе, усмехнулся…

Аккуратно промокнув губы платком, Платов отставил чашку с допитым кофе, небрежно извлек из груды денег три красных червонца и бросил их в центр стола. Первый сипло процедил: «Принято», второй молча сбросил карты. Платов с усмешкой взял еще несколько купюр и бросил на стол. На этот раз Первый думал долго — денег перед ним уже почти не было. Наконец он сгреб в кучу деньги Второго и бросил их в центр:

— Вскрываемся…

Карты Первого легли на стол. Платов, не переставая улыбаться, кинул сверху свои и сгреб выигрыш.

— На этом, я думаю, можно и закончить наш приятный вечерок?..

— Я лично хочу отыграться, — сопя, сообщил Первый.

— Вы выиграли пять сдач подряд, — обиженно надул губы Второй. — Вы должны дать нам шанс!

Они дружно обернулись в угол, ища поддержки у хозяина притона. Тот смирно сидел в большом потертом кресле, и на губах его играла вежливая улыбка, адресованная Платову.

— Ну хорошо… — Тот так же вежливо улыбнулся в ответ. — Еще одна сдача.

Первый шулер, облизывая от волнения губы, стасовал карты. На белой скатерти быстро складывались комбинации из королей, дам, валетов и тузов…

— Что ставите? — скучающим тоном спросил Платов, взяв свои карты.

Первый шулер, сопя, извлек из внутреннего кармана пиджака тоненькую пачку красных червонцев. Второй, вздохнув, выдвинул в центр стола все свои оставшиеся деньги. Платов небрежно бросил несколько синих червонцев. И игра началась…

Через пару минут Второй, пыхтя от натуги, стянул с пальца массивный золотой перстень, положил на стол:

— Идет в сто колов…

— Я пас. — Первый поспешно бросил карты рубашками вверх.

Платов двумя пальцами приподнял поменянную ему карту и тоже положил свои на стол:

— И я пас…

— У вас же каре! — не выдержав, завизжал Первый, хватаясь за карты Платова. В правой руке Второго блеснуло лезвие финки.

Увидев, как оба шулера со скоростью звука разлетелись по углам комнаты, хозяин притона успел только испуганно вскрикнуть. Раздались два глухих удара о стены, два болезненных стона, и два бесчувственных тела сползли на пол…

— Простите за беспокойство, — галантно поклонился Платов, сгребая выигрыш в небольшой чемоданчик. На столе он оставил три синих червонца и большую золотую монету. — Это вам, за труды. Я загляну к вам еще как-нибудь… Спасибо за кофе, он был отличный.

— Я старался… Буду рад… Буду очень рад! — Хозяин с поклонами проводил игрока до дверей и быстро вернулся в комнату. Торопливо спрятал купюры и дрожащими пальцами поднес к глазам золотую монету. Это были двадцать польских злотых чеканки 1818 года.

У стены, тяжело охая, зашевелился первый шулер. По его рассеченному лбу стекала струйка крови.

— Чтобы больше я вас здесь не видел, халоймызники, — произнес хозяин, брезгливо дернув седыми бровками…

В маленькой комнате было совсем темно — настольную лампу они выключили. И над ухом Давида, чуть слышно, успокоительно шелестел во тьме голос Норы — то есть не Норы, а Лены, но он знал, что для него она насовсем останется Норой…

И море, и Гомер — все движется любовью.Кого же слушать мне?И вот Гомер молчит, И море Черное, витийствуя, шумитИ с тяжким грохотом подходит к изголовью…

— Чье это? — прошептал Давид. .

— Мандельштам… Был такой поэт.

— А-а… Ты стихи вообще любишь.

— Да… Особенно пушкинской поры. И те, которые были потом… У меня от мамы осталось несколько книжек, она собирала… Ходасевич, Ахматова, Софья Парнок… А до войны я покупала серию издательства «Academia».

Нора приподнялась на локте, внимательно и серьезно рассматривала лицо Давида. Затягиваясь папиросой, он увидел, как блеснули ее зеленые глаза. Она прикоснулась пальцем к его носу. Гоцман потянулся к тумбочке за бутылкой, разлил по рюмкам остатки коньяка.

— Тебя сильно били?..

— Где? — Он сперва не понял ее вопроса, потом усмехнулся: — А-а… Та не… не сильно. Попугали просто. Думали, шо я закричу: «Ой, только ж не бейте, я все скажу…»

— А его били сильно, — задумчиво произнесла Нора, держа в пальцах рюмку. — Мне дали одно свидание… И у него было уже не лицо, а маска. Причем допрашивал его бывший сослуживец, который ходил к нам в гости…

— А за шо… его? — неловко спросил Гоцман, отпивая коньяк.

— В качестве примера, — вздохнула в темноте Нора. — Когда в тридцать девятом начали выпускать… немногих, но начали… то сверху спустили квоту — в управлении нужно было найти столько-то… — Она замялась, подыскивая выражение.

— Вредителей?

— Ну что-то в этом роде… Людей, которые применяли… незаконные методы следствия… И как раз выпустили одного комдива, он сейчас уже маршал… А его дело вел… мой муж. Был шум, две газеты напечатали большие статьи о том, что комдива оклеветали, выбили у него на следствии ложные показания… В общем, мужа посадили. И на том свидании он… в лицо мне сказал, что на применение несоветских методов следствия его побуждала я… как неразоблаченный представитель буржуазии… Он сказал, что проклинает тот день, когда познакомился со мной…