Антон Чиж - Из тьмы Страница 19

К Ирэне метнулся какой-то мужчина, который в темноте казался темным пятном, подхватил ее, словно детскую куклу, и выдернул из-под копыт. Он успел заслонить ее от удара нагайки. Ирэна в его руках была покорной и безвольной. Мужчина нес ее, как ребенка, все дальше и дальше от опасности, от казаков, нагаек, пропавшего профессора Заварского, кричащих в ужасе людей и от Ванзарова. Она была в полной безопасности, в этом можно не сомневаться. Только Ванзарову было не легче. Некто совершил поступок благородный, без сомнения, но он украл его у Ванзарова. И так быстро, что исчез в темноте.

Митинг разогнали. Толпа рассеялась. В грязном снегу остались лежать тела. У кого-то кровь струилась по лицу, кто-то не мог встать на сломанную ногу, один не шевелился: в обезумевшей толпе слабого затопчут. Казаки поскакали по улицам разметать бегущих. К месту побоища подтягивались городовые, чтобы подобрать раненых. Их полагалось доставить в участок, там участковый доктор окажет первую помощь. А после составить протокол о нарушении общественного порядка.

Ванзаров уцелел. Рана была пустячная, йод – и никаких следов. Только вот в душе явилась ссадина, что мешала, бередила и не давала покоя. Излечить ее будет трудно, психологика тут не поможет.

Подбежал старший городовой Антипов, узнавший чиновника полиции, спросил, не будет ли каких распоряжений от «вашего благородия». Ванзаров дал одно указание: помочь кому возможно. Городовой козырнул и обещал сделать что возможно. Самому Ванзарову помочь было некому. Утешения бесполезны. Оставалось применить самое горькое из лекарств: писать отчеты, заполнять справки, подшивать дела.

Он отправился пешком в Управление сыскной полиции, чтобы взяться за стопку дел, отложенных на потом, и забыться рутиной.

• 20 •

От испуга Василий Автономович Макаров взялся за дело с таким проворством, будто вернулся в юность, когда пришел в полицию честным и наивным. Сразу после разноса, учиненного приставом Давыдовым, он направился в главное питейное заведение их участка – трактир Пенкина. Место это приличные люди обходили за версту, а все прочие неплохо проводили в нем время. Трактир имел право торговать крепкими напитками, а большего и не требовалось. Фабричные заходили сюда, чтобы оставить большую часть получки, кутнуть от души, устроить драку, расколошматить посуду и перевернуть столы. В общем, отдохнуть так, как душа требовала. Макарова в трактире знали отлично.

Встретить чиновника выбежал сам хозяин, выразив глубокое почтение Василию Автономовичу, однако не преминул намекнуть, что положенный день только через неделю. Макаров только отмахнулся, не о пустяках речь. Дело куда серьезней. Требует разговора обстоятельного. Пенкин предложил дорогому гостю сесть, кивнул половым, чтобы несли, что полагается под разговор: самовар, напитки, закуску и так, по мелочи, чтобы стол не пустовал. Макаров привычную суету решительно отверг, чем удивил хозяина. До сих пор чиновник был известен отличным аппетитом и умением приговорить графинчик не моргнув глазом. Как видно, дело нешуточное. Пенкин испытал неприятное чувство: будто пахнет горелым в доме, а где горит – непонятно.

Дальше случилось совсем невозможное. Макаров извлек из портфеля дорожную чернильницу, бумагу и перьевую ручку, вывел крупным правильным почерком слово «Показания» и потребовал созвать всех половых, что вчера обносили народ. Пенкин откровенно струхнул. Не то чтобы хозяин боялся разоблачения его делишек. Ну, разбавляет водку, ну, гнилье подкладывает в салаты, ну, мясо протухшее берет за бесценок на бойне, да разве это проступки? Все так живут. За что же тогда полиции подарочки носит? Чтоб не замечали чего не следует. А тут здрасте, приехали – «показания».

Хоть Пенкин боялся и не понимал, что происходит, но перечить не посмел. Вскоре половые топтались около стола. Василий Автономович принялся нудным протокольным голосом выпытывать у них: был ли вчера в заведении Иван Рябов, называемый Рябчиком, а также Петр Комаров, Комар то есть, а если были, то с кем пили, кто из гостей был, что делал, и вообще не заметил ли кто посторонних, подозрительных личностей.

Пенкин слушал внимательно. Быстрым умом жулика он понял, что к его заведению претензий нет. А это самое главное. Половые получили незаметный знак от хозяина ничего не скрывать и с чистой совестью принялись изливать чиновнику всю правду под протокол. Показания вышли лучше некуда, пристав будет доволен. Василий Автономович извел чуть не три листа.

