Андрей Воронин - Русская княжна Мария Страница 25

– Я имел случай наблюдать это ваше занятие, – нарочно напуская в голос морозу, суховато сказал пан Кшиштоф, который вовсе не ощущал той уверенности, с которой говорил. – На первый взгляд занятие ваше и ваших славных воинов заключается в варварском разграблении дома.

– А ля гер ком а ля rep, – повторил капитан крылатую фразу. – Солдаты всегда грабят, и удержать их от этого не в силах человеческих. Могу лишь заметить, что мои солдаты – это моя забота, и что ваша миссия, о которой пишет маршал, вряд ли заключается в том, чтобы обучать офицеров армии императора Наполеона тому, как им должно командовать войсками.

– Я хотел лишь подчеркнуть, – не дрогнув перед этим напором, твердо заявил пан Кшиштоф, – что порученное мне принцем Мюратом дело имеет весьма деликатное свойство и напрямую связано с этим домом – вернее, кое с чем из содержимого этого дома. Поэтому мне не хотелось бы, чтобы ваши солдаты, продолжая грабеж, невольно помешали бы мне в выполнении моего поручения.

– Возможно, нам было бы легче договориться, если бы я знал, что именно вы ищете, – тонко, как ему казалось, улыбнувшись, сказал капитан Жюно.

– Это останется секретом, – отрезал Огинский. Сам будучи проходимцем, он склонен был видеть подобных себе в каждом из встреченных им людей. Впрочем, в случае с капитаном Жюно его осторожность была вполне оправданной. Посвяти он капитана во все подробности своего дела, даже не упоминая о сумме, которую обещался заплатить за икону Мюрат, француз непременно сам додумал бы все, о чем умолчал пан Кшиштоф, и сделал из этого соответствующие выводы. Выводы эти были просты. Разумеется, Мюрату было безразлично, кому платить, лишь бы икона поскорее оказалась у него. Получив желаемое из рук капитана Жюно, неаполитанский король вряд ли даже вспомнил бы о своем порученце, бесследно сгинувшем в горниле великой войны. Капитану, в свою очередь, ничего не стоило спровадить пана Кшиштофа на тот свет, чтобы после рассказать Мюрату любую пришедшую в голову байку об обстоятельствах его гибели. Поэтому пан Кшиштоф твердо решил действовать в полном секрете, выговорив себе как можно больше свобод и привилегий.

– Условия, при которых моя миссия может завершиться успехом, – продолжал он, откровенно разглядывая недовольную физиономию капитана Жюно, – чрезвычайно просты и для вас совсем не обременительны. Мне нужна от вас только свобода передвижений. Для этого прошу вас сделать вид, будто вы целиком и полностью поверили в правдивость истории, рассказанной вам принцессой Вязмитиновой. Что же касается подчиненных вам солдат и офицеров, то вы сами должны найти способ дать им понять, что я – лицо для них неприкосновенное.

Капитан Жюно, слушая его, откровенно морщился, подтверждая тем самым правоту Огинского, не захотевшего открыть ему цель своего пребывания в доме. Простым глазом было видно, что этот статский порученец, одетый в чужое платье, вызывал у капитана раздражение, вмешиваясь в его дела. Близость его с маршалом Мюратом, явствовавшая из предъявленного им письма, невольно наводила на неприятные мысли о наушничестве и интригах, в коих капитан Жюно чувствовал себя куда менее уверенно, чем в делах ратных. Тем не менее, коль скоро доверенное лицо самого Мюрата уже было здесь, с его присутствием приходилось считаться. Капитан в весьма учтивых словах выразил свою готовность к сотрудничеству и, кликнув лейтенанта, объявил ему, что пан Кшиштоф может совершенно свободно передвигаться по дому и вне его.

Выйдя из покоев, занятых капитаном улан, пан Кшиштоф с рассеянным и беззаботным видом принялся слоняться по дому, давая солдатам привыкнуть к своему присутствию и заодно проверяя, не следит ли кто-нибудь за его передвижениями. Он поболтал с лейтенантом, уговорившись на партию в вист, побродил, нюхая воздух, вокруг кашевара, который колдовал над большим, курящимся ароматным паром котлом, и через час уже в совершенстве знал расположение французов в доме и даже маршруты, по которым перемещались часовые. Как всякий опытный проходимец, пан Кшиштоф не мог быть спокойным, пока не подготовил все для успешного отступления.

По прошествии этого часа он столкнулся в коридоре второго этажа с княжной Марией, которая провела это время в волнениях относительно его судьбы. Как и предполагала княжна, вмешательство мужчины, желавшего проявить себя рыцарем, внесло в ее жизнь только лишние хлопоты и беспокойство. За тот час с лишком, в течение которого она не видела пана Кшиштофа, она успела нафантазировать тысячи бед, кои могли случиться с ним за это время, и была весьма приятно удивлена, встретив его целым, невредимым и как будто даже чем-то довольным.

– Пустяки, княжна, – ответил пан Кшиштоф на ее взволнованный вопрос, – вам вовсе не о чем беспокоиться. Капитан этот – весьма недалекий тип. Он проглотил рассказанную вами историю целиком, даже не поперхнувшись, а мне удалось развеять последние его сомнения, так что на протяжении доброго получаса мы с ним только и делали, что болтали о пустяках да курили его сигары. Как здоровье князя?

