Александр Арсаньев - Иерусалимский ковчег Страница 25

— А где конфеты? — осведомился я.

— В секретере, на нижней полочке, — сказала Мира.

Я подошел к нему и нашел в указанном месте почти что пустую бонбоньерку.

— Я умираю, Яков Андреевич? — подала голос еле живая Катюша. Я и не представлял, что она все еще была в сознании. Дышала Катюша тяжело, словно только что проделала тяжелую физическую работу.

— Что ты такое себе вообразила? — я заставил себя улыбнуться и подошел к постели, сжимая в руках красивую коробку из-под конфет. — Конечно, нет! — солгал я как можно правдоподобнее. — Скоро приедет доктор, — добавил я. — И все наладится, — я взял ее влажную, горячую руку в свою ладонь, девушку бил озноб, и она корчилась от боли. — Ты поправишься, — сказал я ей искусственно бодрым голосом. Она мне, разумеется, не поверила.

— Вы такой добрый, — прошептала Катюша. — Позаботьтесь о Мире, — попросила умирающая. — Она вас так любит.

Я кивнул ей в ответ, и она мне улыбнулась вымученной улыбкой. Индианка сделала вид, что не расслышала ее слов.

— Ты мне лучше скажи, кто тебе это лакомство приподнес? — поинтересовался я у нее. — Не твой ли поклонник?

Лицо Катюши сделалось совсем серым, она сглотнула ком в горле и произнесла с горечью:

— Он, а кто же еще?

— Ты чем-то могла ему навредить? — поинтересовался я, рассматривая коробку, на дне которой остались лежать две нетронутые конфеты. Я мысленно гадал, чем они были начинены. У меня появилось подозрение, что девушку отравили мышьяком.

— Не знаю, — прошептала она и снова со стоном откинулась на подушки. Я понимал, что ей делается все хуже.

— Куда же запропастился Лунев? — воскликнул я. Мира бросила на меня печальный взгляд, который говорил, что все мои надежды напрасны.

— Как его зовут? — я снова обратился к больной.

— Кондратий Артемьевич, — сказала она.

«Так кто же: Кондратий, Данила или Созон?» — пульсировало в моем мозгу.

Кому-то, Матвею, Ивану или Катеньке, предатель вымышленным именем отрекомендовался!

— Расскажи мне, пожалуйста, как ты со своим милым другом познакомилась, — мягко попросил я Катюшу.

— Случайно, — сказала девушка. — В парке.

В чем-в чем, а в случайности этой встречи я был абсолютно не уверен.

— Он часто расспрашивал обо мне?

Катюша задумалась, а потом ответила:

— Пожалуй что да! Неужели? Так вы считаете, что это он меня?.. Не может быть!

Я сделал вид, что не расслышал ее вопроса, и снова начал ее расспрашивать:

— Был ли у него на шее шрам от петли?

— Был, — сказала Катюша. — Он говорил, что его однажды пытались убить и ограбить.

— Любопытно, — заметил я. — В его поведении ты не заметила ничего странного?

— Я не знаю, — девушка снова застонала от боли.

— Довольно, — взмолилась Мира. — Яков Андреевич, вы истязаете ее!

— Наверное, ты права, — сказал я со вздохом.

— Не знаю, поможет ли это вам, — сказала Катя, когда боль отпустила ее. — Но однажды он обронил записку, она выпала из кармана его сюртука. И мне стало любопытно, я не удержалась и прочла, а потом устроила ему сцену ревности.

— Что это была за записка? — насторожился я.

— Письмо от дамы с подписью Л. Л., — сказала Катя. — Женщина уведомляла его, что им необходимо встретиться, и она будет ждать его у господина Прокофьева на рауте.

«Ах, вот оно что, — подумал я. — Господин Созон, или как его там, Кондратий собирался на встречу к этой самой Лидии Львовне, о которой упоминал Ксешинский! Встреча, по всей видимости, носила характер особо важный и должна была состояться в глубокой тайне. До того особенной была эта встреча, что убийца пошел на риск и решил избавиться от своей наивной осведомительницы, лишь бы мне не стало от нее об этой встрече известно! Только вот немного не рассчитал, то ли с дозой вышла ошибка, то ли девушка оказалась крепче, чем он предполагал, но ей удалось-таки прожить вплоть до самого моего возвращения. А на рауте-то он, по-видимому, и передал красавице письма!»

В комнату вошла притихшая Саша с опухшим от слез лицом.

— Господин Лунев приехали, — сообщила она.

Вслед за ней в комнату своей обычной бодрой походкой вошел мой старый товарищ.

— Что стряслось? — спросил он с порога. — У больного задержаться пришлось, — оправдывался Алешка. — Горячка, тяжелый случай!

— Сам смотри, — сказал я ему и пропустил к постели умирающей.

