Наталья Александрова - Волчья сотня Страница 20

Внезапный порыв ветра пробежал по степи, пригнув порыжелые осенние травы, растрепав конские гривы, взметнув знамена полков и яркие значки эскадронов. И Борис Ордынцев принял этот порыв ветра как ответ на свою беззвучную молитву, как скрепление своего договора с Судьбой.

Петр Алымов встретил его понимающей усмешкой, но ничего не сказал. Тем временем из-за холма вернулась «волчья сотня». Казаки сбросили на траву перед генералом пленных махновцев. Трое их них поднялись на ноги, двое остались лежать, никак не очухавшись после перенесенных ударов. Генерал Говорков спешился и подошел к ним.

– Здорово, бандиты! – зычным голосом приветствовал он пленных.

– Мы не бандиты, – громко и зло ответил рослый бородатый махновец, гордо выпрямившись и прямо глядя в глаза генералу, – мы бойцы отдельной бригады комбрига батьки Махно!

– Ишь, какой гусь! – с насмешливо-уважительной интонацией проговорил Говорков. – А ты небось комиссар?

– Мы комиссаров не признаем, – ответил бородатый, – мы – революционные анархисты!

– Анархисты – это что же, которые в антихриста веруют? – Говорков явно валял ваньку, хотел вывести из себя решительного махновца.

– Ни в Христа, ни в антихриста мы не веруем, – по-прежнему громко и зло отвечал пленный, – а воюем мы с вами, сволочами, за крестьянскую волю без господ да без начальников…

– Ну, большевики-то вам волю устроят, небо с овчинку покажется, – насмешливо парировал Говорков.

– Мы сами большевикам что хочешь покажем, если пойдут они против крестьянской воли!

– Ну-ну, там видно будет. Гляжу, братец, больно ты речист. Наверняка комиссар. – Говорков подозвал командира «волчьей сотни» худого одноглазого есаула Негоду и приказал: – Есаул, вы умеете с этой сволочью разговаривать. Узнайте, где их основные силы. Не миндальничайте с ними. Впрочем, этому вас учить не надо.

Есаул, необычайно высокий, с ястребиным смуглым лицом, пересеченным пиратской черной повязкой, шагнул к разговорчивому махновцу и страшным сиплым голосом проговорил:

– Ты, антихрист революционный, что вы здесь делали, куда направлялись и где сейчас основные силы вашего батьки-комбрига?

Махновец, до того державшийся вызывающе, принял вид еще более гордый и заносчивый и чуть не выкрикнул:

– Ничего от нас, сволочи, не добьетесь! Революционные анархисты своих не выдают! А основные силы батьки нашего повсюду, в каждой мужицкой избе, в каждой деревне, в каждой станице! Вся степь – батьки нашего сила, и вы с той силой вскорости встретитесь! Тогда не будет вам, собаки, от нас пощады!

Генерал Говорков, казалось, с удовольствием слушал пленного. На лице у него снова появилась ироническая улыбка. Он кивнул, словно соглашаясь с махновцем, и резюмировал:

– Нет, каков Цицерон! Определенно, комиссар.

Есаул Негода знаком подозвал к себе пожилого рослого терского казака в волчьей папахе. Когда тот спешился и подошел к есаулу, Негода что-то приказал ему вполголоса, а затем повернулся к адъютанту Говоркова, молодому драгунскому поручику Стаховичу, и сказал:

– Вы обратили внимание, господин поручик, что в кавалерийской рубке очень часто случается видеть хороший удар, но никогда почти не видишь отрубленной головы?

Стахович удивленно посмотрел на Негоду. Слова его показались поручику более чем странными и несколько даже шокировали его. Есаул же, будто не замечая удивления адъютанта, продолжал:

– Дело в том, что отрубить голову человеку можно только в определенном положении. Для этого нужно обязательно быть с ним на одном уровне. Отрубить голову пешему конный не может, удар придется косо, сверху вниз и в лучшем случае рассечет ему череп. Вот какое нужно для такого удара положение. – И Негода рукой указал на разговорчивого махновца.

В это время пожилой казак зашел пленному за спину и, совершенно неожиданно выхватив из ножен свою тяжелую шашку, нанес по шее махновца страшный и молниеносный удар.

Голова анархиста слетела с плеч и, как мяч, покатилась по траве. Открывшееся на месте удара красное отверстие выплюнуло кверху невысокий фонтан темной крови и тут же сжалось, как детский кулачок, из красного сделавшись почти черным. Обезглавленное тело еще несколько бесконечных секунд простояло и затем грохнулось оземь, обдав Негоду и Стаховича темно-красными брызгами.

– Отличный удар! – раздался сзади восхищенный шепот. – Вы не находите, Ордынцев?

