Наталья Александрова - Закат на Босфоре Страница 23

Профессорский сын, человек мягкий и интеллигентный, Борис долго не мог найти себя в революции. Два года понадобилось ему для того, чтобы решиться перейти непосредственно к борьбе с красными. И за последующие два года на фронте из характера Бориса исчезла былая мягкость, война выжгла его изнутри.

Зато теперь к нему пришла зрелость. Слишком много пережито было за предыдущие годы, в душе он чувствует себя старше и мудрее своих лет. Огрубевший в боях и походах, здесь, отъевшись и одевшись в приличный костюм, он вспомнил все уроки приличных манер, преподанные ему в свое время матерью.

Полковник Горецкий перехватил улыбку Бориса и смутился:

– Простите, голубчик, снова я увлекся. Старость, наверное, все на воспоминания тянет…

И поскольку Борис не стал разуверять полковника, тот совсем расстроился и сухо закончил:

– Стало быть, если не сможете побывать в ресторане Луиджи, то оставляйте донесение в парикмахерской мосье Лиможа. Садитесь всегда в кресло, крайнее справа, и засовывайте незаметно бумажку между подлокотником и собственно сиденьем. Ни у кого не возникнет подозрения, что человек посещает парикмахерскую каждое утро. Мишель, так зовут парикмахера, работает на англичан, а владелец ресторана Луиджи – лично на меня. То есть он не работает, а делает мне любезность. Так что предпочтительнее общаться через Луиджи.

Ну, там посмотрите, как будут события развиваться.

Борис закурил папиросу и уставился в окно. Было позднее утро, за окном шел дождь.

«Зима, называется, – раздраженно думал Борис, – ни снега, ни мороза приличного. То ли дело – дома! Деревья все в инее стоят, сугробы, на катке музыка, фонарики разноцветные…

Недвижный воздух и мороз, Бег санок вдоль Невы широкой, Девичьи лица ярче роз…

Лучше Пушкина не скажешь… Когда это все было? Давно-давно, в довоенной жизни. Дома!..

Дома, – усмехнулся горько Борис своим мыслям, – где этот дом? Там, где Россия, там нет больше дома. И воспоминания о той мирной, счастливой жизни отходят все дальше. На смену им приходят воспоминания о войне. А про войну, про все те ужасы, что пришлось пережить, совершенно не хочется вспоминать. Вот и окажется в один прекрасный день, что при слове „зима" вспомнишь только пушкинские строки, а настоящая зима уйдет из памяти навсегда! Как грустно все… Россия ушла безвозвратно, канула в Лету, как умерла».

За дверью ванной комнаты слышались плеск и пение – Анджела умывалась. Борис слегка поморщился – ее песенки порядком ему надоели. Да если на то пошло, надоела и сама Анджела – ее манера округлять глаза, чтобы они казались наивными, складывать губы бантиком, присюсюкивать, изображая из себя маленькую девочку. Борис еле удержался от грубого окрика, чтобы она перестала петь – ее писклявый голос вызывал у него ощутимую зубную боль.

Он встал и заходил по комнате, путаясь в длинных полах халата. Нет, нужно взять себя в руки, а то девчонка может догадаться, что с ним дело неладно. Хуже всего было то, что он должен изображать влюбленного, а у него в последнее время пропало всякое желание близости.

– Дорогой, – пропела Анджела, появляясь в дверях ванной в соблазнительном неглиже, – мы будем завтракать здесь или пойдем куда-нибудь?

– А ты как хочешь? – не оборачиваясь, спросил Борис.

– Я бы предпочла пойти в ресторан Ставрадаки, там рядом такой магазинчик, где я присмотрела очаровательную брошь!

– Опять брошь, да еще в такой дождь куда-то тащиться! – процедил Борис.

Он наблюдал за Анджелой в зеркале и видел, как сердито сверкнули ее глаза. Но она тут же опомнилась, сдержалась, только прикусила нижнюю губку. Очевидно, ей строго-настрого было велено не раздражать Бориса, а всячески его ублажать и потакать его прихотям.

– Дорогой, – Анджела подошла к нему и обняла за шею, – отчего ты сегодня такой грустный? Тебе плохо со мной?

– Мне скучно, – процедил Борис, – скучно сидеть в этой комнате, скучно вечером торчать в «Грезе».

Последовало непродолжительное молчание. Когда Анджела заговорила, в голосе у нее звучала скрытая паника – она решила, что Борис разочаровался в ее прелестях и хочет ее бросить. За это можно было получить большие неприятности от работодателей.

– Дорогой, я сегодня не выступаю, я работаю теперь гораздо меньше, чтобы больше находиться с тобой!

Это была заведомая ложь, потому что Борис узнал от хозяина «Грезы», что выступления мадемуазель Анджелы надоели публике и что он не станет заключать с ней контракт в будущем месяце.

