Алан Гордон - Тринадцатая ночь Страница 25

— Вы слышали о появлении нового шута?

Он вздохнул.

— Боже мой, какое несчастье. Порой мне кажется, что я появился на этот свет только ради того, чтобы служить пищей для шутовских острот. Интересно, как долго он протянет здесь, прежде чем ухватится за мою персону?

Меня охватило смутное чувство вины при воспоминании о том, как Фесте оттачивал свое остроумие за счет этого тощего рыцаря. Я ободряюще похлопал по плечу расстроенного алхимика и пожелал ему всего наилучшего.

Вернувшись в «Элефант», я решил, что мне необходимо как-то смыть едкий привкус с языка. Кружка пива прекрасно разрешила эту задачу, и я отправился в свою комнату, чтобы обдумать ситуацию. Клинок, приставленный к моему горлу, вынудил меня отложить ненадолго мои планы.

— Ну, и кто из нас беспечный? — усмехнулся Бобо, убирая кинжал обратно в рукав.

— На меня же еще не началась охота, — вяло возразил я, чувствуя, как бешено колотится сердце в моей груди.

— Забавно, что вы упомянули об этом, — сказал он, вдруг став серьезным. — Сегодня у меня появилось четкое ощущение, что за мной следят.

— Ты видел кто?

— В общем-то нет. Видел лишь мельком скрывшуюся за углом голову. В капюшоне. Когда я вышел на ту улицу, там уже никого не было, но я прикинул, что за мной следил рослый мужчина, судя по уровню, на котором торчала та голова. — Бобо усмехнулся. — Это мог быть кто угодно, вы понимаете? За мною мог следить Перун или один из его подручных. Или вообще все это чепуха.

— Ты привел сюда хвост?

— Нет, в этом я уверен. Но возможно, план отца Геральда сработал. Да, есть еще кое-какие новости. Я покрутился в гавани, поболтал там с местными рыбаками и выяснил, что в октябре в городе появился новый человек, снявший комнату в публичном доме. Он держался особняком, но мне сказали, что это был рослый мужчина с черной, начинающей седеть бородкой.

— В публичном доме?

— Ну да, и самое подозрительное в его поведении то, что он не проявлял никакого интереса к доступным наслаждениям. А в середине ноября он исчез.

— Что совпадает со смертью Орсино.

— Точно.

— Как бы нам не вспугнуть нашу добычу. Придется мне начать следить за тобой. Тогда, возможно, я обнаружу его.

Бобо протестующе тряхнул головой.

— Наше основное преимущество в том, что он не знает о вас, — возразил он. — Если он увидит, что вы за мной следите, то может что-то заподозрить. Я сам позабочусь об этом. Мне удастся быстрее раскрыть его без вашего вмешательства.

— Нет, на самом деле… — запротестовал я, но он прервал меня жестом.

— Отец Геральд выбрал меня для этого задания благодаря моим способностям, — сказал он. — Вы должны доверять мне, если мы собираемся действовать сообща. Мне известны ваши прошлые заслуги, и я вас уважаю, но вы должны позволить мне работать в моем собственном стиле.

Меня охватила ярость, отчасти из-за недостатка веры в меня самого отца Геральда, пославшего мне на подмогу такого выскочку, но главным образом потому, что он был прав.

— Отлично, — сказал я, заставив себя успокоиться. — Позволь мне, по крайней мере, оказать тебе услугу, разрешив вздремнуть здесь, пока я посторожу дверь. Даже таким молодцам, как ты, иногда нужен отдых.

Он молча согласился.

— Есть еще новости, — добавил он. — Тут один из местных, Фабиан, пригласил меня выступить в доме Оливии. Он также хочет, чтобы я помог ему с постановкой новогоднего представления и организацией других праздников.

— Помощь ему явно не помешает. Я видел репетицию. Отлично. Похоже, ты имеешь гораздо больше шансов разузнать подноготную, чем я. Выясни все возможное. А сейчас у меня есть предложение на сегодняшний вечер. Я хочу проверить кое-что в конторе герцогского управляющего. Предлагаю тебе понаблюдать за ней. Дождись, когда они все уйдут, и проверь наличие черного хода.

— Договорились. Мы собираемся заглянуть туда прямо сегодня?

— Нет, оставим это на завтра. Нужно попробовать еще разок перехватить Виолу.

— О, желаю удачи. А я после заказанного мне представления перед графскими отпрысками удалюсь на уютную теплую кухню, возможно, тоже перехвачу какую-нибудь любезную и аппетитную особу и в ее объятиях буду с грустью вспоминать, как вы торчите на холодной шиферной крыше, дрожа от промозглого северного ветра. И уроню слезу ей на грудь. Или даже две слезы.

— Только этого я и достоин, — согласился я. — Вздремни немного, шут, пока я не передумал и не разрешил Мальволио найти тебя.

