Александр Дюма - Катрин Блюм Страница 23

— Абсолютно ничего.

— Жена, не надо ради нескольких жалких экю делать несчастными этих бедных детей!

— Но все же без денег жить плохо!

— Но без любви жить еще хуже!

— Ах, это верно… — прошептала Марианна.

— Когда мы с тобой поженились, — взволнованно произнес папаша Гийом, — разве у нас были деньги? Нет, мы были нищими, как церковные крысы, и хоть и сегодня не так уж богаты, но все же… Ну, а что бы ты тогда сказала, если бы наши родители захотели нас разлучить из-за того, что нам не хватило нескольких сотен экю, чтобы основать семью?

— Да, все это так, я тебя понимаю, — ответила мамаша Ватрен, — но дело в том, что бедность не главное препятствие.

Она произнесла это тоном, дававшим понять Гийому, что он глубоко заблуждался, полагая дело оконченным, и что сейчас речь пойдет о затруднении неожиданном и вряд ли преодолимом.

— Хорошо! — сказал Гийом, со своей стороны приготовившись к сопротивлению жены. — И что же это за препятствие такое, любопытно узнать?

— О! Ты и сам прекрасно знаешь, — обронила Марианна.

— Неважно, говори так, будто я не понимаю.

— Эх, Гийом, Гийом, — произнесла мамаша Ватрен, качая головой, — мы не можем взять этот брак на свою совесть.

— И почему же?

— Бог мой! Да потому, что Катрин еретичка!

— Ах, жена, жена! — воскликнул Гийом, гневно топнув ногой. — Я опасался, что это обстоятельство будет камнем преткновения, но все-таки мне не верилось.

— Но что же ты хочешь, отец? Я и сегодня думаю так же, как двадцать лет назад… Я как могла противилась браку ее бедной матери с Фридрихом Блюмом. Но, к сожалению, это была твоя сестра, она была взрослой, не нуждалась в моем совете и согласии; я только сказала ей: «Роза! Запомни мое предсказание: тебе это принесет несчастье, если ты выйдешь замуж за еретика!» Она меня не послушалась, вышла замуж, и что же? Мое предсказание сбылось… Отец убит, мать умерла, девочка осталась сиротой!

— Не будешь же ты ее в этом упрекать?!

— Нет, я упрекаю ее за то, что она еретичка.

— Но скажи, несчастная, — накинулся на нее Гийом, — ты хоть знаешь, что это значит — еретичка?

— Это значит, что это существо будет осуждено на муки.

— Даже если она честна?

— Даже если она честна!

— Даже если она хорошая мать, хорошая жена, хорошая дочь?

— Даже если все это сразу.

— Даже если она наделена всеми добродетелями?

— Никакие добродетели ее не спасут, коль скоро она еретичка.

— Тысяча миллионов чертей! — воскликнул Гийом.

— Можешь ругаться, если тебе это нравится, — заметила Марианна, — но ругательствами делу не поможешь.

— Ты права, больше я в это не вмешиваюсь.

Затем, обернувшись к достойному священнослужителю, не проронившему ни слова во время спора, он произнес:

— Ну, господин аббат, я больше не стану ее убеждать. Теперь ваш черед!

И он бросился вон из комнаты, с видом человека, желающего скорее вдохнуть струю свежего воздуха.

— О женщины, женщины! Вас создали специально для того, чтобы был проклят род людской! — воскликнул он.

Она же, покачивая головой, тихо повторяла про себя:

— Нет, что бы он ни говорил, это невозможно! Бернар не женится на еретичке… Все что угодно, только не это!

XII

ОТЕЦ И СЫН

После ухода папаши Гийома аббат Грегуар остался наедине с г-жой Ватрен.

Разумеется, аббат согласился выполнить просьбу старого лесничего, отступившегося от борьбы не потому, что он чувствовал себя побежденным, а из-за боязни, что для победы ему придется применить средства, которых впоследствии он будет стыдиться.

К сожалению, за те тридцать лет, что аббат был духовником Марианны, он прекрасно ее изучил. Он знал, что главным грехом этой женщины было упрямство, и не слишком надеялся преуспеть там, где Гийом потерпел неудачу.

Поэтому он приступил к делу с некоторым сомнением в удаче, хотя и старался придать себе уверенный вид.

— Дорогая госпожа Ватрен, — нет ли у вас какой-нибудь другой причины возражать против этого брака, кроме религиозного различия?

— У меня, господин аббат, — ответила женщина, — никакой другой причины нет. Но мне кажется, что этой одной вполне достаточно.

— Ну-ну! Откровенно говоря, мамаша Ватрен, вместо того чтобы сказать «нет», вам бы следовало сказать «да».

— О господин аббат! — воскликнула Марианна, возводя глаза к небу, — и это вы мне советуете! Дать согласие на подобный брак!

— Не сомневайтесь, госпожа Ватрен, именно я советую.