– Если тебе со мной скучно, я могу познакомить тебя с моими друзьями, – нижняя пухлая губка ее обиженно задрожала. – У моей подруги Гюзели бывают в доме очень интересные люди, и сама она – красавица…

– Ну-ну, малышка, – Борис сделал вид, что смягчился, – если тебе неудобно представлять меня своим друзьям, то и не надо. Я найду, чем развеять скуку. В Константинополе множество интересных и нужных людей. Я вот вчера познакомился… с одним коммерсантом. Знаешь, он, оказывается, знал моего дядю Гаджиева!

Борис физически почувствовал, как напряглась Анджела.

– А что касается твоей красавицы-подруги, – беззаботно продолжал он, – то мне вполне хватит твоей красоты. Эти очаровательные голубые глазки… – Он посадил ее к себе на колени.

– Нет-нет, я обязательно тебя ей представлю, – настаивала Анджела, – ведь она – моя подруга…

Борис расстегнул две пуговки у нее на халатике и наклонился для поцелуя. На самом деле он хотел спрятать довольную улыбку: наконец-то клюнуло! Еще бы, они же не будут спокойно смотреть, как нефтеперегонный завод уплывает к неизвестному коммерсанту!

«И я притворяюсь, и она тоже, – думал Борис, – но женщине легче изображать страсть… Однако… какая все же нежная у нее кожа… И если все время закрывать ей рот поцелуями, чтобы не пела и вообще не разговаривала, то очень даже можно общаться…»

С тех пор как он удостоверился, что Анджела принимает его ухаживания не потому, что Борис ей нравится, а потому, что ей приказали держать его возле себя, совесть перестала его мучить.

– Дорогой, но как же завтрак! – слабо отбивалась Анджела.

– Завтрак подождет, – твердо ответил Борис.

Генрих фон Кляйнст был зол на весь мир и особенно на германский Главный штаб. Его руководители самодовольно утверждали, что Германия победит в войне, потому что ей нет равных. На деле же все эти утверждения, как оказалось, были продиктованы исключительно имперскими амбициями. Руководители секретной службы оказались самонадеянными до глупости, а их агенты – исполнительны и педантичны до идиотизма. Он, Генрих фон Кляйнст, двенадцать лет своей жизни проработал в секретной службе. Он отдал Германии все свои жизненные силы. И что он получил взамен? Конечно, родина ему хорошо платила за работу. Но тогда он даже не мог себе позволить отдохнуть как следует на эти деньги. Ему некогда было прожигать жизнь на курортах. Он отказывал себе во всем, не заводил ни семьи, ни друзей.

И что теперь? В побежденной Германии царят нищета и уныние. Деньги, которые правительство переводило ему в Берлинский банк, обесценились, потому что в стране страшная инфляция. Хорошо, что в свое время ему пришла мысль открыть счет в Женеве. Но денег на том счете не хватит, чтобы вознаградить себя за долгие годы опасной работы на секретной службе. Не может быть, чтобы никому не понадобились его способности и опыт…

И Генрих фон Кляйнст решил действовать на свой страх и риск. Он связался с Международным бюро тайной агентуры в Брюсселе и осторожно прощупал почву. Через некоторое время из Бельгии пришел такой же обтекаемый ответ, что с ним хочет встретиться одно очень важное лицо. Генрих выехал в Женеву, чтобы провести встречу на нейтральной территории.

Упомянутое лицо оказалось доверенным представителем крупного немецкого промышленника барона Гессен-Борна. Они быстро договорились – Генриха устраивали деньги, предложенные бароном, а работа, которую предстояло выполнить, была ему хорошо знакома. Гессен-Борна, как скоро догадался Генрих, интересовала азербайджанская нефть. В этом не было ничего удивительного – бакинские месторождения очень привлекали промышленников Европы. Перед Генрихом фон Кляйнстом барон поставил задачу следить за англичанами, пытающимися наложить лапу на азербайджанскую нефть, и вовремя их нейтрализовать.

Генрих приехал в Брюссель и снова обратился за помощью в Международное бюро тайной агентуры. Выслушав его требования, сотрудник бюро подумал немного, а потом сказал, что у него есть на примете подходящий человек. Это некая Гюзель, турчанка по происхождению, которая уже много лет не была на родине. Она жила и работала преимущественно в Европе. Но сейчас так сложилась ситуация, что из Европы ей необходимо исчезнуть на некоторое время, так что она с радостью согласится работать на господина доктора.

Они встретились в ресторане. Дама, одетая в простой, но дорогой темный костюм, присела за столик Генриха и приподняла вуаль. При виде ее красоты даже видавший многое доктор на миг потерял дар речи. Впрочем, он быстро опомнился и, поглядывая исподтишка на прекрасную турчанку, стал размышлять, не слишком ли заметна она будет в Константинополе и не помешает ли это работе. Ведь даже здесь, в холодной Европе, красота этой женщины не смогла оставить его равнодушным. А что будет, когда она появится в Константинополе? Там, на родине, она еще больше похорошеет. Все женщины рядом с Гюзелью выглядят поблекшими, как вчерашняя орхидея в петлице.