Ричард Зимлер - Последний каббалист Лиссабона Страница 17

— Прах евреев станет славным удобрением для наших полей!

Он швырнул руки сеньоры в толпу. Раздались одобрительные возгласы, и я ринулся следом за ними. Бледный прыщавый моряк с севера приставил руку с кольцом к своей голове, приплясывая и напевая пьяным голосом песенку на грубом гортанном языке. Оказавшись со мной лицом к лицу, он прекратил плясать. Я высыпал ему под ноги все деньги, что были у меня с собой, и указал на его находку. Он кивнул, гортанно выкрикнул что-то и подбросил руку в воздух, прямо в парящих вверху чаек. Она упала, разбрызгивая кровь. Я подхватил ее и спрятал в сумку. Голос злой судьбы, донесшийся со ступеней Доминиканской церкви, заставил меня обернуться:

— Убить еретиков! убить немедленно!

Это был коренастый монах с совиными глазками, укутанный недобрым покровом собственной веры. Он протягивал к толпе палку с окровавленным Назарянином, будто геральдический щит. Соломон-ювелир, лежал на мостовой у ступеней церкви, на спине, истекая кровью, словно раненый пес. Я приблизился, и он выкрикнул мое имя — достаточно отчетливо. Его белый халат пятнали багровые полосы. Двое мужчин, тела которых блестели от пота и крови, избивали его скрещенными наподобие распятий планками с торчащими из них гвоздями. Соломона, который делал золотую фольгу в волосок толщиной. Соломона, который расцеловал меня в губы и разрыдался, увидев иллюстрированную моей рукой Книгу Эсфирь, сделанную специально для него. Соломона, который…

Это убийство было тяжкой работой. С каждым ударом из тела ювелира вырывались к небу фонтаны крови. Руки протянуты вперед в безнадежной попытке остановить, — из пробитых ладоней кусками вырвана плоть. Крики. Он кричит на иврите, взывая к королю Мануэлю. Теперь к Аврааму, Моисею. К Богу.

— Остановите! Боже! Остановите!

Он задохнулся, когда из горла хлынула кровь.

— Обреем еврея прежде, чем он сдохнет! — крикнул один из палачей.

Вытащив из огня горящую ветку, он поднес ее к седой бороде Соломона. Она вспыхнула. Глаза замученного ювелира расширились от боли, дико взирая на мир, отказавший ему в помощи.

В моем мозгу вспыхнула искра ереси. Я думал: «Это ошибка Бога: он не дал нам способности забрать себе хотя бы часть этой невыносимой боли».

Массивный мужчина, на лбу которого красной краской был нарисован крест, отделился от толпы, громко моля о пощаде и дожде. В руке он сжимал ржавый топор. Широко размахнувшись над головой, он обрушил зазубренное лезвие на шею Соломона. Кровь брызнула к моим ногам, обезглавленное тело обмякло и завалилось, словно кукла. Из шеи кровь хлестала как молодое вино из бочонка.

Придя в себя, я увидел, что христиане уставились на меня: это был идиотизм, но, к своему ужасу, я невольно начал бормотать под нос молитву на иврите!

Внезапно меня схватила чья-то рука, потащила прочь. Резко развернула. Лицо показалось мне знакомым. Давид Моисей?..

Мы проламывались сквозь стену тянущихся рук с неощутимой скоростью ночного кошмара. Мчались сквозь движущуюся чащу. За угол. Вверх по каменным ступеням. Вниз по тенистым аллеям. В дом. Через заднюю дверь в гостеприимную темноту.

Мой рот закрыла ладонь. В щеку ударило горячее дыхание. Знакомый голос шептал мое имя.

— Тихо, Бери, — услышал я.

Это действительно был Давид Моисей, наш бывший хазан.

— Господин Давид, вы видели Соломона, ювелира? — спросил я.

— Я видел многих из наших, — ответил он.

— Но Соломон. Вы видели…

Прямо за дверью послышались крики:

— К реке! Вперед! Достаньте повозку!

Господин Давид снова прикрыл мне рот ладонью. Мы съежились, сидя на корточках. Наше дыхание на время слилось, потом разделилось вновь.

— Вы не видели мою семью? Маму, Иуду…

— Нет. Но они могут быть где угодно.

— Я должен вернуться… может, они уже дома. Я должен найти их и…

Он схватил меня за шиворот.

— Слушай, единственный способ найти их — выжить. Ты должен выбраться отсюда.

— Как все это началось?! Кто в ответе за это…

— В Доминиканской церкви. Распятие с дыркой, прикрытой зеркалом. Внутри, у задней стенки, монахи поставили зажженную свечу. Они всем твердят, что этот свет — знак от Назарянина, чудо! Около часа тому назад новый христианин Иаков Шавьероль, портной, он…

— Я ходил в школу с его сыном Менни. Он великолепно знает Тору. Кладезь чудес. У него лавка вверх по…

— Он идиот! Он заявил, что было бы куда лучше, если бы Христос послал дождь, а не огонь!

