Джон Рид - Десять дней, которые потрясли весь мир Страница 24

На трибуне снова солдаты… Гжельщак заявляет от имени фронтовых делегатов, что вопрос об уходе со съезда был решён лишь весьма незначительным большинством голосов, причём делегаты-большевики даже не принимали участия в голосовании, считая, что решение надо принимать по фракциям, а не по группам. «Сотни делегатов с фронта, - сказал он, - избраны без участия солдат, потому что армейские комитеты уже давно перестали быть истинными представителями массы рядовых…» Лукьянов кричит, что офицеры вроде Харраша или Хинчука представляют на съезде не солдат, а высшее командование. «Жители окопов ждут с нетерпением передачи власти в руки Советов». Настроение стало меняться…

Затем от имени Бунда (Еврейской социал-демократической партии) выступил Абрамович. Он дрожал от гнева, глаза его сверкали из-под толстых стёкол очков: [50]

«События, происходящие в настоящий момент в Петрограде, являются величайшим несчастьем! Группа Бунд присоединяется к декларации меньшевиков и социалистов-революционеров и покидает съезд! - он возвысил голос и поднял руку. - Наш долг перед русским пролетариатом не позволяет нам остаться здесь и принять на себя ответственность за это преступление. Так как обстрел Зимнего дворца не прекращается, то городская дума вместе с меньшевиками, эсерами и исполнительным комитетом крестьянских Советов постановила погибнуть вместе с Временным правительством. Мы присоединяемся к ним! Безоружные, мы открываем свою грудь пулемётам террористов… Мы призываем всех делегатов съезда…» Остаток речи потонул в буре криков, угроз и проклятий, достигших адского грохота, когда пятьдесят делегатов поднялись со своих мест и стали пробираться к выходу.

Каменев размахивал председательским звонком, крича: «Оставайтесь на местах! Приступим к порядку дня!» Троцкий встал со своего места. Лицо его было бледно и жестоко. В сильном голосе звучало холодное презрение. «Все так называемые социал-соглашатели, все эти перепуганные меньшевики, эсеры и бундовцы пусть уходят! Все они просто сор, который будет сметён в сорную корзину истории!…»

Рязанов сообщил от имени большевиков, что Военно-революционный комитет по просьбе городской думы отправил делегацию для переговоров с Зимним дворцом. «Таким образом, мы сделали всё возможное, чтобы предупредить кровопролитие…»

Нам было пора уходить отсюда. На минутку мы задержались в комнате, где, принимая и отправляя запыхавшихся связных, рассылая по всем уголкам города комиссаров, облечённых правом жизни и смерти, лихорадочно работал Военно-революционный комитет. Беспрерывно жужжали полевые телефоны. Когда дверь открылась, навстречу нам пахнул спёртый, прокуренный воздух и мы разглядели взъерошенных людей, склонённых над картой, залитой ярким светом электрической лампы с абажуром… Товарищ Иозефов-Духвинский, улыбающийся юноша с целой копной бледно-жёлтых волос, выдал нам пропуска.

Мы вышли в холодную ночь. Перед Смольным огромное скопление подъезжающих и уезжающих автомобилей. Сквозь их шум были слышны глухие раскаты отдалённой канонады. Огромный грузовик весь трясся от работы мотора. Какие-то люди подавали на него связки печатных листов, а другие принимали и укладывали их, держа под рукой винтовки.

«Куда вы поедете?» - спросил я.

«По всему городу!» - ответил мне, улыбаясь, маленький рабочий. Он широко и восторженно взмахнул рукой.

Мы показали свои удостоверения. «Едемте с нами!» - пригласили нас. - «Но, возможно, в нас будут стрелять…» Мы вскарабкались на грузовик. С резким скрежетом сдвинулся рычаг сцепления, огромная машина рванулась вперед, и мы все попадали назад, придавливая людей, ещё взбиравшихся на наш грузовик. Промчавшись мимо костров у внутренних и внешних ворот, освещавших красным светом сгрудившихся у огня рабочих с винтовками, машина, подпрыгивая и мотаясь из стороны в сторону, вылетела на Суворовский проспект. Один из наших спутников сорвал обёртку с одной связки и принялся пачками разбрасывать в воздух какие-то листки. Мы стали помогать ему. Так неслись мы по тёмным улицам, оставляя целый хвост разлетавшихся белых бумажек. Запоздалые прохожие останавливались и подбирали их. На перекрестках патрули оставляли свои костры и, подняв руки, ловили листки. Иногда навстречу нам выскакивали вооружённые люди. Они вскидывали винтовки и кричали: «Стой!» Но наш шофер кидал несколько непонятных слов, и мы мчались дальше. Я взял одно из воззваний и, пользуясь редкими уличными фонарями, кое-как разобрал:

Обращение «К гражданам России», написанное В.И.Лениным

25 октября (7 ноября) 1917 г.

