Шкура неубитого - Стасс Бабицкий Страница 17

– Верно или не верно, а ты гляди, чтоб вон из тех дверей никто не шмыгнул.

– Не боись, у меня глаз зоркий. Да и лошаденка, чай, не мертвая, подскажет, ежели кто появится.

Сыщик притворился спящим, чтобы не болтать попусту, а сам наблюдал сквозь ресницы. Два окна в неклюдовском доме так и не погасли до утра. Одинокая свеча моргала в кухне, где Герасим, всхлипывая об утраченных золотых, драил кастрюли и котелки, а в комнате певицы горел целый канделябр. Изредка Жи-Жи раздвигала шторы и, опираясь на подоконник, вглядывалась в восточный горизонт – не проклюнулся ли первый луч солнца.

Ровно в пять утра дождь кончился, от реки поползла легкая дымка, а через четверть часа улицу укутал туман. Мармеладов засмотрелся на его причудливые изгибы и чуть не упустил гонца. Мелькнуло рыжее пятнышко в молочно-белой пелене. Сын лавочника спрыгнул с крыльца и припустил вниз по улице, приглаживая на бегу непослушные вихры.

– Просыпайся, зоркий глаз! – сыщик похлопал извозчика по плечу. – Ехать пора.

– Да я и не сплю, – всхрапнул живейный, натягивая вожжи. – Куды прикажешь.

– За мальчишкой поезжай, неспешно, чтоб не спугнуть. Проследим за ним издали.

– Вот что, барин, – насупился кучер, – ежели ты удумал ребенка забижать, то я в энтом не помощник.

– Да не то! – открестился сыщик. – Я конвертик у него в руке углядел. Записку несет малец.

– От твоей изменщицы? Чего же сразу не сказал. Догоним постреленка, не сумлевайся. Хоть он и резвый, да мы-то порезвее!

Уже через пару кварталов гонец перешел на шаг, тяжело дыша и отфыркиваясь, а у Николаевского моста остановился, согнувшись пополам.

– Подвезти? – дружелюбно спросил сыщик.

– Ехай мимо, господин хороший! – мальчишка шарахнулся и перебежал на другую сторону улицы.

– Дикой, – хмыкнул кучер. – Не журись, барин. К таким подход нужон. Доверься мне, разузнаем все про письмецо.

Извозчик подождал, пока посланец доковыляет до середины моста, нагнал его и поехал рядом, цокая языком.

– Ишь, какой ты, Данилка, пужливый.

– А может я не Данилка, – набычился тот, прижимаясь спиной к перилам.

– Как же, не Данилка! У нас в округе таких, рыжих, отродясь не водилось. Токмо ты да батька твой, Федор Фролыч. Нешто я лавочника не знаю, – повернулся он к Мармеладову. – Знаю, почитай, уж сорок лет. Завсегда к нему в лавку подгулявших отвожу, кому водочки не хватило. Садись, малец, не боись. Не желаешь в коляску, так ко мне залезай, на козелки.

Данилка уселся рядом с кучером, однако нет-нет, да и оглядывался на сыщика. Тот делал вид, что не замечает этого, смотрел в сторону и тяжело вздыхал.

– Чего это он? – шепнул мальчишка.

– Мается, – объяснил извозчик. – Баба у него гулящая.

– Зачем же он с такой связался? – округлил глаза Данилка.

– А ты что ж, малец, думаешь, любовь – энто завсегда праздник? Нет, бывает, конечно, кому свезло. А бывает, что горюшка нахлебаешься… Есть такая злая любовь, как сука бродячая. Вроде сама подползает, чтоб накормили али погладили, а стоит руку к ней протянуть – зубами тяпнет. Хоть ты с костью к ней, значится, хоть с лаской – тяпнет. Вот так оно бывает.

– Нешто прибить ее нельзя? – насупился парнишка.

– Кого? – переспросил возница.

– Так суку же. Чтоб не кусалась.

– Можно и прибить, да не у каждого рука подымется. Особливо ежели и впрямь полюбишь…

– Суку? – не понял Данилка.

– Бабу! – извозчик покосился на Мармеладова. – Жалко мне его. Невмоготу жить, ежели подозреваешь, что жёнка с полюбовником спуталась. Энтот барин ночами не спит. До утра паскудницу выслеживал, да не поймал. Увидел письмецо у тебя в руках и думает, что изменщица его написала и через тебя задумала передать.

– А, так это не то, – гонец обернулся к сыщику, но заробел и прошептал на ухо кучеру, – Письмо мне дала певица французская. У ей мужа нет и никогда не было, а кухажоров разных – пруд пруди.

– Кухажоры? Ты хоть знаешь, кто энто такие?

– Видать те, кто на кухне жрут.

Извозчик захохотал, тряся бородой.

– Эх, некумека! Рано тебе еще про такое знать. Подрасти сперва, – он приобнял надувшегося мальчишку и стал увещевать, тыча пальцем в стонущего седока.

– Ежели энто не от евойной женки письмецо, так и дал бы ты барину на конвекрт глянуть. Мабуть и успокоится чуток.

– Да как он поймет? – опешил мальчишка. – Письмо-жеть запечатанное.

– Адрес-то на ём имеется?

– Нету.

– А куды ж ты его везешь?

– В офицерское собрание. Там караульные мене уже козыряют, а я говорю, как велено: “Для енерала Ртищева от известной ему овцобы”. Караульный зовет абьютанта, передает конверт со словами: “Отдать в собственныя руки!” Абьютант щелкает каблуками и уходит за ворота. Так обычно и происходит.

– И что же, часто ты таскаешь энти депеши?

– Да уж сбился со счета, – Данилка рыжей молнией спрыгнул с облучка. – Спасибо, дядько, дальше мне пешком сподручнее, через канаву.

Мармеладов вздрогнул, глядя на хлипкий мост, и поспешно отвернулся. Кучер истолковал его реакцию по-своему.

– Слыхал, барин? Ежели твоя зазноба – певичка, то, выходит, она с генералом спуталась. Така вот заковыка, – он снял картуз и поскреб лысину. – Куды дальше-то?

– В “Знаменскую”. Да не спеши особо, подремлю еще чуток.

Сыщик закрыл глаза, чтобы не видеть улиц, по которым проезжала коляска, не заглядывать в беззубые рты проходных дворов, но это не помогло. Он узнавал каждый поворот – по крикам торговцев, по скрежету жестяных вывесок, по свисту ветра в подворотнях. Проклятый город вползал к нему под кожу, вздыбливая волосы на затылке.

Петербург снова заполонил все его мысли.

IX

Игнатьев заправил салфетку за воротник, срезал верхушку яйца, сваренного “в мешочек”, и только потом ответил