Валерия Вербинина - Сапфировая королева Страница 24

В его представлении именно они ассоциировались с богатством, с тем миром, в который он жаждал попасть, но не мог.

«Если бы я работал не в какой-то провинциальной газетке, а в столице, у господина Верещагина…»[19]

Но господин Верещагин был так же недосягаем, как, допустим, луна или звезды.

«Впрочем, если у меня появятся деньги, что мешает мне перебраться в столицу, снять комнату и попытаться устроиться к нему на работу? В конце концов, фортуна любит смелых. Как там по-латыни… Ах, черт, забыл!»

Он наконец завязал галстук так, как было нужно, повертелся перед зеркалом и, поскольку до ужина оставалось еще некоторое время, решил заглянуть в гостиницу и навестить горничную, которая к тому же могла оказаться полезной в плане информации.

Дашенька уже ходила по комнате. Она слегка прихрамывала и потому опиралась на руку здоровенного дылды с золотыми кудрями и с невероятно глупой (по мнению Стремглавова) рожей. В глубине комнаты маячил лакей Митя.

Если бы Вася был наблюдателен, как, допустим, ростовщик Груздь, он бы не преминул заметить, что хромала Дашенька вовсе не на ту ногу, которую будто бы ушибла. Но Вася не обращал внимания на такие мелочи. К тому же он был ослеплен любовью и отчасти ревностью – ему не нравилось присутствие лакея, с которым Дашенька так мило общалась, а появление наряженного репортера понравилось еще меньше.

– Ой, – воскликнула горничная, завидев Стремглавова, – каким вы нынче франтом!

И заиграла ресницами. А Васе захотелось умереть, причем немедленно.

– Я иду на ужин в честь вашей хозяйки, – важно сказал репортер.

– Ох уж мне эти ужины… – вздохнула Дашенька. – Душно, тесно, потом хозяйка приходит недовольная и говорит, что на завтра ей нужно новое платье, потому что трен сегодняшнего оттоптали провинциальные медведи. И мне приходится в два часа ночи готовить ей новый наряд.

Девушка надула губы и обхватила крепкую руку репортера двумя руками, отчего Херувиму тотчас же расхотелось умирать.

– Вы, Дашенька, – объявил Стремглавов, – ничего не понимаете. На ужине будут первые лица города, господин Красовский произнесет торжественную речь, и вообще… Вашей хозяйке не на что жаловаться!

– Ага, – вздохнул Митя, – господа гуляют, а слуги потом за них отдуваются.

В дверь постучали, и Дашенька сделала Мите знак открыть, а сама села в кресло. Вошел Половников, поздоровался с горничной и серьезно спросил, не собирается ли она куда, потому что ему по должности положено ее сопровождать.

Дашенька заверила следователя, что не намеревается никуда выходить, потому что и по комнате-то передвигается с трудом, и тот удалился. А на прощание даже поклонился горничной, словно та была госпожой.

– Какой странный человек, – заметила Дашенька, когда Половников скрылся за дверью. – Иногда мне кажется, что он ко мне неравнодушен.

Вася попытался представить себе Дашеньку и Половникова вместе и ощутил кромешный ужас. Судя по лицу Мити, тот тоже испытывал некоторое затруднение.

– Ах, Дашенька, Дашенька! – рассмеялся репортер. – Вертихвостка вы, право!

– Вам уже пора идти, по-моему, – вмешался Вася. – Смотрите не потеряйте приглашение, а то вас не пустят.

– Еще бы я его потерял! – возмутился Стремглавов и в доказательство предъявил пригласительный билет, надежно упрятанный в карман сюртука.

Тут в номер заглянул гостиничный лакей и сердито спросил Митю, какого черта он тут торчит, потому что работы невпроворот. С явной неохотой Митя удалился. Репортер тоже ушел, предвкушая трюфельно-устричный вечер, и Вася с Дашенькой остались одни.

Собственно говоря, именно этого Васе и хотелось больше всего, но, осознав, что его мечта наконец исполнилась, он вдруг ощутил ужасную робость. Дашенька с любопытством поглядывала на красавца-вора из-под длинных ресниц, и тот видел, как блестят ее глаза. Потупившись, Вася спросил первое, что ему пришло в голову, – как себя чувствует ушибленная нога.

– Вы уже три раза меня об этом спрашивали, Иван-царевич, – весело ответила симулянтка. – Ладно, повторяю: могло быть куда хуже, если бы вы меня не донесли.

Вася покраснел, побледнел, покраснел вторично и воскликнул, что он готов носить Дашеньку на руках хоть всю жизнь.

