Валерия Вербинина - Темное солнце Страница 18

Мадленка почувствовала разочарование: мало того, что любовь князя оказалась неловка, она еще и некрасива. Лицо худое, губы тонкие, брови выщипаны в ниточку, светлые, соломенного оттенка волосы заплетены в несколько кос и уложены на затылке в сложную прическу, — словом, ничего, решительно ничего особенного. На коленях у панны Анджелики сидел, зевая, какой-то диковинный пепельно-сизый зверек навроде ласки, лобастый, с хмурой мордочкой и черной точечкой на самом кончике хвоста.

Завидев незнакомца, зверек вскочил и насторожился. Глаза панны Анджелики медленно отворились, так же медленно скользнули по Мадленке, и последняя окончательно уверилась в том, кого ей напоминает литвинка. «Похожа на вялую рыбу», — неприязненно подумала Мадленка.

— А, это ты, мальчик, — протянула Анджелика. — Подойди ближе.

Мадленка спохватилась, что не приветствовала знатную даму, как должно, неловко сняла шапку и отвесила запоздалый поклон. Зверек яростно фыркнул. Левая рука литвинки — та, что не была перевязана — соскользнула с подлокотника, и длинные, острые пальцы стали чесать у зверька за ушком.

— Так, так, — сказала литвинка после томительной паузы, во время которой она пристально разглядывала рыжего мальчика. — Значит, ты — Михал?

— Да, ваша милость.

— Хорошо. Садись.

Мадленка села. Из-за занавеси, за которой, очевидно, скрывались внутренние покои, выглянула вторая служанка — помоложе, чем зануда в желтом, и посимпатичнее. Она вполголоса осведомилась у госпожи о чем-то по-литовски, получила короткий ответ и исчезла.

— Это правда, что ты сказал Марии? — спросила Анджелика.

— О чем? — удивилась Мадленка.

— Что она… э… не слишком хороша собой. Это правда?

— Она сама напросилась, — заметила Мадленка, пожимая плечами. По правде говоря, в присутствии Анджелики она чувствовала себя не слишком уверенно. Может быть, дело заключалось в пытливом взоре литвинки, в ее глазах — они были черные, такие черные, что зрачок сливался с радужкой. В них поблескивали странные огоньки, и это тоже не слишком успокаивало. Речь у Анджелики была размеренная, плавная, с медлительными интонациями, и безжалостно резала слух Мадленке, привыкшей к стремительному говору своих соотечественников.

— Ты дурно воспитан, — бесстрастно заметила Анджелика. Мадленка вспыхнула, но ничего не сказала. — Откуда ты?

Мадленка немного подумала.

— Я расскажу вам, если вы обещаете, что никому не скажете об этом. Хорошо?

— Почему я не должна ничего говорить? Разве ты преступник? — склонив голову набок, лениво осведомилась Анджелика.

Мадленка и сама не понимала, почему у нее руки чешутся схватить свою собеседницу за волосы и потрепать ее с наслаждением, как кошку.

— Нет, я не преступник, — сказала Мадленка. -А что это за зверь у вас такой?

— Просто зверь, — отвечала Анджелика. — Хочешь подержать его?

— Хочу.

Мадленка взяла зверька на руки. Он был пушистый и теплый, с черными, как у Анджелики, бусинками глаз.

— Я знаю, кто это, — объявил «Михал». — Это горностай.

Панна Анджелика тихо засмеялась. Мадленка скосила на нее глаза, пытаясь понять, что тут смешного, — и в это мгновение умильный ручной зверек лениво повернул голову и что было сил вцепился зубами в ее руку.

Боль была такая, что Мадленка взвыла, а на глазах у нее выступили слезы. Панна Анджелика, закинув голову, хохотала. Мадленка вскочила с места и тряхнула рукой, на которой повисло треклятое животное, однако зверек не ослабил хватки. Тогда Мадленка стиснула зубы, свободной рукой нашарила глотку у горностая и сдавила ее. Зверек стал хрипеть и извиваться. Мадленка сжала пальцы сильнее — но в голове у нее внезапно зашумело, комната отчего-то накренилась и полетала вверх тормашками, и Мадленка неожиданно для себя обнаружила, что лежит на полу.

Когда она стала душить окаянное животное, Анджелика вскочила с места и, схватив со стола подсвечник, бросилась своему любимцу на выручку. Падая, Мадленка задела головой об угол камина, но, по счастью, несильно. Горностай (если только это был он), целый и невредимый, облизнулся и проворно вскочил на колени к Анджелике, которая снова спокойно уселась на свое место.

— Это будет тебе уроком, — заявила литвинка как ни в чем не бывало. — Никто не смеет трогать моего зверя.

Мадленка, лежа на полу, потрогала волосы в том месте, где саднило. Укушенная рука болела, голова раскалывалась от удара подсвечником. Анджелика смотрела на поверженного рыжего мальчишку сверху вниз и, казалось, не испытывала ни капли раскаяния. Мадленка кое-как поднялась, держась рукой за стену. От бешенства, горечи, унижения и боли темнело в глазах.

