Сергей Зверев - И слух ласкает сабель звон Страница 21

— Малоприятное положение, — пробормотал Кураев. — Врагу не позавидуешь.

— Оболочка намокает под дождем, воздушный шар тяжелеет, теряет высоту, — прокомментировал Голицын.

— Хоть ты в самом деле выкидывай кого-нибудь за борт, — красноречиво поглядел на журналиста Кураев.

Молнии становились сильнее и многочисленнее. Особенно мощная низринулась к земле, и в гондоле стало светло как днем. Небо мерцало всполохами. В следующее мгновение ночь снова поглотила шар.

Монгольфьер постепенно выходил из полосы дождя, но исправить это уже ничего не могло.

Несмотря на страх, мозг журналиста работал словно сам по себе, автоматически создавая текст будущего репортажа:

«Вновь темнота ослепила наши глаза. Шесть, семь молний исполинскими полипами бешено заветвились по небу. Громовые раскаты… И среди них наполненный водородом корабль! Вновь ужасные порывы ветра, весь корабль содрогается…»

— Ну, вот мы и достигли восьмисот метров! — взглянув на барометр, сказал пилот.

— Смотрите!

Вглядываясь вниз, Голицын вдруг увидел, как шар вырвался из мерзких объятий облаков и, быстро снижаясь, понесся к земле. Внизу резко прорисовалась картина в виде небольшого городка с редкими освещенными окнами.

— Мы находимся прямо над городом! — вскрикнул Санин.

— А земля круглая, — сердито фыркнул ротмистр. — Да видим мы, не слепые!

Река смотрелась серебристой линией, рассекающей городок пополам, а мост казался ниткой, протянутой между берегами.

— Как мы сейчас шлепнемся на мостовую, как захрустят наши косточки! — демонстрируя чувство черного юмора, прохрипел Кураев.

— Можно ведь и крышу проломить, — философски заметил поручик. — Учитывая, что они у немцев черепичные, какой-никакой, а шанс на спасение у нас имеется.

— Что вы такое говорите, господа! — заныл репортер. — Я не хочу умирать! У меня мама.

— Заткнись, идиот! — погрозил ему Кураев. — Я не позволю тебе пятнать честь русского офицера в его последнюю минуту. Такие события надо встречать достойно.

— У всех мама, — лаконично заметил Голицын. — Вы тут не один, произведенный на свет не без помощи родителей.

Земля приближалась.

— Бросаем все! — закричал пилот. — Надо облегчить гондолу от балласта.

— Знаю я один балласт! — не к месту хихикнул Кураев. — Давайте его отправим вниз, а, поручик?

— Вы так считаете? — пряча улыбку, окинул оценивающим взглядом репортера Голицын. — По-моему, не поможет.

Прямо перед ними — рукой достать — проносились дома с островерхими крышами, улицы, площадь. Вопрос, как понял Голицын, теперь заключался уже только в секундах.

— Как думаете, ротмистр, до тридцати досчитать успеем? — поинтересовался поручик, видя впереди что-то чрезвычайно высокое, выделявшееся на общем фоне.

— Я… — начал было ротмистр, но фразу не закончил.

Все увидели, как ветер бросил шар прямо на высоченную колокольню кирхи.

— Держись! — пронесся крик.

Удар сотряс корзину. Все взглянули вверх — шар повис на шпиле и медленно сдувался.

— Все живые? — огляделся поручик. — Вроде все…

Гондола висела, прислоняясь к кирпичной стене башни. Неподалеку, внизу, виднелись ярко освещенные окна ресторана.

— Слышите? Немцы празднуют! — кивнул Кураев в сторону здания, откуда звучали песни подвыпивших гуляк.

Он еще раз приложился к фляжке и спрятал ее в карман. Затем ротмистр выбросил за борт ранцы с германской формой и поднял палец, отсчитывая время.

— Пять секунд, — заключил он. — Что ж, господа, высоковато, но сидеть здесь до утра — не лучший выход.

— Что вы хотите этим сказать? — подозрительно спросил Санин.

— То, что первым пойдешь ты, — сбрасывая вниз веревку, глянул офицер на репортера. — Надо же тебе о чем-то писать в своей газетенке!

— Нет! Только не это! — замахал руками Санин.

— Полезешь!

— Нет, я боюсь высоты. Ни за что!

Несмотря на отчаянные протесты, Кураев и Голицын настойчиво подталкивали журналиста к борту корзины.

— Вперед и сейчас же, — голосом, не терпящим возражений, сказал поручик.

— Я…

— А иначе выброшу.

Потрясенный мрачным выбором, репортер схватился за веревку и отправился вниз. Спуск прошел удачно.

