Артуро Перес-Реверте - Фламандская доска Страница 19

— Тем более не понимаю, — пожала плечами Хулия. — Он что — не хочет выигрывать?

Директор клуба имени Капабланки тоже пожал плечами в ответ:

— В том-то и вся загвоздка… Он ходит сюда уже пять лет, и он лучший шахматист из всех, кого я знаю, но я ни разу не видел, чтобы он выиграл хоть одну партию.

В этот момент странный игрок поднял голову и встретился глазами с Хулией. И в одно мгновение вся его невозмутимая уверенность улетучилась, как будто, закончив партию и снова обратив свои взоры на окружающий мир, он вдруг лишился всего, что обеспечивало ему зависть и уважение других. Лишь теперь Хулии бросились в глаза его не отличавшийся особым вкусом галстук, коричневый пиджак с поперечными замятинами на спине и пузырями на локтях, плохо выбритый подбородок, синеватый от уже успевшей пробиться щетины: он явно брился в пять или шесть утра — прежде чем торопливо выскочить из дому и ринуться к метро или автобусной остановке, чтобы вовремя поспеть на работу. Даже взгляд его изменился — погас, стал тусклым и невыразительным.

— Разрешите представить вам, — произнес Сифуэнтес, — это сеньор Муньос, шахматист.

4. ТРЕТИЙ ИГРОК

— Задумайтесь вот над чем, Ватсон, — проговорил Холмс. — Разве не любопытно убедиться в том, что иногда для того, чтобы разобраться в прошлом, оказывается необходимо знать будущее?

— Это вполне реальная партия, — сказал Муньос. — Немного странная, но абсолютно логичная. Последний ход был сделан черными.

— Это точно? — спросила Хулия.

— Точно.

— Откуда вы знаете?

— Знаю.

Разговор этот происходил в студии Хулии, перед фламандской доской, освещенной всеми лампами, какие только были в комнате. Сесар сидел на диване, Хулия присела на столе, Муньос стоял перед картиной, все еще немного растерянный.

— Хотите рюмочку?

— Нет.

— А сигарету?

— Тоже нет. Я не курю.

В атмосфере студии явственно ощущалась неловкость. Шахматист, похоже, чувствовал себя неуютно: он так и не снял своего мятого, наглухо застегнутого плаща, как будто оставляя за собой право в любой момент проститься и уйти без всяких объяснений. Смотрел он угрюмо и недоверчиво; Сесару и Хулии стоило большого труда уговорить его поехать с ними. Вначале, когда они объяснили, с чем пришли к нему, Муньос сделал такое лицо, что комментариев не требовалось: он явно принимал их за пару ненормальных. Потом он насторожился, занял оборонительную позицию. Он просит прощения, если говорит что-то неприятное, но вся эта история с убийствами, совершенными в эпоху Средневековья, и с шахматной партией, нарисованной на доске, выглядит слишком уж странной. И, даже если то, что ему рассказали, правда, он не очень понимает, какое отношение ко всему этому имеет он, Муньос. В конце концов — он повторил это так, словно хотел таким образом внести полную ясность и установить соответствующую дистанцию, — он всего-навсего бухгалтер. Простой служащий.

— Но вы играете в шахматы, — возразил Сесар с нежнейшей улыбкой, на какую только был способен.

Выйдя из клуба, они перешли улицу и уселись в баре напротив, рядом с музыкальным автоматом, из которого лилась монотонная мелодия.

— Да, играю. И что из этого? — В голосе Муньоса не было вызова: только безразличие. — Многие играют в шахматы. И я не понимаю, почему именно я должен…

— Говорят, что вы лучший шахматист клуба.

Муньос взглянул на Сесара с каким-то неопределенным выражением. Хулии показалось, что она читает в этом взгляде: может быть, я и правда лучший, но это не имеет никакого отношения к делу. Быть лучшим ровным счетом ничего не значит. Это все равно что быть блондином или иметь плоскостопие, но не обязательно же выставлять это напоказ.

— Если бы было так, как вы говорите, — произнес он после секундной паузы, — я бы выступал на турнирах и других подобных соревнованиях. А я этого не делаю.

— Почему?

Муньос скользнул взглядом по своей пустой чашке из-под кофе и пожал плечами.

— Просто не выступаю, и все. Чтобы выступать, надо иметь желание. Я имею в виду — желание выигрывать… — Он посмотрел на своих собеседников так, точно был не слишком уверен, что они понимают его слова. — А мне все равно.

— А-а, вы теоретик, — отозвался Сесар, и в его серьезности Хулия уловила скрытую иронию.

Муньос некоторое время задумчиво смотрел на Сесара, словно ему было трудно найти подходящий ответ.