– Вы, мужчины, всегда так говорите! – объявила Дашенька и сделала разочарованное лицо. – Ладно, Иван-царевич, что-то я устала, а госпожа еще может меня вызвать после бала. Ступайте-ка к себе в дворницкую.

Вася попробовал было воспротивиться, но Дашенька привела тысячу доводов против того, чтобы он оставался, и Херувиму пришлось смириться. Выйдя из гостиницы, он достал из кармана конверт с приглашением, который успел свистнуть у ненавистного соперника, и порвал приглашение в мелкие клочья.

Что же до Дашеньки, то девушка закрыла дверь на ключ и, убедившись, что за ней никто не следит, скрылась в спальне.

Примерно через четверть часа из номера горничной вышла немолодая женщина в темном платке, которая в талии была раза в два толще Дашеньки. Женщина покинула гостиницу через черный ход, и ее шаги затерялись среди городских улиц.

Известно, впрочем, что ближе ко времени торжественного ужина все та же женщина в темном платке оказалась на площади, возле памятника герцогу. Женщина поглядела на новую мостовую, на освещенные окна особняка Красовского, и губы ее тронула загадочная улыбка.

Сам же вице-губернатор Красовский как раз в эти мгновения беседовал в особняке с губернатором, который явился лично проинспектировать качество подаваемых на стол вин. Впрочем, на самом деле цель у него была несколько иная.

– Значит, устроили облаву в ночлежках? Хе-хе! – проскрипел губернатор. Его правый глаз сверкал сквозь монокль, как драгоценный камень.

– И взяли множество всякого народа, – заметил Красовский.

– А веселые дома? – хихикнул губернатор.

– Некоторые были закрыты, но кое-куда посетители явились по привычке, – объяснил Красовский. – И, узнав, что заведения не работают, стали… м-м… протестовать.

– Говорят, полиция арестовала даже двух статских советников, – уронил губернатор. Глаз его сверкал теперь, как бесценная звезда.

– Трех, – поправил Красовский. – И одного тайного.

– Ах, что творится! – скорбным тоном промолвил губернатор, качая седой головой. – Что творится!

Странным образом, однако, на его лице было написано неподдельное удовольствие и даже, можно сказать, злорадство.

– Кажется, статский советник Лакомый тоже попался? – невинно осведомился он далее.

Красовский порозовел и пояснил:

– Порывался разбить стекло в знак протеста.

– Даже так? – удивился губернатор. – Должен признаться, я никогда не понимал удовольствия, которое получают от посещения заведений такого рода. Да и вообще вокруг любви слишком много… много всего наверчено.

Поскольку сам губернатор находился в преклонном возрасте, вполне естественно, что он не находил ничего особенного в том, что лично ему было уже не нужно. Впрочем, даже куда более умный человек, а именно лорд Честерфильд, на старости лет объявил, что секс – совершенно бесполезное занятие, потому как быстротечно, поза смехотворная и вдобавок оно частенько влетает в копеечку. Странно, конечно, что лорд почему-то не додумался до того же лет в двадцать. Более того, если верить литературоведам, именно Честерфильд в свое время послужил прототипом для создания образа сердцееда Ловеласа в знаменитой «Клариссе».

– А что там насчет варшавского молодчика? Удалось напасть на его след? – поинтересовался губернатор.

– Похоже, что так, – ответил Красовский. – Человека, похожего на него, видели в одной из гостиниц, но потом постоялец неожиданно исчез. Полагают, что он мог уже скрыться из города.

Однако, как уже известно благосклонному читателю, Валевский не успел никуда скрыться. Его приволокли в дом к Хилькевичу, который ждал его в гостиной. Кроме хозяина, в комнате находились также Розалия, которая шепотом о чем-то переговаривалась с Виссарионом, и Вань Ли, под глазом коего красовался здоровенный синяк. Лжекитаец съежился на диване, обхватив себя руками, и мрачно смотрел мимо всех присутствующих.

– Вот он, – объявил граф торжествующе, входя в гостиную.

– Леонард Валевский? – спросил Хилькевич у невысокого блондина, которого Пятируков только что втащил в комнату за шиворот.

– Ну, я, – буркнул поляк.

– Очень приятно. А я – Виссарион Сергеевич Хилькевич, – с любезной улыбкой промолвил хозяин. – Так, значит, мне скоро конец?

– Что, простите? – озадаченно переспросил поляк.

Хилькевич небрежно кивнул Пятирукову, и от удара последнего Валевский согнулся пополам и осел на пол. Его лицо покраснело, он задыхался и кашлял.

– Парюра у него? – спросил Хилькевич у графа.

Тот отрицательно покачал головой.

– Розалия, осмотри его вещички! – распорядился хозяин.