— Так я скажу вам, что должно быть совсем наоборот — ваш долг противиться такому брачному союзу!

— Мой долг, дорогая госпожа Ватрен, состоит в том, чтобы дать как можно больше счастья тем, кто следует за мной по узкой тропе, по которой я иду. Мой долг — утешать несчастных и помогать стать счастливым тому, кто может им стать.

— Этот брак был бы погибелью души моего сына, и я против!

— Погодите, поговорим спокойно, дорогая госпожа Ватрен, — настаивал аббат, — протестантка Катрин или нет, но вы все же заменили ей мать, полюбив ее как собственную дочь, не так ли?

— Это верно, тут мне сказать нечего. Она заслуживает этого!

— Она ведь мягкая в обращении, добрая, отзывчивая?

— Да, все это так.

— В таком случае, дорогая госпожа Ватрен, пусть ваша совесть будет спокойной: религия, внушая эти добродетели, не позволит ей погубить душу вашего сына.

— Нет, нет, господин аббат, — повторила Марианна, — нет, это невозможно! — твердила она, все больше упорствуя в слепом упрямстве.

— Но я прошу вас! — сказал аббат.

— Нет!

— Я вас умоляю!

Аббат поднял глаза к небу.

— О Боже мой! Боже мой, — произнес он. — Ты так добр, так милосерден и великодушен. Тебе достаточно одного взгляда, чтобы понять и оценить каждого. Боже мой! Ты видишь, в каком заблуждении находится эта женщина, принимающая свое ослепление за набожность! Боже мой! Просвети ее!

Но Марианна упорно стояла на своем.

В эту минуту папаша Гийом, несомненно все слышавший, находясь тут же за дверью, вернулся в комнату.

— Ну, господин аббат, — спросил он, искоса поглядывая на жену, — вняла старая голосу разума?

— Госпожа Ватрен еще немного подумает и примет, надеюсь, правильное решение, — ответил аббат.

— Гм! — усмехнулся Гийом, качая головой и сжав кулаки.

Этот жест заметила мамаша Ватрен, но, по-прежнему упорствуя, заявила:

— Делай как хочешь, — сказала она. — Я знаю, ты тут хозяин, но, если ты их поженишь, это произойдет против моей воли.

— Тысяча чертей!.. Вы слышите, что она говорит, господин аббат? — спросил Ватрен.

— Терпение, дорогой господин Гийом, терпение! — ответил аббат, видя, что его собеседник уже рассердился не на шутку.

— Терпение? — воскликнул старик. — Но тот, кто хранит терпение в подобных обстоятельствах, не человек, а просто скотина, на которую и заряд потратить жалко!

— Не надо так, — понизил голос аббат, — у нее же доброе сердце. Успокойтесь, она еще одумается.

— Конечно, вы правы, и я не хочу насильно заставлять ее соглашаться со мной, как не хочу, чтобы она выступала в роли жены-мученицы и несчастной матери… Я даю ей день на размышление. И если сегодня же вечером она не придет ко мне и не скажет: «Старик, нужно поженить наших детей…»

Гийом бросил взгляд в сторону супруги, но та отрицательно покачала головой, и это ее движение удвоило ярость лесничего.

— Итак, если она не придет и не скажет мне этого, — продолжал он, — подумайте только, господин аббат, ведь мы живем вместе уже двадцать шесть лет, да… пятнадцатого июня исполнится как раз двадцать шесть лет… так вот, клянусь, что, если она этого не сделает, мы, несмотря ни на что, с ней расстанемся навсегда и будем доживать свой век порознь, отдельно друг от друга.

— Что он говорит? — воскликнула старуха.

— Господин Ватрен! — вмешался аббат.

— Я говорю правду. Слышишь, жена? Слышишь?

— Да, да, я слышу!.. О, я несчастная, несчастная!

И мамаша Ватрен, разрыдавшись, бросилась к кухонной двери, не сделав, несмотря на свое явное отчаяние, ни шага к примирению.

Оставшись вдвоем, лесничий и аббат посмотрели друг на друга. Священнослужитель прервал молчание первым.

— Мой дорогой Гийом, — сказал он, — наберитесь мужества, не теряйте хладнокровия.

— Вы когда-нибудь встречали что-либо подобное? — вскричал разъяренный Ватрен.

— Я еще надеюсь, — добавил аббат (скорее чтобы утешить собеседника, чем по внутреннему убеждению), — что с ней поговорят ваши дети и, может, им удастся уговорить ее.

— Она не захочет даже разговаривать с ними на эту тему! Ведь речь идет не о том, чтобы она пожалела их, а о том, чтобы она просто была доброй к ним. Либо она эту доброту проявит, либо я больше с ней ничего общего иметь не буду. Чтобы дети с ней поговорили? Какой стыд! Не хочу, чтобы они знали, что у них такая глупая мать!