– Ему как будто немного лучше, – грустнея, ответила княжна, – но доктор-француз говорит, что надежды на выздоровление нет.

– Ну, так ведь это же француз, – утешил ее Огинский. – Стоит ли верить словам полкового коновала? Он более привык спасать людям жизнь, укорачивая их при помощи ланцета, чем вникать в более тонкие вопросы болезней, происходящих от иных причин, нежели ядра, пули и сабельных ударов. Надобно молиться, княжна, молиться уединенно и страстно. Я, верный, но недостойный сын католической церкви, верю, что бог един и для католиков, и для православных, и что все мы, его дети, находимся в руках его и можем уповать лишь на его безграничную милость.

Занятая своими мыслями, княжна почти целиком пропустила мимо ушей эту неискреннюю речь.

– Что же, – сказала она, когда жид Кшиштоф замолчал, – коли вы целы, так и беспокоиться не о чем. Я, с вашего позволения, вернусь к дедушке. Вы должны понять меня и простить. Мне хочется подольше побыть с ним, прежде чем…

Пан Кшиштоф склонил прилизанную голову, показывая, что понял все, чего не смогла договорить княжна, и по привычке щелкнул каблуками, что при его нынешнем одеянии показалось даже ему самому несколько неуместным.

Отделавшись, наконец, от княжны, которая мешала его сиюминутным планам, Огинский спустился на первый этаж.

Просторный, некогда уютный и без преувеличения роскошный дом князя Вязмитинова ныне жил законами временного военного бивуака, с каждой минутой превращаясь из мирной обители в простое укрытие от дождя и ветра, состоящее из четырех голых стен и крыши. Различные архитектурные красоты и удобства могли быть или не быть в этом временном жилье; до них никому не было деда. Повсюду сновали в своих красных мундирах и синих рейтузах расстегнутые, деловитые солдаты, занимаясь какими-то лагерными делами, а более всего грабежом, которому, несмотря на ясно высказанное капитану пожелание пана Кшиштофа, не видно было конца. В каждой комнате можно было наткнуться на самих французов или неоспоримые свидетельства их пребывания: грязные сапоги, брошенные сабли, пистолеты, сумки и ремни, натасканную на паркет грязь, оборванные портьеры, отсутствующую на своих местах мебель и пятна на обоях, где ранее висели снятые картины. Стоявший в гостиной мраморный фавн щеголял криво нахлобученной уланской шапкой и нарисованными углем кошачьими растопыренными усами. Через мраморное его плечо тем же, по всей видимости, шутником была перекинута перевязь со свисавшей до самого пола саблей. Одно из больших, с полукруглым верхом, оков гостиной было кем-то с неизвестной целью выбита напрочь, и острые обломки рамы торчали вкривь и вкось, усиливая и без того сильное ощущение разорения и разрухи, парившее в некогда уютной гостиной.

Посреди комнаты в золоченом кресле сидел пожилой улан с нашивками капрала, в расстегнутом мундире, из-под которого в вырезе рубашки виднелась густо заросшая кучерявым, уже сильно тронутым сединой волосам грудь. Положив скрещенные ноги в пыльных, со шпорами, сапогах на антикварной красоты инкрустированный низкий столик, сей ветеран с меланхолическим видом пощипывал струны гитары, время от времени прикладываясь к горлышку стоявшей на полу подле кресла винной бутылки. На свободном от мебели пространстве молодой лейтенант упражнялся в выпадах и отражениях с позолоченной шпагой князя Вязмитинова, очевидно будучи не в силах расстаться со своей новой игрушкой. Пан Кшиштоф с каменным лицом прошел через гостиную, всем своим видом показывая, что имеет полное право здесь находиться и передвигается не просто так, а по важнейшему делу. Старания его пропали даром, поскольку никто из французов просто не обратил на него внимания.

Толкнув высокую, на две половины раскрывающуюся дверь, Огинский вступил в карточную, оказавшись там, куда давно стремился попасть. К его огромному неудовольствию в карточной сидели пятеро французов во главе с капитаном Жюно. Офицеры играли в карты, делая ставки и азартными восклицаниями отмечая каждый ход. Увидев Огинского, капитан Жюно предложил ему принять участие в игре. Пан Кшиштоф замялся, поскольку не имел денег не только при себе, но и вообще их не имел. Ему вдруг сделалось почти смешно: впервые в своей полной приключений и интриг жизни бедного родственника, карточного шулера и авантюриста он оказался в положении, когда не имел не только денег, но и вообще ничего, что принадлежало бы ему, вплоть до нижнего белья. Все его достояние ныне заключалось в довольно дешевом перстне дутого золота с маленьким, не очень чистым рубином, сидевшем на безымянном пальце его правой руки. Пан Кшиштоф подумал, что ниже опуститься уже нельзя, и это было хорошо, потому что ему надоело падать. Судя по всему, в жизни его наступил очередной перелом, после которого его ожидал неминуемый взлет к вершинам богатства и если не славы, то хотя бы популярности в обществе, которую дают деньги и связи с сильными мира сего.