А. Веста - Язычник Страница 18

Я принял горячий душ, завернулся в простыни, согрелся и заснул, пока какой-то внутренний толчок не разбудил меня. Все так же розово теплился ночник. Под кроватью валялась моя сумка с шаманским имуществом и книгой Антипыча.

Спать не хотелось. Я оделся и вышел из флигеля.

Праздник стих, усадьба опустела. Тревожно шелестели деревья старинного парка. Вдоль пологого берега я спустился к воде. Залив рябило от легкого ветра, лунная дорожка дрожала, как светлая чешуя. Я торопливо разделся. За семь лет я почти забыл ощущение упругого полета в ласково-прохладной воде.

Плоский каменистый берег через несколько метров круто обрывался в глубину. От холода заломило мышцы и грести стало тяжело. Я все же заплыл довольно далеко, и холод немного отступил. Лежа на спине, я смотрел на Млечный Путь и покачивающиеся августовские созвездия. Справа от меня, в нескольких километрах от имения, моргал сонными огоньками поселок. Может быть, Петергоф. И тут я увидел пляшущие огни, целую россыпь факелов, которые стремительно летели вдоль берега в мою сторону. Я торопливо поплыл к берегу, разрезая волны острыми саженками, но огни приближались быстрее, они летели над землей. Задыхаясь, я успел выползти на мелкий берег и остался лежать, подняв из воды голову. Раздался топот невидимых коней, берег дрожал от ритмичных ударов копыт.

В свете косматых факелов по кромке воды неслись всадники на огромных черных конях. Первой я увидел Диону. С каждым тяжелым прыжком лошади распущенные волосы вздымались за ее спиной, как ведьмин плащ. Я разглядел венок из багровых измятых роз. Лицо ее было жестоким, почти безумным. Развивающаяся прозрачная туника сползла с плеча и обнажила грудь. Точеные бедра сжимали лоснящуюся конскую спину. Следом за ней скакал обнаженный Абадор, он казался черен от густой, клокастой шерсти, покрывающей грудь, плечи и даже спину. Этот джентльмен оказался гораздо более волосат, чем можно было предположить при его рафинированной породе.

Сонм балетных фавнов и вакханок с чадящими факелами в руках завершал ночной выезд. Все были пьяны или одурманены оргией, одежды разорваны, многие почти спали в седлах, их головы запрокидывались от скачки, и белки глаз пусто блестели в лунном свете. Но худосочная нагота балетных дев не шла ни в какое сравнение с роскошной красотой Дионы. Кони закружили по берегу. Абадор приблизился к Дионе, рискованно перегнулся в седле и привлек ее, целуя в грудь. Играя, она дернула повод, едва не выбив Абадора из седла.

Я долго собирал по берегу растоптанную одежду. Кое-как добрел до флигеля – в глазах пылали факелы и бились под ветром бесовские гривы. Дьяволица на черном коне призывно улыбалась.

Глава 4

Сорока на виселице

В одном стойбище пропала девушка. Спустя год она вернулась с ребенком на руках. Она рассказала, что ее увел сорк и жил с нею, как муж. Шаман осмотрел ребенка и назвал его Соркиле, «медведь-человек». Он был как человек с виду, но в нем жила душа сорка. Он не говорил, но мог зубами задрать оленя, и дети боялись его. Когда он возмужал, то стал как медведь и ушел в тундру. После он украл женщину. Среди людей изредка попадаются потомки Соркиле, но отличить их дано только шаману.

Заснул я только под утро. Сквозь вязкую дремоту слышался стук, дробный, торопливый. Я был болен, виски разламывало, но настырное постукивание в конце концов взбесило меня. Накинув вчерашний черный плащ на голое тело, я отпер дверь. На пороге стоял напудренный слуга в ливрее. Он испуганно взглянул на мою татуированную грудь, но тут же вежливо доложил, что меня ожидают к завтраку, но если я плохо себя чувствую, то он доставит завтрак в постель.

Я оделся и в сопровождении лакея отправился завтракать. За ночь по-осеннему похолодало. Мы церемонно шли по аллее под равнодушными взглядами мраморных богинь и героев, мимо беседок и кукольных «чайных» домиков, прудов с лебедями, к настоящему ампирному особняку века эдак девятнадцатого.

Сквозь цветные витражи сочилось блеклое разреженное солнце. Букеты прощально-ярких астр украшали белую с золотом обеденную залу. Мраморный пол блестел как полированный лед. Пахло утонченными яствами и накрахмаленным льном. Весь небольшой двор Дионы был в сборе: Абадор, томно-бледный, в белом костюме, мрачная, опухшая от слез Лера, в скромном клетчатом платьице с отложным воротничком, вчерашний комический толстяк с рыжими всклокоченными волосами, крупный мужчина с неподвижным рыбьим взглядом и монументальной выправкой, должно быть, начальник охраны, а также я, свежеиспеченный личный доктор.

Премьер-министр, заплаканная инфанта, шут гороховый, начальник королевской гвардии, а также придворный маг и алхимик сонмом малых планет толпились вокруг царицы, главного светила маленькой Вселенной. Не хватало только жреца или первосвященника, но, как показали дальнейшие события, он не замедлил явиться.

Диона была ослепительна, в строгом платье из коричневого шелка, отделанном темным блестящим мехом, вновь безупречно причесанная и свежая. Она сдержанно улыбнулась мне и указала на свободный стул. Я сел рядом с ней, чувствуя внутреннюю дрожь.

Эта женщина была слишком красива, чтобы я был спокоен рядом с ней, и слишком утонченно развращена, чтобы так улыбаться после всего, что я видел. Она делала все, чтобы я забыл ночь и поверил ее сияющей коже, губам, похожим на розовые лепестки, ее глазам, которые при свете дня оказались синими, ясными и глубокими, как полуденное летнее небо. Разве она не хозяйка, не госпожа, пригревшая бездомного фокусника из праздного любопытства? И разве не вольна она развлекаться так, как ей заблагорассудится?

– Как почивали, маэстро? – вкрадчиво осведомился Абадор.

– Спасибо, отменно.

– Что приснилось на новом месте? Эти сны обычно сбываются… Обратите внимание на эту гнусную рожу, – Абадор глазами указал на рыжего, не в меру упитанного субъекта, увлеченно уписывающего цыпленка.

За ворот его рубашки был заткнут кусок длинной скатерти. Отставив в стороны мизинцы, похожие на сардельки, он ловко орудовал серебряными приборами, разделывая сочную тушку с мастерством шеф-повара.

– Не правда ли, он очарователен? Это Гервасий Котобрысов, скоморох. Его задача смешить наших царствующих особ.

Котобрысов обсосал тонкую косточку и возвел к потолку раскосые, как у тунгуса, глазки, словно посылая благодарение. Он был прирожденный клоун, ему можно было и помалкивать: публика и так веселилась над ним.

– Да, я шут… Я циркач, так что же! – запел он недурным баритоном и подмигнул мне неожиданно печально. – Я репейник в хвосте лошади прекрасной Дионы, я ее хриплый бубенчик, я бедный Йорик, но верю, что и надо мной прольется светлая слеза…

Его темные глазки-щелки заискрились. Почти не меняя выражения толстого лица, Котобрысов смотрел по сторонам то вопросительно-умильно, то восторженно и беспечно. Он знал о неотразимости своего обаяния и широко расточал его, наслаждаясь властью, которая даруется лишь немногим великим артистам. Все, что говорил Котобрысов, было проникнуто каким-то особым обаянием и свежестью, словно он только что выдумал эти удивительные, редчайшие слова. Толстяк был украшением этого позднего завтрака.

– Мудрец Аристипп имел дочь, – начал он одну из своих удивительных историй, которые бог весть где выуживал и непонятно зачем сохранял в памяти. Но стоило ему достать на свет очередную, потертую временем басню и она начинала играть, как только что отчеканенная монета.

– А как ее звали? – оживилась Лера.

– Похвальное любопытство. У гречанок самые красивые имена: Лаида, Ксантиппа, Фиано. Нашу подругу звали Арета.

– Не очень-то красиво… А дальше что?

– Арета была скромна, сдержанна и аккуратна. И все это благодаря тому, что отец держал ее в ежовых рукавицах, воспитывал в строгом аскетизме и даже в некоторой бедности, несмотря на то, что Аристипп был довольно состоятельным человеком, но единственной приличествующей роскошью он считал знания. Как-то один александрийский купец привел к Аристиппу своего сына, дабы сделать из него философа. Аристипп запросил неслыханную сумму. Отец юноши был повергнут в отчаяние и воскликнул: «Ты с ума сошел, старикашка! Да за эти деньги я могу купить раба!» «Купи, кто тебе не дает, – ответствовал Аристипп, – их у тебя будет двое…»

Лера, для которой и предназначалась эта странная притча, засмеялась громким деланным смехом.

Видимо, с легкой руки Дионы, при ее дворе процветала благотворительность. Поодаль расположился еще один приближенный. Он никак не реагировал на происходящее за столом, но было заметно, что каждую минуту он неотступно исследует некую проблему. Иногда он поднимал от тарелки взгляд и удивленно обводил нас глубоко запавшими глазами, и тогда на дне их можно было заметить опасный желтый блеск. Наверное, и у меня появлялся такой же, стоило хоть вскользь коснуться моих заветных увлечений. По этой примете нас и отбирал лукавый помощник дьявола Абадор.