Борис, наблюдавший за всей это сценой, обмер. Тошнота подкатила к горлу. Усилием воли он сдержал рвотный спазм и оглянулся. Поручик Осоргин зло и насмешливо смотрел на него.

– Шел бы ты, Митенька, куда подальше, – доброжелательно посоветовал появившийся из-за спины Осоргина Петр Алымов. – Удар, конечно, неплох, но давай-ка лучше в бою тренироваться, а не на безоружном человеке свое умение показывать.

Осоргин хмыкнул и отошел. Борис увидел, что поручик Стахович тоже страшно побледнел и отвернулся. Генерал Говорков, сохранявший невозмутимость, посмотрел на своего адъютанта и покачал головой.

– Поручик, – сказал он, – вы солдат, а не курсистка. Солдат не имеет права бояться крови. Мы все ходим под Богом, каждый день может стать нашим последним днем.

У Бориса испарина выступила на лбу, и тут он почувствовал, как его локоть сжала сильная рука Алымова. Петр стоял рядом и молчал. Вернее, они стояли рядом, они были вместе. Что бы ни случилось, Борис знал, что они вместе. Друзья, почти братья. И Борису полегчало.

Оставшиеся в живых махновцы в ужасе смотрели на кровавые останки своего товарища. Есаул Негода схватил одного из «зеленых» за ворот и, яростно рванув его, как тряпичную куклу, прорычал:

– Видел, погань бандитская! Смотри, хорошенько смотри! Сейчас и тебе так же голову смахнут, если не заговоришь!

Махновец почти потерял сознание от ужаса. Он смотрел совершенно побелевшими глазами то на свирепого есаула, то на обезглавленного своего командира и бормотал еле слышно:

– Все… все скажу, ваше благородие… Все скажу, только не надо, не губите…

– Что, мозгляк, штаны обмочил? – презрительно прошипел есаул. – Говори, сволочь, где ваша бригада и что вы здесь делаете?

– Батька… батька возле Нечаевской… – проговорил побелевший от ужаса пленный, взглядом загипнотизированного кролика глядя в единственный черный ястребиный глаз есаула. – А мы… с разведкой шли… Да к человеку одному наведаться…

– Что за человек? – рыкнул есаул.

– Не… не знаю… Христом-Богом клянусь… Шлыков знал… – пленный указал на обезглавленный труп, – он нас вел… А к кому – не говорил… Христом-Богом клянусь. – Махновец уже не говорил, а почти визжал от ужаса, как свинья, почувствовавшая нож мясника у себя на загривке.

– Ну смотри, мразь бандитская! – Есаул отбросил пленного, как тряпку. – Если что соврал – видел, что с тобой будет!

Генерал Говорков откашлялся и мягко сказал Негоде:

– Ваши методы, есаул, разумеется, действенны, но все же… вот видите, самого ценного свидетеля лишились. Спешите, торопитесь! И поручику, – генерал с усмешкой покосился на бледного как смерть Стаховича, – плохо стало…

– Господину поручику, – презрительно произнес Негода, – надобно пойти проблеваться. И вообще пора привыкать к крови. Война есть война.

– Пойдем-ка, Борис, к батарее, – вполголоса сказал Алымов. – Хватит с нас на сегодня этакого театра.

Когда они расположились в сторонке от всех и закурили, Борис спросил:

– Как думаешь, правду тот сказал, что шли они к тайному человеку? Не к нашему ли?

– Нет, – подумав, отвечал Алымов, – по всему видно, Махно не знает, что против него мы выступили. Иначе он бы не такую разведку послал. Эти-то уж больно беспечно себя вели, никакого охранения не выставили, сидят себе у костерка, как на пикнике.

– Значит, шли они тут в одно место… – задумчиво бормотал Борис, – допустим, и наш предатель тоже туда должен был как-то попасть… И передать, где мы находимся и какие у нас намерения… И что же теперь предпринять?

Из оврага неподалеку донеслись выстрелы.

– Пленных расстреливают, – констатировал Алымов. – Но кого-то должны оставить.

Оставили самого незаметного. Как выяснилось, он знает эти места, и по всему выходило, что шли они к пасеке, что находилась от места, где стоял отряд, верстах в десяти, как, подумав, сообщил «язык». К пасеке должны они были поспеть к ночи, а потому и устроили дневку в овраге, чтобы скоротать время.

– Штабс-капитан Алымов! – раздался голос полковника Азарова.

– Слушаюсь! – Алымов вскочил и вытянулся, но больная нога предательски подвернулась.

– Примите батарею! – отрывисто приказал Азаров и, видя, что Алымов еле удерживается от вопроса, пояснил: – Я еду с разъездом, вернусь ночью.

Борис мигом вскочил на ноги и крикнул:

– Господин полковник, позвольте мне с вами!

– Извольте, поручик, – нехорошо усмехнулся полковник, – получите боевое крещение.