Валерио Манфреди - Башня одиночества Страница 22

По возвращении я много раз пытался убедить его, что он ошибается, но Десмонд никогда не слушал голос разума. Он также не захотел удалять от себя Сельзника. Был слишком горд, чтобы признать в нем своего соперника.

Однажды твой отец и Сельзник отправились в новый поход в подземелье, а я остался охранять снаружи.

Обратно вышел только твой отец, раненый, в лохмотьях, истекающий потом, с красными глазами. В руках у него был один из тех камней. Он прижимал его к груди, словно драгоценнейшее сокровище. В другой руке был окровавленный клинок невиданной формы из неизвестного металла.

«Что случилось? — спросил я. — Где Сельзник?»

«Сельзник мертв», — ответил он.

Я подумал, что произошел несчастный случай, обвал.

«Я убил его, — сказал твой отец. — Он пытался отнять у меня это и похоронить в подземелье. Но я нашел оружие…» — Он уронил на землю клинок, который держал в руке.

Но Сельзник не умер, и рана, полученная им, никогда не заживающая, с каждым днем делает его все более свирепым. Никто из нас не может быть спокоен, пока мы не найдем его и не убьем.

Филипп подумал о матери. Отец вернулся, сначала в Рим, потом в Неаполь, и даже не навестил ее до тех пор, пока она не заболела. До тех пор, пока болезнь не унесла ее.

Он закрыл лицо руками.

Падре Хоган поднимался по лестнице Ватиканской обсерватории со смешанным чувством любопытства и глубочайшего беспокойства, ведь падре Бони позвал его впервые после того, как получил перевод «Таблиц Амона». Войдя, он увидел его со спины, тот сидел за рабочим столом.

— Садитесь, Хоган, — сказал Бони не оборачиваясь. — Нам потребуется много времени.

На улице римские колокола звонили вечерний «Ангелус».

Падре Бони встал и, по-прежнему не глядя на Хогана, подошел к окну, из которого открывался вид на купол Микеланджело.

— Я закончил читать «Таблицы Амона», — обернулся он, и падре Хоган с трудом сдержал возглас удивления. Глаза падре Бони запали, весь его вид выдавал сильное внутреннее страдание.

Падре Хоган хотел было зажечь свет, но старик остановил его:

— Не надо, не включайте… еще не стемнело. Послушайте, Хоган, — продолжил он, — в этом тексте содержится ужасная история. Я подумал бы, что все это вымысел, если бы не неопровержимое доказательство, а именно тот радиосигнал, продолжающий до нас доходить и в последнее время трансформировавшийся в иную, более сложную последовательность. Вы сейчас спрашиваете себя, почему я не отдаю вам эту книгу, чтобы вы сами могли с ней ознакомиться. Дело в том, что ее прочтение — процесс трудный, долгий и сложный, в том числе из-за ужасного почерка падре Антонелли и из-за большого количества сокращений и палеографических символов, использованных им… Вы же, если намерены меня слушаться, должны отправляться в путь как можно скорее, потому что времени больше нет. Так вот, этой самой ночью я расскажу вам, что содержится в тексте… если, конечно, вы мне доверяете.

— Можете начинать, если готовы, — ответил падре Хоган, — я слушаю вас.

— «Таблицы Амона», — заговорил падре Бони, — это что-то вроде Священной Книги, своего рода черная Библия, составленная многими людьми в разные эпохи на очень древнем языке, не похожем ни на один из известных нам. Падре Антонелли в своих записях приводит его фонетическую транскрипцию и подстрочный перевод. Я не филолог, так что не могу дать вам более исчерпывающей информации, но в заметках моего предшественника то тут, то там, особенно в наиболее поздних фрагментах, прослеживаются следы эфиопского, а также хамитских языков, что наводит на мысль о своего рода очень древнем египетском наречии. Другими словами, самые последние фрагменты этого текста относятся к эпохе гораздо более далекого прошлого, нежели старейшие из известных нам культур.

Мифический основатель той цивилизации носит имя, которое можно отождествить с именем Тувалкаина. Если это правда, если транскрипция и перевод Антонелли верны, то речь идет о первом человеке, построившем город, первом, кто научился отливать и ковать металлы, и, следовательно, первом человеческом существе, создавшем оружие.

— Так вот в чем причина тревоги падре Антонелли, — заметил падре Хоган.

