Эллис Питерс - Исповедь монаха Страница 20

Хэлвин вздохнул.

— У меня гораздо меньше сил, чем я думал, — сказал он невесело.

— Сейчас это не имеет никакого значения. Мы ушли из Элфорда и теперь ты можешь спокойно отдыхать.

Оба говорили вполголоса, словно боясь потревожить чей-то покой в этом большом гулком холле. Когда они замолчали, вновь установилась абсолютная, ничем не нарушаемая тишина. Полуоткрытая дверь солара внезапно распахнулась настежь, и в дверном проеме показался стройный силуэт благородной дамы — несомненно, это была хозяйка дома, жена Сенреда. Она сделала несколько шагов вперед, свет от ближайшего факела упал на ее лицо, которое до того находилось в тени, и она вдруг, будто чудом, преобразилась. Благородная дама тридцати с лишним лет исчезла, а на ее месте оказалось юное цветущее существо. На вид девушке можно было дать от силы семнадцать-восемнадцать лет, с миловидного лица на них взирали громадные лучистые глаза, высокий ясный лоб был светел и жемчужно чист.

Хэлвин тихо вскрикнул, вернее, даже не вскрикнул — ахнул странным придушенным голосом, схватил костыли, вскочил на ноги и уставился на представшее им удивительное видение. Девушка отступила на шаг и замерла при виде незнакомцев. Они с Хэлвином застыли так на несколько мгновений, потом девушка повернулась и вновь скрылась в соларе, тихонько притворив за собою дверь.

Хэлвин покачнулся, свет померк перед его глазами, пальцы, сжимавшие перекладины костылей, разжались, и он без чувств повалился на тростниковые циновки.

Хэлвина отнесли в спальню и уложили в постель, он все еще был без памяти.

— Упадок сил, только и всего, — ответил Кадфаэль на встревоженные расспросы Сенреда. — В последние дни он довел себя до полного изнеможения, но теперь с этим покончено. Спешить нам больше некуда. Сон — его главное лечение. Смотри, он приходит в себя.

Хэлвин пошевелился, веки его дрогнули, он открыл глаза и вполне осознанно взглянул на склоненные над ним обеспокоенные лица. Он находился в полном сознании и помнил, что с ним случилось до обморока, потому что сразу же стал просить прощения за причиненное беспокойство.

— Я сам виноват, — сказал он. — Так мне и надо за мою непомерную самонадеянность. Но сейчас я чувствую себя хорошо. Очень хорошо!

Коль скоро всем было ясно, что Хэлвин нуждается прежде всего в отдыхе, их оставили одних, хотя и на короткое время. Сначала в комнату постучался бородатый слуга с горячим душистым вином. Следом появилась старая Эдгита, которая сперва принесла светильник и воду для умывания, а потом ужин и спросила их, не надо ли еще чего-нибудь.

Высокой, крепкой Эдгите было никак не меньше шестидесяти. По-видимому, она всю жизнь прослужила Вайверсам, пользовалась их полным доверием и с законной гордостью носила у пояса аккуратного черного платья большую связку ключей. Молоденькие служанки, как позднее приметил Кадфаэль, если и не трепетали перед ней, то, во всяком случае, почтительно и беспрекословно подчинялись ее распоряжениям.

Ближе к ночи Эдгита пришла опять. На этот раз она сопровождала жену Сенреда, миловидную темноволосую толстушку, с ласковым голосом и располагающими манерами, которая пришла осведомиться, всем ли они довольны и как себя чувствует больной. Добродушная, розовощекая Эмма ничем не напоминала хрупкое изящное создание, на миг показавшееся и тут же поспешно скрывшееся в соларе при виде незнакомцев.

Когда Эмма ушла, Кадфаэль спросил у Эдгиты, есть ли у ее господ дети.

Сначала Эдгита не была уверена, стоит ли отвечать на столь нескромный вопрос какого-то чужака, но затем сменила гнев на милость:

— У них есть сын, взрослый сын, — и после недолгого колебания неожиданно добавила: — Его сейчас нет дома, лорд Сенред отправил его на вассальную службу к своему сюзерену.

За ее словами явно что-то крылось, возможно даже, это было несогласие с решением своего хозяина, в чем она, конечно, никогда бы не созналась. Все эти попутные соображения несколько отвлекли Кадфаэля от хода собственных мыслей, однако, продолжая гнуть свою линию, он спросил со всей возможной учтивостью:

— А нет ли у них дочери? Когда мы сидели в холле, туда на секунду заглянула юная девица. Наверное, это родственница лорда и леди Сенред?

Эдгита наградила его суровым подозрительным взглядом. Ей не понравилось, что какой-то монах проявляет повышенный интерес к молоденькой девушке, но даже если гость своими неуместными вопросами нарушал правила приличия, она считала себя обязанной проявлять к нему вежливость.