Лунев подошел к Катюше с саквояжем под мышкой, поставил его на круглый столик и приступил к осмотру больной. Потом он вытащил из него какую-то склянку с лекарством. Усталая Мира подала ему с подноса серебряную ложку. Он накапал в нее микстуру и сказал Катюше, чтобы она еще чуток потерпела, а потом станет полегче. Она послушно выпила содержимое ложки и снова провалилась в какое-то забытье.

— Пойдем-ка поговорим, — сказал мне Лунев, и мы оставили Миру в одиночестве ухаживать за больной, так как Саша тоже куда-то вышла.

Стоило мне прикрыть дверь спальни, как Леша набросился на меня с упреками:

— Чего же вы ждали столько времени?

— Не горячись, — сказал я ему. — Девушка ни на что не жаловалась, а когда все открылось, видимо, стало уже поздно! К тому же, я был в отъезде, — добавил я. — А что, она безнадежна?

Лунев вздохнул:

— Совершенно!

— А что за лекарство ты дал Катюше? — поинтересовался я.

— Обезболивающее, — ответил Алешка. — Теперь она не будет так сильно мучиться.

— Катя отравлена? — высказал вслух я свое предположение.

— По-моему, да, — мрачно сказал Лунев. — Не в тебя ли метили? — догадался он.

— В некоторой степени.

Вернулась Саша, пропуская вперед себя священника. Катя прожила еще около двух часов. Никакие старания Лунева не помогли. В то время, как священник читал отходную над покойной Катюшей, мне в голову пришли и вовсе не христианские мысли. Я думал только о мести.

— Береги себя, — посоветовал мне Лунев на прощание.

В деле Мириной горничной мы решили обойтись без полиции, доктор всем объяснил, что Катюша умерла от болезни с замысловатым названием, успокоив прислугу, что это не похоже на эпидемию.

На другой день я покинул свой дом и скорбевшую Миру для того, чтобы отправиться на раут к господину Прокофьеву. Это был известный в Петербурге чиновник, которому я также был однажды представлен. Другого Прокофьева, устраивающего у себя приемы по вечерам, на которых присутствовали бы дамы из общества, я просто не знал. Итак, мне предстояло выяснить, кем же является эта знаменитая Лидия Львовна и, если посчастливится, увидеть ее воочию.

Я облачился в синий нанковый фрак с воротником из черного бархата и перламутровыми пуговицами, из-под которого выглядывала кипенно-белая рубашка с плиссированным жабо и заложенными в мелкую складку манжетами, и яркий цветной жилет, в облегающие длинные брюки со штрипками, повязал муслиновый галстук, закрывающий весь вырез жилета, а затем водрузил на голову высокий цилиндр с закругленными полями и, прихватив с собою трость, спустился в прихожую. С Кинрю мы договорились, что он поедет со мной. Но в самый последний момент я передумал и велел ему дожидаться дома. Мне не хотелось вызывать никаких подозрений у господина Прокофьева относительно истинной цели моего визита.

В прихожей меня дожидался Сваруп, который уже немного стал говорить по-русски. Он, выполняя поручение Миры, спросил, не нужно ли мне чего с собою в дорогу. Я отказался от его услуг и вышел на улицу, где собирался распорядиться, относительно лошадей.

Федор Ильич Прокофьев проживал на Гороховой улице, в квартале, принадлежащем к Адмиралтейской части города. Я отправился к нему в собственном экипаже, который мне, наконец-то, доставили из мастерской. И только сейчас я заметил, насколько он скромнее кареты Заречного. Впрочем, я не особенно обращал внимание на подобные мелочи.

В доме Федора Ильича меня приняли довольно радушно. Я прошел через анфиладу комнат и присоединился к кружку, обсуждающему премьеру в Каменном театре. Иногда я вставлял в разговор скупые фразы, а все больше смотрел по сторонам в надежде узнать по приметам Лидию Львовну. Очень мне было любопытно, что за ангел на своих белоснежных крылышках унес в преисподнюю нашу орденскую переписку! Что за особа посягнула на интересы масонской ложи?!

— Графиня Полянская! — возвестил лакей у главного входа в бальный зал. За своей спиной я услышал шепот:

— Как хороша!

Я обернулся. В зал вошла молодая женщина необыкновенной красоты в темно-синем роброне из тяжелого шелка со шлейфом. Пальцы ее были унизаны перстнями, на шее сверкало брильянтовое колье. Белокурые локоны были убраны в высокую прическу и украшены синей токой с брильянтовыми же булавками.

Нежные ручки свои она скрывала под датскими перчатками, доходящими до локтя.

Мы встретились с ней глазами, но взгляда она не отвела. И в этот момент я понял, что имею дело с натурой сильной и властной.