— И..?

— Его забили до смерти. Вспороли живот и вытащили ему… Двое священников призывали паству убивать евреев. Его брата Исаака тоже убили, разорвали на клочки. Голова на колокольне — это его. Северные моряки пожертвовали деньги на дрова для костра. И скоро… и скоро… — Голос Давида сорвался.

— А король? Почему он не придет защитить нас? Нам дали двадцать лет на то, чтобы…

— Король Мануэль?! — выдохнул господин Давид. — Он трус, но он не дурак. Он знает, что, пошли он войско нам на помощь, толпа возжаждет и его крови. Народ ненавидит его почти так же сильно, как евреев. Он позволит восстанию прогореть и потухнуть самостоятельно, а затем снова возьмет город в оборот.

Мы прижались друг к другу в молчании. О дяде я не смог рассказать: это откровение стало бы подтверждением того, что он никогда не вернется ко мне.

Я не мог довериться новому христианину раньше, чем узнаю как можно больше об обстоятельствах убийства. Я спросил:

— Вы ничего не слышали о судьбе отца Карлоса и Диего-печатника? — Давид помотал головой, и я добавил: — А Самсон-винодел?

— Ни слова, — ответил он.

Мои глаза привыкли к полумраку. Мы находились у подножия винтовой лестницы. Сверху сквозь решетку проникал приглушенный свет. Внезапно я различил наверху лицо: кто-то был на верхнем пролете лестницы. Я бросился вперед. Схватил ногу. Заглушил ладонью крик. Это была девушка. Она вырывалась, но я держал ее всей силой владевшего мной страха.

— Стой! Я не обижу тебя! — сказал я ей.

Она еще немного поборолась, но вскоре затихла, успокоившись. Я почувствовал тепло дыхания на руке.

— Будь она проклята! — шепотом прокричал хазан.

— Нам в любом случае нельзя здесь оставаться, — возразил я. — Мы слишком близко к Россио. Идите первым, я встречу вас у Porta de Santa Ana, ворот Святой Анны. За монастырем, у подножия холма, растет огромный одинокий дуб. Ждите меня там. Я не дам ей закричать, пока вы не выберетесь. — Теперь я отчетливо видел своего товарища. Из-под его плаща выбился край молитвенного покрывала. — И ради Бога, выбросите свой талис.

— А как же ты? — забеспокоился он.

— Вы уже спасли меня. Остальное я сделаю сам. Я, наконец, осознал, что происходит, и я выберусь. Только избавьтесь от покрывала.

— Не могу, — ответил он, пряча талис обратно под плащ.

— И вы считаете Иакова-портного безумцем? Смотрите, я жду вас за воротами Святой Анны. Вперед!

Господин Давид замер, словно собираясь что-то сказать, затем сжал мою руку и выскочил за дверь.

Сила и страх порождают эмоцию, цвет которой не похож на другие. Сжимая в тисках объятий девушку, я ощущал свое тело серебряным, отражающим свет, вне любых ограничений.

— Я отпущу тебя через минуту, — сказал я ей.

Она жарко дышала. Как только я отпустил ее, она выпрямилась и притянула мои пальцы к губам. Ее язык, словно прося о близости, порхал по моей ладони, обозначая дорожки страсти вдоль большого и указательного пальцев. Ладонь легла на мой орган. Сжала его с любопытством. Звук нашего прерывистого дыхания задавал ритм танцующим языкам. Мы были два невменяемых грешника, слившиеся в объятиях в лестничном колодце, вокруг которых бушевало пламя погрома. Она взяла меня за руку и прошептала:

— Наверх.

Может ли тело жить своей жизнью, отдельно от разума? Как мог я позволить ей увести меня наверх после того, как видел тело дяди? Или секс несет в себе и исцеление, до сих пор не принятое нами?

Я вошел следом за ней в комнату, затененную опущенными шторами. Дверной замок щелкнул, словно засов из сна. Нас с ней разделяли полосы света, льющегося из окна. Отсюда я увидел, что мы были в переулке в каких-то пятидесяти пейсах от площади Россио, на границе Мавританского квартала. Крики слышались будто сквозь плотную ткань. Мое сердце пропустило удар: перед глазами встало горящее лицо господина Соломона. Только вот у него были изумрудные глаза дяди Авраама. Пустые, холодные, они смотрели сквозь меня. Слишком много смертей, слишком много крови. Девушка гладила меня по руке, стоя за спиной. Я повернулся, чтобы поцеловать ее в губы, но она отклонилась, разжигая мою страсть дразнящими прикосновениями, кружа голову ожиданием, прячась в полумраке. Она застонала, когда я дрожа от нетерпения притянул ее к себе и принялся ласкать мочки ушей. Будто намечая контуры самой тьмы, я обхватил ее за плечи, исследуя языком упругие холмики грудей, врываясь все глубже в теплый влажный мрак, пока она не начала задыхаться от сладких стонов и сам я не взорвался, беспомощно падая в бездонную пропасть.