Изобличитель. Кровь, золото, собака - Бушков Александр Александрович Страница 2

Ну разумеется, обе проказницы с любопытством наблюдали за его реакцией. Однако Ахиллес не собирался доставлять им такого удовольствия, показывать, что задет. Благо он и в самом деле был нисколечко не задет. Ага, легонькое разочарование в красивых серых глазах – жертва не признала себя жертвой.

– Да, разумеется, – сказал Ахиллес. – Беспамятство ваше хорошо известно… но вам оно идет.

– Вы рассердились? – с самым невинным видом спросила Ванда.

– Ну что вы, нисколечко, – ответил Ахиллес. – Сожалею лишь о том, что я не Байрон…

– Испытываете тягу к стихосложению?

– Нет, никогда за собой такого не замечал, – сказал Ахиллес. – Я о другом. Вспомнилось другое… Я где-то читал, что однажды лорд Байрон самым натуральным образом выпорол розгами некую близкую ему особу. За злой язычок.

Ванда прищурилась:

– Я беспамятная, но не глупенькая, Одиссей Петрович. Намек достаточно прозрачен… Но я-то не близкая вам особа…

Из-под опущенных ресниц она послала Ахиллесу совершенно женский взгляд – томный, обольстительный, многое обещавший. Он даже смутился чуточку: никогда не робел перед прекрасным полом, но такой взгляд у гимназистки, пусть даже последнего, восьмого класса… Времена и нравы нынче наступили свободные, о нынешних гимназистках в газетах можно прочесть немало интересного. И где успела научиться таким вот взглядам? Правда, говорят, женщины этим искусством владеют чуть ли не с колыбели. И если вспомнить не столь уж давнюю историю с настоящей бурей в семействе Шагариных… Нет, ему хотелось верить, что Ванда не такая. Никаких особенных чувств Ахиллес к ней не испытывал, но ему отчего-то хотелось, чтобы красивые девушки оставались чистыми…

И снова две проказницы с любопытством следили за его реакцией. Но не показывать же перед ними смущение? Самому, что ли, попробовать ее смутить?

– Да, действительно, мадемуазель Ванда… – сказал он с самым беззаботным видом. – Однако, ежели поразмыслить, отыщутся другие способы мести за острый язычок, гораздо более безобидные, чем грубые розги, но действенные…

– Интересно, какие же? – вновь по-кошачьи прищурилась Ванда.

– Все очень просто, – сказал Ахиллес с обаятельной улыбкой. – Когда вы закончите гимназический курс, я по всем правилам попрошу у ваших родителей вашей руки[2]. Меня, конечно, никак нельзя назвать «хорошей партией», состояния у меня нет, но я как-никак дворянин и офицер с перспективой военной карьеры. Ваш батюшка, простите за откровенность, тоже не из богачей, по чину не более чем штатский капитан, именьице у вас крохотное. К тому же мы с вами живем, посмотрим правде в глаза, в глухой провинции. Здесь и требования к женихам не столь высоки, как в столицах или городах покрупнее… Словом, ваши родители могут усмотреть во мне подходящую кандидатуру…

– Ах, вот оно что… – протянула Ванда, нисколечко не выглядевшая возмущенной. – А потом, на правах законного супруга, вы получите полную возможность пороть меня розгами? Да? Одиссей Петрович, мы как-никак живем в двадцатом столетии от Рождества Христова, и не где-нибудь в Турции – или где там девушек выдают замуж без их согласия. Я просто откажусь, и все.

– Ну, в этом случае родители все равно будут долго вас уговаривать, а мне почему-то кажется…

– И в этом заключается вся месть? – прямо-таки фыркнула Ванда. – Боже, как мелко… Вам не кажется? – И она послала еще один женский взгляд. – Сдается мне, вы проглядели нечто для вас опасное. А если я возьму и соглашусь? Вы же дворянин и офицер, вам никак нельзя будет отступать, придется венчаться… И кто сказал, что я позволю себя пороть? Может оказаться наоборот – вам придется терпеть мой ужасный характер, я вам буду запрещать не только выпивать, но и курить, требовать каждую неделю новых нарядов, а то и изменять, не особенно и скрываясь, ваша жизнь превратится в ад… – Она звонко рассмеялась. – Ну что, Ахиллес Петрович? Как сказал бы мой дядя, заядлый любитель шахмат, партия сведена вничью?