— Юная леди — сестра лорда Сенреда, — объяснила она сдержанно. — Хотя при такой разнице в возрасте она ему скорее как дочь. Старый лорд Эдрик, отец моего господина Сенреда, женился во второй раз уже в преклонных годах, потому так и вышло. Сомневаюсь, что вы ее еще раз увидите, она слишком хорошо воспитана, чтобы потревожить покой усталых пилигримов, — со значением окончила свою речь Эдгита, прозрачно намекая на то, чтобы монахи соблюдали благопристойность и держали глаза долу при случайной встрече с ее дорогой невинной голубкой.

— Не сомневаюсь, юная леди делает честь своей наставнице, — любезно откликнулся Кадфаэль. — Сын Сенреда тоже был на твоем попечении?

— Госпожа Эмма не доверила бы своего птенчика никому другому, — с простодушной гордостью проговорила старая служанка. — На всем свете не сыщешь лучших детей, они мне как родные.

Наконец Эдгита ушла. Хэлвин лежал с открытыми глазами, напряженно размышляя о чем-то.

— Так мне не померещилось? Мы на самом деле видели какую-то девушку? — спросил он в конце концов, хмурясь от усилия как можно точнее вспомнить то, что предшествовало его обмороку. — Я сейчас лежал и все пробовал понять, что же со мной случилось. У меня до сих пор звучит в ушах стук падающих костылей, но почему я уронил их? Должно быть, после холода голова у меня закружилась от жара очага.

— Девушка действительно приходила, — сказал Кадфаэль. — Она сводная сестра Сенреда, младше его лет на двадцать. Если ты решил, что она тебе померещилась, то ты ошибаешься. Она вошла в зал, не зная, что мы там, и, наверное, мы ей не понравились, потому что едва увидев нас, она сразу же вернулась обратно в солар и закрыла за собою дверь. Ты помнишь это?

Он не помнил. Что-то смутно мелькало в мозгу Хэлвина, словно обрывок ускользающего сновидения, но когда он пытался поймать его — все исчезало. Хэлвин потряс головой, будто хотел стряхнуть пелену с глаз, и с вздохом промолвил:

— Нет, все как в тумане… Помню, как открылась дверь, а вот потом… Раз ты говоришь, что она вошла, значит так оно и было. Но я не помню лица… Может быть, когда мы увидим ее завтра…

— Завтра мы ее не увидим, — ответил Кадфаэль, — если только это будет угодно ее няньке. Мне показалось, что дражайшая Эдгита подозрительно относится к монахам. А теперь, не пора ли на покой? Давай я задую светильник.

Но если Хэлвин не мог вспомнить, как выглядела девушка, появившаяся сперва в виде темного силуэта на фоне дверного проема, а затем озаренная светом факела, у Кадфаэля она стояла перед глазами, как живая. И теперь, когда он задул светильник и лежал в темноте, прислушиваясь к дыханию спящего Хэлвина, ее образ не исчез, а стал еще ярче. Кадфаэля преследовало странное ощущение, что неспроста он столько времени думает о ней, вот только как он ни ломал голову, не мог сообразить, почему. Не в силах заснуть, он все представлял себе ее лицо, легкую походку — и не мог отыскать в ней ни малейшего сходства ни с одной из знакомых ему женщин. И вместе с тем она смутно напоминала ему кого-то.

Она была высока, или, возможно, показалась Кадфаэлю такой из-за своей тонкости и гибкости, а еще оттого, что держалась очень прямо. Во всяком случае, для юной девицы она была достаточно высока — выше среднего роста. Изящество манер и девичья грациозность странным образом сочетались в ней с живостью ребенка и проворством молоденькой косули, готовой броситься прочь при любом шорохе. Неожиданно увидев монахов, она мгновенно отступила назад, но дверь за собой притворила тихо, без стука, чтобы в свою очередь не напугать их. Писаной красавицей ее не назовешь, хотя, конечно, молодость и невинность красят сами по себе. У нее было овальное, сужающееся книзу лицо, широко расставленные огромные глаза и четко очерченный округлый подбородок. Непокрытые каштановые волосы зачесаны назад и заплетены в косы, открывая и без того большой лоб, и оттеняя ровные дуги бровей и длинные черные ресницы. Ее глаза — Кадфаэль хорошо их запомнил, хотя и видел всего несколько секунд, — поражали своей величиной. Сказать, что они карие, значит ничего не сказать. Очень темные, и в то же время лучистые, яркие, с удивительными зелеными ободками, такие глубокие, что в них можно утонуть. Взгляд искренний, прямой и доверчивый, какой бывает у дикого лесного звереныша, на которого еще никто никогда не охотился. Неповторимое своеобразие ей придавали в первую очередь бездонные глаза, а потом безукоризненно правильная, чистая линия овала лица.