Джон Сэк - Заговор францисканцев Страница 2

– Гореть тебе в аду, Симоне! – взревел кто-то прямо у него над ухом.

Развернувшись, рыцарь вскинул меч, но епископ Ассизский загородился от удара наперсным крестом. Закусив нижнюю губу, Симоне ринулся в церковь. Подеста не отставал от него. Прямо за дверью ждал торговец шерстью, и с ним – синьор из коммуны Тоди.

– Поставьте гроб! – крикнул своим Джанкарло и взмахом руки отправил их наружу – защищать вход.

Выпустив стражников, он вместе с рыцарем подпер дверь тяжелым брусом. Подеста, задохнувшись, привалился плечом к резной панели. Симоне снял шлем и вытер вспотевший лоб рукавом стеганого кафтана, поддетого под доспехи. Только вкладывая меч в ножны, он заметил алую струйку, засохшую на клинке. «Час от часу не легче», – мрачно подумал рыцарь.

Темнота преддверия и приглушенный гвалт, доносившийся из-за тяжелой двери, успокаивали его. Он обвел взглядом бледное лицо синьора из Тоди, вздувшиеся желваки на скулах подесты, недовольно поджатые губы купца, гадая, что заставило каждого из них ввязаться в это святотатственное предприятие. Впрочем, купец, надо думать, не погнушается распродать святые мощи, хотя бы и останки родного брата, по косточкам.

Из нефа донесся голос:

– Торопитесь. Несите гроб сюда.

Двое братьев, главный зодчий фра Элиас и его прислужник, ожидали, стоя по сторонам главного алтаря. Факелы, пылавшие на колоннах за их спинами, напомнили Симоне обещанное ему епископом адское пламя. От их света тень фра Элиаса протянулась через всю церковь, во много раз превзойдя ростом щуплого заговорщика, устроившего похищение. Лицо у Симоне разгорелось, хотя в церкви гуляли холодные сквозняки. Он задумался, не даст ли ему Элиас отпущение, пока они еще в церкви. Впрочем, грех они разделили поровну. Симоне, имея на душе смертный грех, боялся встретиться с разъяренной толпой, ожидавшей снаружи.

Четверо вступили в неф и увидели, что алтарь сдвинут с основания, а под ним в камне зияет глубокая яма. Мужчины поставили гроб на веревки, разложенные параллельно краю, и с помощью братьев опустили его в саркофаг. Концы веревок скинули следом. Затем Элиас потянул одну из миниатюрных витых колонок на алтаре. Раздался щелчок, и тяжелый каменный блок со скрежетом повернулся, закрыв отверстие. Монах ногой разровнял землю вокруг мраморного основания и разгладил следы подошвой сандалии.

– Рабочие уже начали мостить апсиду, – сказал он. – Завтра здесь уложат плиты. Следов не останется. Никто не узнает, где он покоится.

Монах упал на колени перед алтарем, склонил голову перед невидимым уже саркофагом.

– Ни следа, отец Франческо, – повторил он шепотом, с довольством человека, хорошо исполнившего свое дело. – Ваша тайна принадлежит вам.

Симоне вспомнилось собрание во дворце Джанкарло. Как этот брат Элиас доказывал, что мощи следует скрыть даже от истинно верующих, чтобы защитить от охотников за реликвиями. Он уже тогда усомнился в его искренности. Рыцарь скорее готов был предположить, что Элиас так и не простил своего поражения на выборах после смерти святого Франциска. Братство пожелало видеть генералом ордена другого брата, человека возвышенной души, но не обладающего и той долей административного таланта, какая у фра Элиаса крылась в одном мизинце. Впрочем, его поражение превратилось в победу, когда папа обратился к нему с личной просьбой построить эту базилику. А теперь Элиас обратил свой утешительный приз против обидчиков, скрыв самые почитаемые орденом реликвии так, что их уже не найти. В другой раз братья дважды подумают, прежде чем голосовать против него.

Разгладив землю, Элиас обратился к своему прислужнику:

– Принеси сундучок, фра Иллюминате.

Юноша скрылся в тени трансепта и почти сразу возвратился с маленьким золотым ковчежцем. Подняв крышку, Элиас достал оттуда перстни, украшенные резными голубыми камнями. Один он надел себе на палец, пока его помощник раздавал такие же перстни остальным.

– Сегодня основано Compari della Tomba – братство Гробницы, – произнес Элиас. – Поклянемся же под страхом смерти не выдавать, где лежат его кости.

– И смерть также всякому, кто откроет это место случайно, – сумрачно добавил Джанкарло. – Господь нам свидетель.

– Господь нам свидетель, – повторили за ним все. Они вскинули украшенные перстнями кулаки к свету факела, сдвинули руки. Каждый пальцами обхватил запястье другого.