— Почему ты стоишь? — осведомилась Анджелика с издевкой. — Я же сказала, ты можешь сесть.

Мадленка убила бы ее, если бы могла. Ручной зверек блаженно потягивался и, казалось, напрочь забыл о ее существовании. Мадленка прикусила губу и медленно пошла к своему месту, стараясь делать как можно меньше движений. Убивать литовскую змею, конечно, неблагоразумно; благоразумнее всего удалиться, и как можно скорее, ибо одному богу ведомо, что еще таится на уме у этой ведьмы.

Но Мадленка не привыкла спускать обиды. Когда между нею и Анджеликой был всего один шаг, она внезапно прянула вперед, схватила за шкирку омерзительное животное и с размаху швырнула его об стену. Раздался пронзительный визг. Горностай перекувырнулся в воздухе и упал на пол, где остался лежать без движения. Анджелика вскочила с места, вся дрожа; она побелела, как полотно.

— Да, совсем забыл сказать, — прохрипел рыжий юноша ей прямо в лицо. — Я из Кракова.

После чего сел и, оторвав зубами лоскут от рубашки, стал перевязывать укушенную руку, не обращая на литвинку никакого внимания.

— Ты ответишь за это! — закричала вялая рыба вне себя от гнева. — Богом клянусь!

Она метнулась к комку серой шерсти, неподвижно застывшему на полу, со слезами схватила его и прижала к груди, шепча по-литовски разные ласковые слова. Горностай был жив; его бока мерно раздувались и опадали, но большой пушистый хвост свисал неподвижно.

— Посмотри, что ты наделал! — закричала Анджелика, и Мадленка с удивлением увидела в ее глазах слезы. Горностай дернулся и жалобно пискнул. В дверь протиснулось тревожное лицо дамы в желтом.

— Госпожа, что случилось? Мы слышали…

— Не ваше дело! — отрезала Анджелика, и дама тотчас спряталась. Литвинка обернулась к «Михалу»: — А ты… ты… Прочь с моих глаз!

Мадленка поднялась с места.

— Как вам будет угодно, — сказала она подчеркнуто вежливо и, не кланяясь, пошла к дверям.

— Стой! — крикнула Анджелика. — Подожди, юноша. «Юноша» наморщил нос и взялся за ручку двери.

Анджелика догнала его и положила ладонь на его руку, которую рыжий отрок тотчас же отдернул и даже на шаг отступил.

— Прости меня, — сказала литвинка кротко. — Я просто хотела пошутить. Я не знала, что он так сильно тебя укусит. — Повязка выше запястья Мадленки стала совсем красной. Мадленка хмуро поглядела на нее, затем перевела взгляд на «вялую рыбу». — Я не думала, что ты так рассердишься. Пожалуйста, не держи на меня зла, я вовсе не хотела ничего дурного.

— Я тоже, — сказал «Михал», изобразив кривую улыбку. — Я случайно его ударил о стену. Я…

Он умолк и осекся. Горностай, целый и невредимый, лежал на кресле и как ни в чем не бывало вылизывал шерсть на боку. Уловив на себе взгляд Мадленки, он, однако, злобно тявкнул и отвернулся.

— Вот видишь, — сказала литвинка. — С ним все хорошо. Дай мне теперь взглянуть на твою рану.

Глава тринадцатая,

в которой Мадленка недоумевает

— И не подумаю перед ней унижаться! — говорил рыжий взъерошенный отрок Дезидерию часа полтора спустя. — Шляхтич я или нет, в конце концов? А шляхтич никому не позволит измываться над собой!

Мадленка была сердита, и, надо признать, было от чего. После того, что произошло с горностаем, панна Анджелика сделалась до того сахарна и медоречива, что Мадленке даже подумалось, уж не вселился ли бес в ее новую знакомую. Панна Анджелика винила себя в излишней резкости, кротко просила прощения и обещала, что больше так не будет. Она даже унизилась до того, что собственноручно стерла кровь с Мадленкиной головы и заботливо перевязала укушенную руку, почти не причинив раненому боли.

Потом они разговаривали о Кракове, о том, как трудно жить в монастыре, и о крестоносцах, которых Мадленка видела на дороге. «Михал» терпеливо повторил все, что давеча рассказывал князю Доминику, не забыв и о вороне, который будто бы выклевал графу Мейссену глаза; деталь эта казалась Мадленке особенно яркой, и в глубине души она немало гордилась ею.

Отделавшись наконец от панны Анджелики с ее неуместным любопытством, Мадленка отправилась было восвояси, но во второй зале, которую она пересекла, ее поймал Дезидерий и стал пытать ее, о чем у них шла речь. Выслушав сбивчивый отчет о происшедшем, он посуровел лицом, схватился за голову и объявил, что дела Михала Краковского плохи.