— Может быть, — проговорил он наконец. — Потому-то я и не думаю, что сумею оказаться вам полезным.

Он уже собрался было подняться, но передумал, когда Хулия протянула руку и коснулась его локтя. Это краткое прикосновение было исполнено мольбы, и позже, наедине с Хулией, Сесар, подняв бровь, квалифицировал его как «весьма удачное проявление женственности, дорогая, жест дамы, просящей о помощи, не прибегая к словам и не давая птичке улететь». Даже сам он, Сесар, не сумел бы проделать это лучше; в крайнем случае, у него вырвалось бы какое-нибудь восклицание, абсолютно не подходящее при данных обстоятельствах. Как бы то ни было, Муньос мельком взглянул вниз, на руку Хулии, которую она уже убирала, и остался сидеть, а глаза его скользили по поверхности стола, пока не остановились на его собственных руках с не слишком-то чистыми ногтями, неподвижно лежавших по сторонам чашки.

— Нам необходима ваша помощь, — тихо сказала Хулия. — Дело очень важное, уверяю вас. Важное для меня и для моей работы.

Чуть склонив набок голову, шахматист посмотрел на нее, но не прямо в глаза, а куда-то ниже, на уровне подбородка; он словно опасался, что взгляд в глаза установит между ними некую связь, обяжет его к ответственности, брать которую на себя он не собирался.

— Не думаю, что оно окажется интересным для меня, — ответил он наконец.

Хулия перегнулась к нему через стол:

— А вы попытайтесь представить себе, что речь идет о шахматной партии — абсолютно отличной от всех, какие вам приходилось играть до сих пор. О партии, которую стоило бы выиграть.

— Я не вижу, почему эта партия не такая, как все. Все партии по сути своей всегда одинаковы.

Сесар начал терять терпение.

— Уверяю вас, мой дорогой друг, — нарастающее раздражение антиквара прорывалось в движениях тонких пальцев, которыми он вертел на правой руке перстень с топазом, — что, сколько я ни пытаюсь уяснить себе причину вашей странной апатии, мне никак не удается угадать ее… Тогда почему вы вообще играете в шахматы?

Шахматист чуть задумался. Потом его взгляд снова заскользил по столу, затем вверх, но на сей раз уперся не в подбородок Сесара, а прямо ему в глаза.

— Пожалуй, — спокойно ответил Муньос, — по той же самой причине, по какой вы являетесь гомосексуалистом.

Словно порыв ледяного ветра пронесся над столом. Хулия торопливо достала и закурила сигарету. Ее привела в ужас бестактность шахматиста. Однако в его словах она не уловила ни издевки, ни агрессивности. Что же касается Муньоса, он смотрел на антиквара с выражением учтивого внимания, как будто между ними происходил какой-то обыденный разговор и он просто ждал ответа почтенного собеседника на свою реплику. В этом взгляде Хулия не прочла ни малейшего намерения оскорбить или унизить — скорее, напротив, некую безмятежность, исполненную невинности: так мог бы смотреть турист, который, сам о том не подозревая, нарушил неизвестные ему порядки и обычаи чужой страны.

Сесар же только чуть наклонился поближе к Муньосу: он казался даже заинтересованным, а на тонких бледных губах его играла легкая улыбка человека, находящего сложившуюся ситуацию забавной.

— Мой дорогой друг, — мягко произнес он, — судя по вашему тону и по выражению лица, вы ничего не имеете против того, кем я, тем или иным образом, являюсь… Точно так же, как мне представляется, вы ничего не имели против того белого короля или того партнера, с которым только что сражались там, в клубе. Не так ли?

— Более или менее.

Антиквар повернулся к Хулии:

— Ты понимаешь, принцесса? Все в порядке, нет ни малейшего повода для беспокойства… Этот учтивый кабальеро хотел сказать только, что он играет в шахматы по одной-единственной причине: потому что игра просто заложена в самой его природе. — Улыбка Сесара стала еще шире и снисходительнее. — Потому что он просто не может существовать безо всех этих задач, комбинаций, обдумывания решений… Что может значить в сравнении со всем этим какой-то прозаический шах или мат? — Он откинулся на спинку стула, глядя Муньосу прямо в глаза, взгляд которых оставался все таким же невозмутимым. — Так вот, я скажу тебе, что это значит. Ровным счетом ничего! — Сесар поднял руки ладонями вверх, точно приглашая Хулию и шахматиста убедиться в правдивости его слов. — Не так ли, друг мой?.. Это всего лишь малоприятная точка в конце игры, вынужденное возвращение к действительности. — Он презрительно сморщил нос. — К реальному существованию, к ежедневной и ежечасной рутине.