– Пожалуй, – честно признался он. – Вас не обыграть, мадемуазель Ванда…

– Ну, разумеется, – сказала она вкрадчиво. – Обыграть красивую и неглупую барышню? Беспочвенные мечтания… – и продолжала уже гораздо более естественным тоном: – Ну, не сердитесь, Ахиллес Петрович. Нам с Катей, как иные выражаются, вступать во взрослую жизнь уже через какой-то год. Будем настоящими барышнями. А лучшее оружие барышни – острый язычок. Вот и практикуемся на ком удастся…

– Мне казалось, что лучшее оружие барышни – совсем другое…

– Интересно, какое же?

– Ну, скажем, постоянство, верность…

Ванда звонко рассмеялась:

– Да вы романтик, Ахиллес Петрович! Право слово, романтик! Интересно, что это за почтовый пакет у вас под мышкой? По размерам, похоже, там книга… Уж не поэзия ли? Надсон?[3] Такой романтик, как вы, просто обязан любить душку Надсона…

– Не угадали, мадемуазель Ванда, – сказал он. – Как-то не увлекаюсь я поэзией.

– Ах да, я забыла… Городок наш небольшой, все всё обо всех знают… У вас там, конечно же, очередной роман о проницательных сыщиках и злых разбойниках? На сей раз угадала?

– Угадали.

– Сверкают злодейские кинжалы, палят револьверы… Та же самая романтика, только сугубо мужская…

– Возможно, – сказал Ахиллес. – Вот еще что, мадемуазель Ванда… Я хотел бы спросить из чистого любопытства. Действительно, в нашем городке все всё обо всех знают… С вами вот уже добрых два месяца нет Вари Истоминой. А ведь вы, мне говорили, с первого класса не разлучались, разве что на ночь. Такими закадычными подругами были… Как три мушкетера, только без шпаг и усов. Может быть, вы читали Дюма? «Надобно вам знать, что мы, Атос, Портос и Арамис – Трое Неразлучных, как все нас зовут». Но ее уже два месяца с вами нет…

Ему никак не могло показаться – на оба красивых личика определенно набежала тень.

– Всего хорошего, Ахиллес Петрович, – сказала Ванда сухо. – Простите, но нам пора…

И обе барышни направились прочь. Ахиллес озадаченно смотрел им вслед. Крайне походило на то, что он, сам того не ведая и не желая, ухитрился задеть Ванду, и всерьез. Что у них могло произойти в троице неразлучных? Шерлок Холмс пустил бы в дело свой дедуктивный метод… Поссорились, конечно. Женщины, неважно, в каком они возрасте, если уж ссорятся, то бывают гораздо более непримиримы, чем мужчины. Но из-за чего могли смертельно рассориться девицы, неразлучные с первого класса? Вот вопрос…

Объяснение вроде бы подворачивается. Они уже в том возрасте, когда могут поссориться из-за кавалера, не поделивши такового. Варя – тоже расцветающая красоточка, и за всеми тремя давно уже пробуют ухаживать, в том числе отнюдь не только ровесники…

Нет, это отпадает. Будь здесь одна Ванда или одна Катенька, такое предположение годилось бы. Но он видел совершенно одинаковое выражение на личиках обеих. Значит, здесь что-то другое. Хотя… Кто их поймет, современных девиц. Кто вообще умеет понимать женщин? Быть может, существует некий роковой красавец, в которого влюбились все трое, но завладела им Варя? И Ванда с Катенькой остались подругами, сплоченными общим горем? Или…

– Ну, наконец-то ты в одиночестве! Я уж измаялся, ждавши…

Еще один знакомый голос, моментально оборвавший дедуктивный ход мыслей. Ахиллес повернулся к сослуживцу с некоторым неудовольствием, словно человек, оторванный от серьезного дела, но тут же постарался раздражение отогнать: не столь уж серьезное дело – пытаться дедуктивным методом доискаться, отчего вдруг поссорились три неразлучные прежде подруги-гимназистки.

Поручик Тимошин, с первого взгляда ясно, был вполне доволен жизнью. И, конечно, изрядно пьян, но догадаться об этом можно было лишь по запаху, стоя вплотную. Люди обладают самыми разнообразными талантами. Талант Тимошина заключался в том, что ему, чтобы шататься и молвить заплетающимся языком, требовалось, пожалуй что, не менее ведра, а до такой кондиции поручик никогда не доходил. И этот его талант не столь бесполезен, как может показаться, – наоборот, порой приносит нешуточную выгоду при общении с вышестоящими командирами, полагающими поручика трезвехоньким. Главное, чтобы начальство ничего компрометирующего не унюхало. Если этого не происходит, Тимошин вне подозрений: стоит строго вертикально, речь связная и толковая. А ведь не один младший офицер имел неприятности, будучи застигнут пьяным в неподходящее время…