В общем и целом выходило, что Рябчик и Комар провели вчерашний вечер в трактире. Пили каждый за своим столом, с компанией. Драк, мордобоя или прочих развлечений не случилось. Комар выпил изрядно, так что еле вышел на своих двоих. Рябчик выиграл в картишки что-то около пятидесяти рублей, жульничал, но половым дал чаевые правильные, они глаз на это и закрыли. Посторонних в трактире не было, за это половые ручались. Только постоянная публика, известная как свои пять пальцев. Никаких личностей, чтобы следили за Комаром или Рябчиком, не было наверняка. В чем половые собственноручно расписались.

Василий Автономович был удовлетворен вполне. Так что на посошок взял самовар чаю, полграфинчика водочки и закусочку, ничем себя не обидев. В участок он вернулся под вечер в отличном расположении духа. И не откладывая отправился к приставу, чтоб доложить о блестящем результате. С первого взгляда он понял, что Давыдов не в духе. Наверняка начальство переживает визит этого типа из сыскной. Василий Автономович пожелал доброго вечера и сообщил, что у него собраны важные сведения. Пристав сухо потребовал протокол. Пробежав листы, отшвырнул их на край стола.

– Что вы находите здесь важного, Макаров? – с раздражением спросил он. – Ради этих пустяков, и так известных, вы потратили целый день? Не забыли у Пенкина как следует выпить и закусить? Не посрамили свое прозвище Вася-Глотка? А то ведь репутацию надо поддерживать?!

– Так ведь я… – только и смог пробормотать Василий Автономович, оскорбленный подобным обращением. Да как это возможно, чтобы его, старейшего чиновника участка, таким вот образом…

Но пристав не дал оправдаться. Он спустил на Макарова всех собак, заодно вымещая утреннюю обиду. И так орал на чиновника, что было слышно в приемной части. Макарову было заявлено, что если он не возьмется за ум, о чем передать и другим, то вылетит из участка без пенсии быстрее пробки от шампанского. Пристав лично позаботится. Срок поставлен убийц найти, а не подсовывать ему бесполезные бумажки.

Чиновник выскочил из кабинета оглушенным. Вместо чая, каким думал себя побаловать под конец трудного дня, Василий Автономович трясущимися руками вытер пот и слезы, навернувшиеся на пропитые глаза. Он не смог никому душу излить. Чиновники, друзья его называемые, все как один нарочно были заняты писанием бумаг. В один миг от него отвернулись все. И бросили погибать. Василий Автономович испытал такой страх, будто и в самом деле оказался на улице без пенсии. С голоду не умрет, запасов хватит и внукам, но все равно неприятно.

Кое-как успокоившись и взяв себя в руки, Макаров собрал листы протокола и принялся за дело, какое умел по-настоящему: подшивать бумажки. Нитка с иголкой успокаивали. Он даже решил, что пристав покричит и забудет и все вернется на круги своя. Все они одной веревочкой связаны, веревочка крепкая, деваться ему некуда. Размышления его были прерваны внезапно. В участок ввалился дворник Терентьев, шатаясь и держась за сердце. Лицо его выражало ужас и отчаяние. Терентьев только хрипел и не мог произнести ни одного внятного слова. Макаров поманил его к себе. Терентьев, кое-как ковыляя, подобрался к столу чиновника. Василий Автономович втянул носом воздух: вроде от дворника не пахло, трезвый.

– Чего бузишь? – строго спросил он.

В ответ дворник издал звук, как из бочки с закисшей капустой.

– Иди-ка, Парфен, не до тебя сейчас…

Терентьев отчаянно замахал руками и сорвал шапку.

– Убили!.. – выдохнул он. – Убили… Меня… Убили… Призрак… Убили…

Из дворника вырвался тонкий и пронзительный бабий вой.

От неожиданности Василий Автономович выронил иголку себе в брюки.

А дворник не унимался…

• 21 •

Управление сыскной полиции опустело. Ушел даже Ивлев, который любил задерживаться подольше. Ванзаров сидел один среди пустых столов. За окном встала мутная и сырая ночь, упрятав в тучах кровавую луну. Он честно пытался заняться делами, которые успел запустить. И даже обмакнул ручку в чернила, но перо так и зависло над бумагами, пока не оставило кляксу на каком-то ходатайстве. Ванзаров даже не пытался вникнуть в содержание документа, который бессовестно испортил.

Бессмысленный и беспощадный разгон демонстрации из наивных и впечатлительных людей поразил неожиданно сильно. Он не питал иллюзий, сам служил в полиции и знал, что государственная машина, неповоротливая и ржавая, умеет только одно: давить. Ему было бесконечно жалко раненых и убитых. Про болевший копчик смешно и заикаться. Ванзаров не принимал насилия, явленного во всей мощи, но как противостоять ему, не знал. Дать накричаться, пока не разойдутся? Дальше толпа пошла бы громить витрины и бить городовых, первыми попадавших под народный гнев. Все это было невыносимо глупо и не влезало ни в какие границы психологики.