Александр Овчаренко - Клуб избранных Страница 18

– Ну, и …? – напрягся Васька, и зрачки его жадных глаз ещё больше сузились.

– Вот тебе и ну! – гордо произнёс Недомерок, и, достав из-за пазухи кожаный кисет, вытряхнул на скатерть три золотых самородка.

Карась на мгновение замер, потом одним движением короткопалой руки сгрёб золото со стола. Самородки были размером с перепелиное яйцо: один грушевидной формы, второй напоминал два смёрзшихся между собой сибирских пельменя, а третий – самый большой, по форме походили на собачью голову.

– Ох, удачлив ты, Демьян! Ох, удачлив! – произнёс осипшим от волнения голосом Васька. – Ты, Демьян золотишко мне продай, неровен час, отберут лихие люди, и тебя не пожалеют, или по пьянке где утеряешь, а у меня всё одно надёжнее, – и сунул в руку старателя червонец. – Возьми задаток! Только, Демьянушко, ты про золотишко никому не говори, не надо! Народец, сам знаешь, какой: налетит, разграбит, нас с тобой по миру пустит. Я сейчас половому скажу, тебе нумер отдельный подготовят, еду и питьё прямо в нумер к тебе носить будут, ты только прикажи. Эй, Мишка! Рожа басурманская, где тебя нелёгкая носит! Срочно нумер для Демьяна Кондратьевича! Самый лучший! И всё, что они ни попросят, исполнять в один момент.

Прибежавший на зов хозяина молодой татарчонок часто закивал обритой головой.

– Желаю ушицы из белорыбицы и каши со шкварками! – закочевряжился захмелевший Недомерок. – Да чтобы не в глиняной плошке, а по благородному, на фарфоре!

– Будет, всё будет, Демьян Кондратьевич! – успокоил его Васька. – Ты вот, что Демьян, сегодня гуляй, сколь твоей душе угодно, а завтра поутру мы с тобой вдвоём на лыжах пробежимся, и ты мне эту пещерку покажешь. Я опосля в губернию съезжу, бумаги все, какие надобно, выправлю. Участок мы этот с тобой на паях застолбим, драгу поставим. Всё золото, Демьян, наше будет! Нутром чую, на Золотую речку ты, Демьян, набрёл. Вот она, оказывается, где – под землёй, родимая, а наши дурни её по всей тайге ищут.

Определив Демьяна в нумер, Карась вместе с самородками куда-то исчез. Демьян повалялся на мягкой перине, похлебал принесённой татарином ухи, допил штоф, и стало ему скучно. Душа просила праздника, а на постоялом дворе был как раз тот редкий день, когда никто не пировал. Да и пировать было некому, постояльцев вместе с Демьяном было три человека. Накинул Демьян тулупчик и вышел во двор.

Зимний вечер уже вступил в свои права, и на дворе вовсю хороводила метель. Постоял Демьян, потоптался, малую нужду справил за углом амбара. Скучно! И тут почудились Демьяну звуки тальянки, и что вроде бы на другом конце Разгуляевки высокий женский голос затянул песню жалобную.

Встрепенулся Демьян, и пошёл туда, где песни развесёлые, да пляски до утра, где девки молодые да горячие. А вокруг ночь, вьюга и только месяц-бродяга в голубом сиянии бредёт заодно с Демьяном по бездорожью. Остановился Демьян, огляделся и видит, что забрёл за околицу, вокруг могильные холмики, да кресты в лунном свете зловеще чернеют. Испугался Демьян, назад поворотил, не до праздника теперь ему, дай бог назад живым вернуться.

Долго брёл Демьян, да только Разгуляевка где-то в ночи затерялась: ни огонька, ни лая собачьего. Остановился Демьян передохнуть, огляделся: вокруг ночь, да вьюга-злодейка завывает. Знал Демьян, что нельзя останавливаться, нельзя на снег садиться, да только сил нет, и водка в сон клонит.

– У-у-с-ни-и-и! – завывает вьюга!

– Нельзя спать! Нельзя! – бормочет Демьян, но ноги сами подгибаются, манит постель белая снежным пухом.

– У-у-с-та-а-а-л! – поёт вьюга, и сон мягкой лапой валит Демьяна на снег.

– Нельзя спать, никак нельзя! – чуть слышно шепчет Демьян и проваливается в смертельный сон.

Снится Демьяну, что вокруг весна, и что не снежинки кружат, а яблоневый цвет облетает. Солнышко тёплое, ласковое, нежно касается его своими лучами, и сам он, молодой и красивый, в красной вышитой рубахе и сапогах лаковых, стоит на пригорке, а на лугу в ярких лентах и сарафанах нарядных девки хоровод водят и песни поют. Светло и празднично вокруг, и каждый стебелёк, каждая травинка любовью дышит. И стало на душе у Демьяна от этого так хорошо, так легко стало, что раскинул он руки, оттолкнулся от земли-матушки и полетел прямо к ласковому солнышку.

