Виктор Егоров - Заговор против «Эврики». Брошенный портфель Страница 2

— Амалия, Эмма, хватит, идите на кухню, — уже несколько раз повторял Ганс, но служанки продолжали суетиться в столовой.

Он не узнавал старух. “Они словно пробудились от долгой спячки”, — подумал Ганс.

После завтрака старик увел племянника в кабинет.

— Ты заметила, Эмма, как он воспитан, как держится. А говорит, как настоящий берлинец, никогда не скажешь, что рос и воспитывался в России, в этой дикой стране.

— А какое у него мужественное лицо, какая фигура. Не верится, что ему нет и двадцати лет.

— Он вскружит голову многим девушкам, — вздохнула Эмма. — Теперь мы будем ссориться с тобой из-за удовольствия услужить ему, как мы ссорились, желая перевалить друг на друга поручения хозяина.

В это время гость с интересом рассматривал огромный, облицованный белым мрамором камин, неудобные громоздкие кресла с высокими резными спинками. Почти полкомнаты занимал письменный стол с искусно вырезанными украшениями. Книжный шкаф был забит дорогими изданиями, но, видно, к ним тоже давно не прикасались.

Расположились у затопленного камина. Ганс Шульц долго рассматривал фотографии, которые привез Фридрих, расспрашивал о жизни в колонии. Фотографии были давние, и Шульц спросил:

— А разве ты больше не снимался?

— Вот на этой карточке мне десять лет, — сказал Фридрих, подавая снимок, где на ступеньках коттеджа Шульцов в колонии сидел худенький мальчик и прищурясь глядел в объектив. — После смерти отца я фотографировался только один раз.

— Расскажи, отчего умер отец?

— Он погиб в бою с бандитами.

— Какое дело земледельцу до бандитов?! Разве Отто стал полицейским? — встревожился Шульц.

— Он состоял в частях особого назначения.

— Значит, он все же был полицейским?

— Нет. Эти части формировались из коммунистов и комсомольцев для борьбы с бандитизмом.

— Отто был большевиком? — почти шепотом выдохнул Шульц. Лицо его побледнело, он хотел встать, но, схватившись за колени, со стоном опустился в кресло: подагра дала о себе знать.

— Да, отец состоял в партии, — ответил Фридрих.

— Проклятый мальчишка! — старик все еще считал Отто мальчишкой. — Что значит, родители умерли рано. При них он бы так не поступил. Хотя он всегда был кретином, им и остался, — неистовствовал Ганс Шульц, совсем позабыв, что говорит все это племяннику. — Ты только подумай, мой брат большевик! — все повторял он, хватаясь то за колени, то за локти, и вдруг подозрительно посмотрел на Фридриха.

— А ты, наверное, комсомолец?

— Нет, дядя, нет. При жизни отца я был слишком мал, а потом мама, боясь, что меня постигнет участь отца, не разрешила вступить в комсомол.

Этот ответ мало успокоил старика.

— О, mein Gott! Вот тебе и избавление от одиночества! — плаксиво выкрикнул он и проковылял в соседнюю комнату.

До вечера старик молчал.

Старушки, опечаленные размолвкой между старым и молодым хозяином, как уже называли Фридриха, тихо бродили по дому, боясь произнести лишнее слово.

Наконец гнев старого хозяина улегся. Видимо, убедившись, что теперь ничего не изменишь, он позвал племянника к себе в кабинет.

— У меня много врагов, Фридрих, завидующих хорошему отношению фюрера ко мне. Если кто-нибудь из них узнает, что ты приехал из России, они могут докопаться и до того, что Отто был большевиком, — уныло сказал он.

— Что же делать, дядя?

— Надо скрыть твой приезд из России.

— Скрыть, — задумчиво повторил Фридрих. — Но как? О моем приезде известно в официальных учреждениях.

— Ерунда, там у меня есть друзья. Несколько тысяч марок, и в делах не останется никаких следов.

— По каким же документам я буду жить?

— Это сложнее. Но я, кажется, нашел выход. В Гамбурге живет мой родственник Якоб Шульц. У него был сын Вальтер. Он попал в плохую компанию, вел себя очень нескромно, играл в карты и закончил тем, что обокрал отца и бежал в Лейпциг, там он спустил украденное и покончил с собой. Чтобы избежать позора, Якоб скрывал поведение сына. Скрыл он и его смерть. Все считают, что Вальтер учится в Берлине. Он примерно одного возраста с тобой.

Фридрих сразу понял, что задумал старик.

— Я решил завтра выехать в Гамбург и обсудить с Якобом пришедший мне в голову план…

День закончился мирно. В постели Фридрих думал о том, что стало бы со старым нацистом, узнай он, что приехал к нему вовсе не его племянник, а чекист Илья Светлов.

Перед отъездом в Германию Светлова проинструктировали, чтобы он рассказал Шульцу о его брате всю правду. Расчет оправдался. Ганс Шульц вел себя так, как и предполагалось. Надежно скрыть, откуда он приехал, было как нельзя кстати для Ильи Светлова, так как пребывание в Советском Союзе могло послужить помехой для его карьеры в Германии.

Под впечатлением дневных передряг Илья долго не мог заснуть. Он снова переживал все случившееся за день. Старик, как и думал Илья, оказался преотвратительным эгоистом, который вспомнил о племяннике, только боясь одиночества. Вот старушки ему понравились. Они отнеслись к гостю с искренней теплотой, как к родному, которого давно не видели. Ему невольно вспомнились далекие годы, отчий дом, немецкая колония Еленендорф, в которой он родился и вырос. Но эти воспоминания вытеснили картины событий, предшествовавших поездке в Германию, а особенно тот весенний день, когда он после долгого отсутствия приехал в колонию.

Поездом он доехал до города Ганджа, вблизи которого находилась колония, а из Ганджи уже должен был добираться случайным транспортом.

Дорога серой лентой вилась среди виноградников, простиравшихся изумрудным морем далеко вокруг. Был воскресный день, и попутные машины попадались редко. Наконец показался грузовик. Место возле шофера было свободно. Илья поднял руку, и полуторатонка остановилась.

— Буюр — по-азербайджански пригласил шофер и распахнул дверцу.

— Сагол, кардаш, — ответил Илья.

И оба, русоголовый и темноволосый, громко расхохотались. Просто так, оба были молоды.

Водитель засыпал Илью вопросами, Светлов рассказал, что работает в Баку, а сюда приехал к другу детства провести несколько дней, оставшихся от отпуска. Любопытный шофер и дальше продолжал бы расспрашивать случайного пассажира, но, увлекшись разговором, чуть не налетел на остановившуюся впереди машину. Резко затормозив, он нахмурился и замолчал. Минут через десять навстречу показалась машина, в которой ехала шумная компания девушек.

Они были одеты по-праздничному, видимо направлялись погулять в город.

Настроение у шофера моментально изменилось, он помахал им рукой и затянул песенку.

Светлов и сейчас помнил эту песню о прекрасной, как роза, Зулейхе.

Показалась колония. Это был поселок немцев, предки которых переехали в Россию еще в прошлые века. Он отличался от соседних сел не только немецким названием, но и внешним видом: разноцветными домами с высокими островерхими, крытыми черепицей крышами и зелеными улицами. И жили немцы-колонисты обособленно. Родители Светлова попали сюда случайно, когда у местного винодельческого товарищества “Конкордия” возникла нужда в знающем агрономе. Афанасий Светлов, отец Ильи, приехал в Еленендорф с женой вскоре после свадьбы, и их первый и единственный ребенок родился в колонии. Афанасий Светлов, опытный специалист и трудолюбивый работник, сыскал уважение колонистов и прижился здесь.

Родители Ильи учились в одном институте, но мать из-за отсутствия средств принуждена была отказаться от высшего образования. Афанасий Кириллович и Валентина Михайловна Светловы были людьми передовых взглядов, очень любознательными, много читали и привили любовь к книге сыну. Илья рос подвижным и шаловливым ребенком, подрастая, он все более и более увлекался чтением. Фридрих, друг его детства, оказался в этом отношении хорошей парой. Они много читали и любили обсуждать прочитанное, но это не мешало им забраться в соседний сад, хотя свой был не хуже, придумать какую-нибудь охоту или рыбалку и своим долгим отсутствием приводить родителей в ужас…

Машина, на которой ехал Илья Светлов, остановилась на центральной улице, Илья вышел из кабины. Куда идти? Где искать Фридриха? Илья всматривался в ряды уютных коттеджей. Пойти на квартиру? Вряд ли его в это время застанешь дома.

Постояв в раздумье, пошел в парк. Оттуда доносилась музыка. Самодеятельный оркестр колонистов играл старинную польку, а рядом, на площадке, чинно танцевала молодежь.

Это были те Гретхен, Амальхен, Гансы, Фрицы, среди которых рос Илья, с которыми учился в одной школе, с которыми делил свои мальчишеские радости и горести.

Он сразу привлек внимание танцующих. Его приветствовали улыбками, кивками. Илья шел по аллее. Колонисты постарше в праздничных костюмах прохаживались или сидели на скамейках. Они церемонно раскланивались с ним, словно встретились с каким-нибудь должностным лицом, а не с пареньком, росшим на их глазах.