– Аминь. Да будет так, – провозгласили они в один голос.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГРИФОН

1

Феста ди Сан-Ремиго, 1 октября 1271 года

Поднявшись по извилистой тропе к своей хижине, брат Конрад нахмурился. Беличий хвост, свесившийся с оконного карниза, и сердитое цоканье предупреждали его, что явился гость и что он не из людей Розанны.

– Тс-с, серый братец! – упрекнул он, сваливая с плеча вязанку хвороста. – Незнакомца встречай, как встретил бы меня. Быть может, это один из ангелов Господних.

Отшельник взял белку в ладони и легонько подбросил на темный ствол ближайшей сосны. К тому времени, как Конрад вошел в дверь, зверек успел взлететь до самой вершины.

Равнодушный к беличьей брани посетитель спал, уронив голову на стол. Лицо его было скрыто куколем. Конрад одобрительно хмыкнул. Если уж придется из вежливости поддерживать беседу, хорошо, что собеседник способен говорить о духовном. Кожаные сандалии гостя и его новенькая серая ряса понравились ему меньше. Скорее всего, конвенту ал, из тех, что живут в монастыре, как черные монахи, а не лишенный корней сын святого Франциска. Жаль, если беседа сведется к старому спору о природе истинной бедности. Конрад устал от этих ссор и научился их остерегаться: они не приносили ему ничего, кроме боли.

Он притащил в хижину собранный с утра хворост, держа вязанку за жгут из тонких лозин. Осенью солнце рано прячется за вершины Апеннин, и к ночи в горах холодает. Отшельник принес несколько горстей сухой листвы, сосновых шишек и опавшей хвои, сложил растопку в очаге, выложенном плоскими камнями посреди комнаты. В ответ на стук его огнива из угла донесся сонный голос:

– Брат Конрад да Оффида?

Голос был на удивление высоким, как у мальчика-певчего до того, как созревание сделает его хрипловатым и неуверенным.

Как видно, гость был послушником, притом совсем юным. По уставу орден не принимал кандидатов моложе четырнадцати лет, но власти часто забывали об этом запрете.

– Да, я брат Конрад, – отозвался он. – Мир тебе, юный брат.

Он так и стоял на коленях перед разгорающимся огоньком.

– И тебе. Меня зовут Фабиано.

Ребенок утер нос кулаком, отчего слова его прозвучали невнятно.

– Хорошо, Фабиано. И добро пожаловать. Когда огонь разгорится, я сварю суп. В котелке у меня замочены бобы фавы.

– Мы тоже принесли еду. Сыр, хлеб и виноград. Мальчик ткнул большим пальцем в сторону подвешенного к стропилам мешка.

– Мы?

– Меня привел сюда слуга моны Розанны. Хозяйка прислала к ним еды про запас – на случай, если у вас не хватит на себя и на гостя.

Конрад улыбнулся:

– Эта дама неизменно любезна и заботлива.

Шишки горных сосен уже громко трещали в огне, наполняя комнату смолистым ароматом. Дым плавал под почерневшей дранкой крыши и неспешно уходил в отверстие дымохода. Языки пламени отразились в темных глазах гостя, спелыми оливками блестевших из глубины куколя. Конрад поставил на огонь котелок и отвязал мешок с припасами. Розанна, благослови, Боже, ее щедрую душу, прислала и несколько луковиц. Одну он разрезал, чтобы съесть сырой с хлебом, остальные покрошил в суп.

– Кто послал тебя к моне Розанне?– спросил Конрад.

– Мои наставники из Ассизи. Они велели мне найти ее в Анконе, а под Анконой я встретил двух братьев, которые рассказали, как отыскать дом синьоры. Мне показалось, ей стало очень любопытно, когда я сказал, что меня послали к вам...

Замечание повисло в воздухе, как невысказанный вопрос.

– Мы вместе росли, – объяснил Конрад, – почти как брат с сестрой. Она... то есть они с мужем до сих пор помогают мне, когда могут.

Обрывки воспоминаний проплыли в сознании: двое детей, деливших пополам галеты, сидят на конце мола, болтая ногами над водой. Картина сразу распалась на куски, как дробились в воде их отражения тем давним полуднем, потому что гость продолжал болтать.

– Вы сирота? Поэтому жили в их семье? Конрад раздул щеки, потихоньку отдуваясь.

– Что было, то прошло, – строго сказал он.

Вот тебе и беседа о духовном! Он бы не замедлил оборвать этот разговор, но у Фабиано был такой разочарованный вид, что отшельник добавил:

– Да, мой отец был анконским рыбаком. Бог забрал его, послав бурю, когда я был совсем мал. Родители моны Розанны взяли меня к себе. Они сочли, что мне следует дать образование, и в пятнадцать лет передали меня братьям. Теперь, четырнадцать лет спустя, я здесь, и это – вся моя история.