– И чего это я всю жизнь по земле бродил, чего искал? Вот оно, счастье! – успел подумать Демьян перед тем, как солнце взорвалось ослепительной сиреневой вспышкой, и наступила тьма.

Нашли Демьяна по утру, недалеко от кладбища. По следам видно было, что долго плутал Демьян вокруг погоста, пока не лёг на снег и не замёрз. По воле случая, в этот день в Разгуляевку урядник из волости пожаловал. Он сразу же следствие учинил по факту смерти крестьянина Разорёнова Демьяна Кондратьевича. При осмотре тела каких-либо следов насилия обнаружено не было, но в карманах армяка умершего обнаружили банковский билет достоинством в десять рублей, и остатки речного песка, перемешанного с несколькими зёрнами золотой крупы. Золото и деньги урядник, как вещественные доказательства изъял и в волость увёз, а Демьяна похоронили на кладбище, недалеко от того места, где он и замёрз.

С тех самых пор разговоры о золоте по селу пошли гулять с новой силой, отчего нашло на разгуляевцев умопомрачение, словно кто злой наговор на село наслал. Каждый год, как только пригреет солнышко, сойдёт снежок и оттает землица, берут мужики разгуляевские лотки самодельные да заступы, и уходят в тайгу золото мыть по таёжным речкам и ручьям. Каждый из них в глубине души надеялся на свой фарт. Ну, тут уж как повезёт: удача – дама капризная и не каждому лицом поворачивается и не приманить её ни ласковым словом, ни тайным заговором.

Один только Васька Карась свысока, поглядывал на эту мирскую суету. Молчал Васька, только глаза свои рыбьи таращил, но и его поманило золото призрачным блеском, и нет никаких сил противиться его зову, потому, как имеет золото над людьми тайную власть. Так было, так есть и так будет!

К сожалению!

Глава 12

Осень на Урале короткая и холодная: дуют ветра северные со студёного моря вдоль хребтов уральских, несут холод лютый да снега преждевременные. Казалось бы, только третьего дня сорвал ветер-озорник жёлтые листья с берёз, а уж сечёт стылую землю снежная крупа, до весны сковал крепкий лёд речки да озёра, потрескивают по ночам от мороза деревья, покорно снося ледяное дыхание Севера. Но на Покров лягут лебяжьим пухом снега белые, укроют стылую землю до весны бескрайним одеялом, и вздохнёт природа: «Приходи Зимушка-зима»! Но до той поры колобродит осень, словно баба гулящая, бросая в лицо одинокому путнику пригоршни дождя и снега, гнёт к земле холодный пронизывающий ветер, одно слово – Урал!

В один из таких ненастных осенних дней 1836 года поручик Рейнгольд – достойный отпрыск славного немецкого рода, попавший в Пермскую губернию по злой воле рока и высокого начальства за чрезмерную любовь к картам и другие увлечения, задумчиво барабанил пальцами по крышке казённого стола, украшенного намертво въевшимися в столешницу чернильными кляксами.

– Чёрт знает что! – бормотал бравый поручик, поглаживая стрелочки щегольских усиков. Ещё полчаса назад в тиши кабинета он сочинял любовные вирши, которыми вечером намеревался сразить наповал Василису Лукерьевну – дочку местного богача, развернувшего по всей губернии скупку мехов и выгодную перепродажу последних через собственные магазины в Москве и Нижнем Новгороде. Василиса Лукерьевна была жеманной, но не лишённой привлекательности особой осьмнадцати лет, за которую Лука Игнатьевич давал очень и очень большое приданное. У поручика холодело в животе, когда он представлял кучу денег из сторублёвых ассигнаций. Выгодная женитьба давала поручику верный шанс расплатиться с карточными долгами и вырваться на просторы Невского проспекта, где он намеревался поселиться после женитьбы и выхода в отставку.

Неожиданно честолюбивые планы поручика были грубо нарушены с грохотом ввалившимся в комнату начальником конвоя, лицо которого было укутано башлыком, а на папахе вырос маленький снежный холмик.

– Однако метёт по-зимнему, – произнёс он, протягивая одной рукой Рейнгольду пакет, а другой пытаясь размотать башлык.

На душе у поручика стало тоскливо: серый казённый пакет щедро украшенный множеством штемпелей и печатей, не сулил ничего хорошего. Стараясь не терять присутствия духа, Рейнгольд вскрыл пакет и углубился в чтение. В пакете находилось предписание губернского суда, согласно которому бродягу, назвавшегося Фёдором Кузьмичом[23], следовало препроводить под конвоем в Тобольск.

– С чего бы такая честь для простого мужика? – удивился поручик. – Включили бы в очередной этап каторжан, и дело с концом!

Начальник конвоя молча пожевал губами, отряхнул от снега папаху и, приоткрыв дверь в сени, крикнул конвойному: