Эллис Питерс - Один лишний труп Страница 2

— Да, как люди, — отозвался Кадфаэль.

Слишком много народу преждевременно уходило в землю теперь, во время братоубийственной войны. Монах приметил, что отрок почти непроизвольно повернул голову и неотрывно смотрит через сад и крыши аббатства — туда, где в облаке дыма высятся выщербленные стены замка.

— У тебя там родня, а, малый? — участливо спросил Кадфаэль.

— Нет, — торопливо ответил юноша, — но я не могу не думать о защитниках замка. В городе поговаривают, что он долго не продержится — падет не сегодня-завтра. А ведь они там, конечно же, стоят за правое дело! Перед смертью король Генри заставил своих баронов признать императрицу Матильду наследницей английского престола, и все они присягнули ей на верность. Она была единственным его ребенком, оставшимся в живых, — и она должна стать королевой. И тем не менее, когда граф Стефан, ее кузен, самочинно короновался, многие лорды примирились с этим и забыли о своих клятвах. Разве это справедливо? По-моему, правы те, кто сохранил верность императрице. Как можно оправдать измену? И чем можно оправдать притязания графа Стефана ?

— Оправдать — пожалуй, не то слово, — отозвался Кадфаэль. — Да только среди лордов немало таких, кто считает, что лучше, чтобы правил мужчина, а не женщина, и, по правде говоря, их больше, чем тех, кто придерживается противоположного мнения. Ну а коли нужен мужчина, то Стефан не хуже любого другого. Ведь он внук короля Вильгельма, так же как и Матильда.

— Но он не был сыном последнего короля, и если в его жилах и течет кровь Вильгельма, то благодаря его матери, а она была женщиной — так же, как и Матильда. В чем же тут разница?

Сначала юноша говорил сдержанно, но потом увлекся, и голос его зазвучал звонко и страстно:

— На самом-то деле вся разница в том, что Стефан устремился сюда и захватил трон, тогда как императрица оставалась далеко, в Нормандии, и не ждала беды. А теперь, когда половина баронов, вспомнив о своих клятвах, решила поддержать законную государыню, время упущено, и чем это обернется, кроме крови и смерти? Скоро это коснется Шрусбери, и на Шрусбери не кончится!

— Дитя, — ласково промолвил Кадфаэль, — неужто ты и впрямь мне так доверяешь?

Паренек, который тем временем подхватил серп и размахивал им, чтобы приноровиться, обернулся и, взглянув на монаха неожиданно широко открытыми, беспечными глазами, ответил:

— Да, я тебе доверяю.

— И ты можешь положиться на меня, но только на людях держи рот на замке. Война затрагивает обитель, так же как и город, но наши-то ворота никогда не закрываются ни перед кем. Здесь всякие люди трутся, и в эти непростые времена наверняка найдутся и такие, что станут распространять всякие россказни, лишь бы заслужить милость победителя, а иные и на жизнь себе зарабатывают, собирая слухи. Так что держи свои мысли в голове — так оно безопаснее будет.

Юноша чуть отступил и понурился. Может быть, он почувствовал укор в словах монаха, а может быть, и нет.

— На твое доверие и я отвечу доверием, — продолжал Кадфаэль. — По мне, так разницу между этими монархами невелика, главное же, чтобы человек был верен данному слову. Ну да ладно, давай-ка посмотрим, как у тебя дело пойдет, а я, как закончу капустную грядку, приду к тебе на подмогу.

Он наблюдал за тем, как новичок с большим рвением принялся за работу. Его грубая туника была скроена свободно и, словно мешок, перехваченный в талии, скрывала очертания гибкого тела. Очевидно, она досталась ему от кого-то из родственников, постарше и покрупнее, да и тот оставил пареньку одежонку уже изрядно поношенной. «Да, дружок, — подумал Кадфаэль, — поглядим, надолго ли хватит у тебя прыти при такой-то жаре».

К тому времени, когда, покончив с капустой, Кадфаэль явился на шуршащее поле сухих гороховых стеблей выручать своего помощника, паренек уже обливался потом и тяжело дышал, но размахивал серпом, не сбавляя ходу. Кадфаэль сгреб охапку срезанных стеблей к краю поля и добродушно заметил:

— Не стоит превращать работу в подвижничество. Давай-ка оголяйся до пояса — куда как сподручней будет. — И с этими словами он спустил уже подоткнутую до колен рясу с могучих загорелых плеч, так что она складками свисала с пояса.

Но Годрик отреагировал вовсе не так, как ожидал Кадфаэль. На какой-то миг он замер с занесенным серпом, но тут же ответил: «А мне и так хорошо!» — и решительно продолжил свои труды. Однако голос его прозвучал чуточку выше, чем прежде, и Кадфаэль не уловил в нем юношеской хрипотцы, зато заметил, как румянец багряной волной залил шею и щеки парнишки.