Рукопись

(Гл. IV, стр. 96)

«К гражданам России!

Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов - Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона.

Дело, за которое боролся парод: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства - это дело обеспечено.

Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!

Военно-революционный комитет

при Петроградском Совете

рабочих и солдатских депутатов».

(Гл. IV, стр. 96)

Мой сосед, косоглазый, монгольского типа человек в кавказской папахе из козьего меха, проговорил: «Смотрите! Провокаторы всегда стреляют из окон!…» Мы завернули на тёмную и почти пустую Знаменскую площадь, обогнули нелепый памятник работы Трубецкого [51] и вылетели на широкий Невский, причём трое из нас стояли с ружьями наготове, приглядываясь к окнам. Улица была очень оживлена. Толпы народа, пригибаясь, бежали в разные стороны. Пушек мы больше не слышали, и, чем ближе мы подвигались к Зимнему дворцу, тем тише и пустыннее становились улицы. Городская дума сверкала всеми окнами. Дальше виднелась густая масса народа и цепь моряков, которые яростно кричали, требуя, чтобы мы остановились. Машина замедлила ход, и мы соскочили на мостовую.

То было изумительное зрелище. Как раз на углу Екатерининского канала под уличным фонарём цепь вооружённых матросов перегораживала Невский, преграждая дорогу толпе людей, построенных по четыре в ряд. Здесь было триста-четыреста человек: мужчины в хороших пальто, изящно одетые женщины, офицеры - самая разнообразная публика. Среди них мы узнали многих делегатов съезда, меньшевистских и эсеровских вождей. Здесь был и худощавый рыжебородый председатель исполнительного комитета крестьянских Советов Авксентьев, и сподвижник Керенского Сорокин, и Хинчук, и Абрамович, а впереди всех - седобородый петроградский городской голова старый Шрейдер и министр продовольствия Временного правительства Прокопович, арестованный в это утро и уже выпущенный на свободу. Я увидел и репортёра газеты «Russian Daily News» [52] Малкина. «Идём умирать в Зимний дворец!» - восторженно кричал он. Процессия стояла неподвижно, но из её передних рядов неслись громкие крики. Шрейдер и Прокопович спорили с огромным матросом, который, казалось, командовал цепью.

«Мы требуем, чтобы нас пропустили! - кричали они. - Вот эти товарищи пришли со съезда Советов! Смотрите, вот их мандаты! Мы идём в Зимний дворец!…»

Матрос был явно озадачен. Он хмуро чесал своей огромной рукой в затылке. «У меня приказ от комитета - никого не пускать во дворец, - бормотал он. - Но я сейчас пошлю товарища позвонить в Смольный…»

«Мы настаиваем, пропустите! У нас нет оружия! Пустите вы нас или нет, мы всё равно пойдём!» - в сильном волнении кричал старик Шрейдер.

«У меня приказ…» - угрюмо твердил матрос.

«Стреляйте, если хотите! Мы пойдём! Вперёд! - неслось со всех сторон. - Если вы настолько бессердечны, чтобы стрелять в русских и товарищей, то мы готовы умереть! Мы открываем грудь перед вашими пулемётами!»

«Нет, - заявил матрос с упрямым взглядом. - Не могу вас пропустить».

«А что вы сделаете, если мы пойдём? Стрелять будете?»

«Нет, стрелять в безоружных я не стану. Мы не можем стрелять в безоружных русских людей…»

«Мы идём! Что вы можете сделать?»

«Что-нибудь да сделаем, - отвечал матрос, явно поставленный в тупик. - Не можем мы вас пропустить! Что-нибудь да сделаем…»

«Что вы сделаете? Что сделаете?»

Тут появился другой матрос, очень раздражённый. «Мы вас прикладами! - решительно вскрикнул он. - А если понадобится, будем и стрелять. Ступайте домой, оставьте нас в покое!»

Раздались дикие вопли гнева и негодования. Прокопович влез на какой-то ящик и, размахивая зонтиком, стал произносить речь.

«Товарищи и граждане! - сказал он. - Против нас применяют грубую силу! Мы не можем допустить, чтобы руки этих тёмных людей были запятнаны нашей невинной кровью! Быть расстрелянными этими стрелочниками - ниже нашего достоинства. (Что он понимал под словом «стрелочники», я так и не понял.) Вернёмся в думу и займёмся обсуждением наилучших путей спасения страны и революции!»