— Ты смотри, а я думал, сорвется, — удивленно заметил Кураев, перебираясь через борт. — Ну-с, а теперь и мы отправимся вниз. Встретимся на земле. — Ротмистр быстро скользнул вниз.

— После вас мсье, — жестом предложил Голицын пилоту покинуть кабину.

— Никак невозможно, — галантно отказался тот. — Я, как капитан, должен последним покинуть корзину монгольфьера.

Голицын, вынужденный признать его правоту, взявшись за веревку, начал спуск.

ГЛАВА 19

Ресторан в городке Граунау в этот вечер гудел. Само это заведение, собственно, и предназначено быть наполненным людьми, которые выпивают, закусывают и гуляют. На то они, рестораны, и созданы. Но сегодня здесь было особенно весело. И причина была соответствующая — офицеры отмечали день рождения своего командира — полковника Эрнста Хирта.

Сегодня полковнику стукнуло сорок пять — дата вроде бы и не круглая, но все же… Мужчиной Хирт был, как говорится, в самом расцвете сил — карьера шла неплохо, позволяя ему успешно продвигаться по служебной лестнице. Сейчас он возвышался во главе стола, сразу давая понять всем своим внушительным видом, кто же здесь главный. Пышные усы, расходившиеся далеко в стороны, придавали ему особо значительный вид. Он руководил процессом и принимал поздравления.

Подчиненные как могли проявляли свое рвение и усердие, поздравляя командира. Каждый старался перещеголять предыдущего оратора, произнося свой тост.

— Господа! — поднялся из-за стола майор. Его усы, располагавшиеся горизонтально, придавали ему забавный вид. — Я хочу поднять этот бокал за здоровье нашего командира.

Но шум, царящий в этот момент за столом, был таким, что желающего произнести поздравительные слова никто просто не услышал. Тогда тот, напрягая голосовые связки, произнес повышенным тоном:

— Прошу внимания! Прошу внимания! — привлекая к себе внимание, он постучал столовым ножом по рюмке, призывая присутствующих к тишине. — Я хочу поднять этот бокал за здоровье нашего командира. Сегодня мы собрались в тесном офицерском кругу для того, чтобы отметить такое событие. Ведь каждому офицеру известно, что его семья — это не какие-то там сюсюканья с бабами, а семья — это его часть. И все мы здесь спаяны воедино. Спаяны дисциплиной, дружбой, товариществом и пониманием нашей роли. А она особенно рельефно проявляется сегодня, когда именно от нас и зависит благополучие и могущество нашей великой родины. Так вот, в каждой семье есть глава, тот, кто руководит ею, понимает все ее нужды и заботы. Так же и в нашем полку. Полковник Хирт — это тот человек, который является главой нашего офицерского сообщества, тем человеком, под началом которого мы идем к нашим победам. От лица всех желаю ему крепкого здоровья и успехов!

Зазвенели рюмки. Разговор перешел на тему коварной Италии, выступившей на стороне Антанты.

— Проклятые макаронники никогда мне не нравились! Я помню все эти надежды многих: дескать, Италия в соответствии со всеми договоренностями в случае войны выступит вместе с нами. Я уже тогда знал, что ничего хорошего от этих, с позволения сказать, друзей ждать не приходится! — возбужденно говорил Хирт. — Меня совершенно не удивило выступление Италии. Я ожидал этого с самого начала, а ведь сколько приходилось спорить с разными там теоретиками, доказывавшими, что Италия наш надежнейший союзник. Ее аппетиты сильно выросли за последние годы. После войны с Турцией Италия переоценивает свои силы. Теперь она замахивается на австрийскую Далмацию. Я отлично помню, как два года назад я заявил, что Италия только и ждет, чтобы проявить свое настоящее обличье. А ведь как меня тогда обвиняли — дескать, я и такой, и сякой, и ничего в этом не понимаю… А кто оказался прав? То-то же! Кстати, и Австрия хороша, развела у себя демократию, позволяя каждому народу замахиваться на какие-то свои права. Каждый дальновидный человек должен был предвидеть, куда может завести чрезмерная снисходительность к подобным элементам.

— Мягкотелость Австрии всегда вызывала у меня сожаление, — поддержал говорившего обер-лейтенант, размахивающий гусиной ножкой, точно дирижер. — Разве может получиться что-либо путное, когда они предоставляли свободу чехам и русинам, хорватам и словенцам. Нет, поверьте, я уж вам так скажу: империя должна быть империей и держать всякие там народы вот здесь! — он поднес к носу соседа кулак. — Иначе потом не расхлебаешь. Попомните мои слова — Австрии все это еще боком вылезет. А вот как сражаться, так они оказываются в последних рядах. И мы, немцы, должны помогать им держать фронт. Ведь если бы не наша помощь, русские уже давно были бы в Вене и Будапеште.