— Да. Но конечно же, дело не только в этом. Послушайте. Дети Тувалкаина обосновались в стране под названием Дельфуд — нам невозможно идентифицировать ее с каким-то реальным местом, но они утверждали, что нашли способ открыть ворота Эдема, охраняемые Ангелом с огненным мечом. Они утверждали, что изобрели оружие, более сильное и могущественное, чем его меч, вызвали на бой Ангела-Стража, победили его и низвергли, после чего нашли древо познания и стали подобны Богу, поняв и подчинив себе ход звезд и силы, движущие Вселенной.

Страна Дельфуд описывается как безбрежная земля, по которой текли пять бурных рек, где находились пять озер, каждое — размером с море, обитали многочисленные покрытые чешуей существа, от гигантских крокодилов и гиппопотамов до громадных варанов. На берега водоемов приходили утолить свою жажду многие стада животных: носороги и пантеры, львы, слоны и жирафы, зебры и бубалы, овцебыки; в небе летали огромные стаи птиц удивительных окрасок. По горам скакали безудержным галопом табуны лошадей вороной масти с длинными волнистыми гривами. Море травы колыхалось от дуновения ветра, словно поверхность изумрудного океана, повсюду, куда только достает глаз человеческий. На небе после грозы с юга на север простиралась радуга, когда заходящее солнце просвечивало своими закатными лучами последние капли летнего дождя; а в душистом мраке длинных весенних ночей на том совершенном своде блистали бесконечные неведомые звезды.

— Боже мой, — воскликнул падре Хоган, — но ведь это описание рая!

— Это была первородная, неоскверненная земля, Хоган, еще никем не нарушенная власть природы… — вздохнул падре Бонн. После чего продолжил свой рассказ: — В центре того бесконечного края высилась гора, на которой они и начали строить свой город. Они стали ковать сверхпрочный металл, с помощью которого резали камни и устанавливали их на склоны гор, возводя мощные крепостные стены, увенчанные высокими, неприступными башнями. От них произошло племя непобедимых воинов, которые стали охранять бескрайние границы со смертоносным оружием; внутри города они вырастили сады, богатые всевозможными фруктами, а за его пределами раскинулись неоглядные нивы, виноградники и оливковые рощи. Столы ломились от всевозможных видов мяса, от душистых хлебов, от ароматных плодов. Удовольствие было наградой за работу и за творения гения и техники; как мужчины, так и женщины преуспевали в самых изысканных искусствах, чтобы доставлять и получать радость независимо от пола.

Но было место на их границе, за которым на протяжении поколений они пристально и постоянно следили. Они поставили там гарнизон, в пустынном, засушливом краю, круглый год палимом солнечными лучами. Там, после того как прародителей изгнали из Эдема, нагих, плачущих и убитых горем, могущественные силы возвели преграду из базальта, высокую, как небесный свод, на фоне которой виднелись покрытые снегом вершины громадных вулканов. То была великая горная цепь, вечно окутанная грозовыми тучами, над ней блистали молнии и раздавались раскаты грома.

А когда Ангел грозно обнажал свой меч, ослепительный свет прорезал ночной мрак, грохот потрясал землю на все четыре стороны света, и рев, похожий на вопль мириадов воинов, собравшихся для сражения, разрывал покров туч до седьмого неба и падал на землю шквалом крупного града, словно лавина.

И вот сыновья Тувалкаина днем и ночью, поколение за поколением, несли службу в своем гарнизоне, в Башне Одиночества. Они выжидали момент, когда силы Ангела ослабнут, ведь только Божья сила бессонна. И вечна.

И наконец настала ночь Скорпиона.

Падре Бонн какое-то мгновение молчал, понурив голову. В комнате, утонувшей в сумерках, звучал, усиленный тишиной, непрекращающийся сигнал, исходящий от звезд. На большой доске, висевшей на стене, виднелись белые полосы мела, при помощи которых Эрнесто Бони и Гульельмо Маркони чертили графики своих звездных расчетов.

Хоган понял, что долгий рассказ обессилил старого ученого. Подобно моряку во время бури, он удерживал парус своего рассудка, разорванный ураганом. Видя, как рушатся силлогизмы, на которых всегда держалось его сознание математика, он с ужасом ощущал, что все более походит на охваченное бредом существо, чье одинокое угасание они застали в пансионе, спрятанном в лесах Апеннин.

В обсерватории было холодно, помещение лишь слабо освещалось луной, но падре Хогану не хватало мужества зажечь свет. Во мраке слова, услышанные им, звучали, словно приумноженные эхом.

Падре Бони встал и выглянул в окно, его гладкая лысина заблестела в лучах луны.