Может, это кое-что и значит, хотя кто знает... Может быть, малый приврал насчет своего возраста — голосок-то его, судя по всему, совсем недавно стал ломаться и еще не установился. И вполне возможно, что под туникой у него нет рубашонки, вот паренек и стесняется обнаружить это перед новым знакомым. Ну что ж, проверить это можно и по-другому. И лучше не откладывать, потому что окажись то что заподозрил Кадфаэль, правдой, тут будет о чем поразмыслить, и поразмыслить серьезно.

— Глянь-ка — неожиданно воскликнул монах, — вон на ту цаплю: она у нас яйца таскает. — И он указал в сторону Меола, речушки, которую ничего не подозревавшая птица как раз переходила вброд, сложив огромные крылья. — Ты к ней ближе, чем я, малыш, ну-ка запусти в нее камнем.

По правде сказать, никакой вины за птицей не числилось, но если догадка Кадфаэля верна, ей ничто и не грозит.

Годрик уставился на цаплю, схватил внушительных размеров камень и швырнул его изо всех сил. При этом он широко и неловко размахнулся рукой, не сумев вложить в бросок даже свой небольшой вес, и камень с плеском шлепнулся на мелководье, так что цапля, лишь слегка испугавшись, отлетела на несколько шагов.

— Ну-ну, — пробурчал себе под нос Кадфаэль и погрузился в раздумье.

В своем осадном лагере, раскинувшемся между широкими кольцами излучины Северна, преграждая подступ к замку Форгейт, король Стефан кипел от ярости. Он пировал, чествуя немногих верных жителей Шрусбери — верных, разумеется, его особе, которые явились в лагерь, чтобы предложить свою помощь, и готовил отмщение тем многим неверным, которые явиться не удосужились.

Король был крупным, шумливым, бесхитростным, отличался привлекательной внешностью и нежным цветом лица. По натуре он был незлобив, однако сейчас его терзала горечь обиды. Поговаривали, что он тяжеловат на подъем, но когда его дядя, король Генри, умер, не оставив иного наследника, кроме дочери, которая была замужем за графом Анжуйским и жила во Франции, то невзирая на то, что вассалы короля покорно склонились перед его последней волей и признали Матильду королевой, Стефан, единственный раз в жизни, нанес стремительный и точный удар, так удивив этим своих будущих подданных, что они приняли его в качестве государя за его личные достоинства, не успев даже вспомнить о собственных интересах, не говоря уже о данных ими клятвах. Так почему же после столь удачного начала все вдруг пошло вкривь и вкось? Стефан никак не мог взять в толк, с чего это добрая половина его мало-мальски влиятельных вассалов, оправившись от изумления, вызванного его лихим наскоком, затеяла против него мятеж. Что подтолкнуло их к этому? Угрызения совести? Недовольство навязанным им монархом? А может быть, страх перед покойным королем Генри, который, неровен час, обличит их в измене перед лицом Всевышнего?

Вынужденный серьезно отнестись к своим противникам и взяться за оружие, Стефан остался верен себе: в случае необходимости он действовал решительно и сурово, однако всегда был готов принять и простить кающихся. И каков же был результат? Он их щадил, а они злоупотребляли его добротой и презирали его за это. Продвигаясь на север, во владения мятежников, Стефан довольствовался выражением покорности с их стороны, оставляя виновных без наказания, а в итоге местные бароны принимали его доброту за слабость и вовсе не спешили искупить свою вину верной службой.

Ну что ж, завтра на рассвете — штурм, который решит судьбу гарнизона Шрусбери и послужит уроком непокорным раз и навсегда. И если эти упрямцы из Центральной Англии не желают прислушаться к призывам своего короля, сложить оружие и выразить ему покорность, им придется приползти на брюхе, чтобы спасти свои шкуры. Что же касается Арнульфа Гесденского, который изрыгал хулу на короля со стен Шрусбери, то он горько пожалеет о своем бесстыдстве. Но сожаление его не будет долгим, ибо и жизнь его долго не продлится.

Под вечер в своем походном шатре король держал совет с Жильбером Прескотом, доверенным лицом Стефана, который был назначен шерифом Шрусбери, хотя и не имел еще возможности вступить в должность, и Виллемом Тен Хейтом, капитаном фламандских наемников. Это было примерно в то самое время, когда брат Кадфаэль и Годрик мыли руки и приводили в порядок одежду, собираясь к вечерне. Стефан не сумел заручиться военной поддержкой со стороны местного дворянства, и посему ему приходилось полагаться на своих фламандцев. Население же их ненавидело и как чужеземцев, и как бессердечных наемников, которым все одно — что напиться, что деревню спалить, что сделать и то, и другое. Удача сопутствовала Тен Хейту, рыжеволосому верзиле с длинными усами, и в свои тридцать лет он прослыл многоопытным воякой. Прескоту уже перевалило за пятьдесят. Спокойный и немногословный, этот рыцарь был умелым и грозным воином и осмотрительным советником. Прескот не был сторонником крайних мер, но сейчас даже он высказывался за самое суровое наказание.