Он растянулся на моей кровати и мгновенно провалился в сон. Еще один навык, полученный в гильдии. Нам приходится работать в любое самое неурочное время, и нас приучают урывать любую возможность для сна. Во время сна его неизменная улыбочка исчезла, и лицо расслабилось. Белила великолепно сглаживали его черты. Я восхитился их качеством, размышляя над фатализмом, определившим их применение. Медленная белая смерть с уже наложенной на лицо посмертной маской. И все-таки своей полнейшей выразительностью она превосходит мою припорошенную мукой физиономию.

Бобо проснулся отдохнувшим и готовым к выходу на дневное представление.

— Я поработал над одним номером, изображающим здешнего рыцаря Эгьючика, — сообщил он мне. — У вас появились какие-нибудь идеи после того, как вы посмотрели его скромную мастерскую?

— Брось лучше эту затею, — посоветовал я.

— Прошу прощения? — изумленно сказал он.

— Оставь его в покое. Он сокрушался, что вся его жизнь стала пищей для наших острот. Почему бы не дать бедолаге отдохнуть?

— Ну-ка, ну-ка, давайте разберемся, — медленно протянул Бобо. — Вчера вы сделали мне выговор за то, что я не решался совершить хладнокровное убийство. А нынче вы сами не решаетесь высмеять этого хвастливого и тщеславного попугая? Вы действительно испытываете чувство жалости к никудышному паразиту, который палец о палец не ударил, чтобы заслужить свое положение, и только проматывает свое наследство на занятия черной магией? Ах брат мой шут, товарищ по костюму и оружию, мой коллега и почтенный старейшина, ежели я перестану подпитывать свой ум такой очевидной пищей, то сам стану подозрительным типом, позором всей нашей гильдии. Даже сэр Эндрю не пожелал бы мне столь унизительной участи.

— Ладно, я передумал, — сказал я. — Поддался минутной слабости. Больше такого не случится. А если ты еще раз назовешь меня старейшиной, то я вышвырну тебя в окно.

Он усмехнулся.

— Вот так-то лучше. Есть еще какие-то пожелания?

— О нет, теперь я, пожалуй, поостерегусь давать тебе советы.

Бобо удалился, продемонстрировав на прощание традиционный испанский жест, имевший, по моим понятиям, универсальное назначение.

Однако вечер действительно выдался на редкость морозным, а я торчал на холоднющей крыше, избранной мной в качестве наблюдательного поста, торчал как дурак, даже не имея под боком второго дурака для отвлечения от грустных мыслей. Баклажку свою я тоже оставил в «Элефанте». Просто испугался, что, перебрав вина, закончу жизнь, свалившись в какую-нибудь канаву закоченевшим трупом. Последнее время видение такого конца непрошено всплывало в моем воображении все чаще и чаще. Я размышлял о том, похоронят ли меня тогда и поставят ли какой-то памятный камень на моей могиле. Прикидывал, какую надпись смогут выбить на нем. Утешало меня только сознание того, что на земле останутся люди, которые помолятся за меня — если, конечно, доживут до получения такого известия.

Я постарался отогнать печальные мысли. Издали до меня донесся чей-то заливистый смех, потом звук закрывающихся ставней, и наступила тишина. Размяв почти закоченевшие конечности, я повнимательнее присмотрелся к дому герцога. Его внутренняя жизнь по-прежнему оставалась загадкой, наружу пробивался лишь мерцающий за ставнями свет. Гадая, где могут находиться покои Виолы, я прикидывал, какими воротами она пользуется, отправляясь оплакивать его саркофаг, как мне лучше подойти к ней и что сказать. Захочет ли она вообще выслушать меня? Сохранились ли у нее или у любого из моих прежних здешних знакомых хоть какие-то теплые воспоминания обо мне?

Именно смех, а вернее, его отсутствие ввергло меня в пучину тоски. Чего ради я, шут по призванию и ремеслу, трачу попусту время на какой-то крыше вместо того, чтобы в эти самые радостные праздники использовать мои таланты по назначению? Я не мог припомнить ни одного Рождества, когда бы мое изощренное остроумие, бойкие каламбуры, импровизации и глупейшие оплошности не доводили до припадков истерического смеха даже мрачных угрюмцев, встречавшихся порой как в лачугах, так и в замках. Коротая долгие северные ночи, я потчевал долговязых тевтонских рыцарей длинными и нелепыми байками, насчитывающими по десять тысяч строк. Обучая детей в Провансе разнообразным акробатическим трюкам, я и сам учился у них. А какие Праздники дураков я устраивал…

Может быть, отец Геральд состряпал этот план, чтобы заставить меня опомниться. Лишил меня лучшей части моего бытия, дабы напомнить мне о ней. Да слишком долго прозябал я на дне винной бочки Наверное, в ней меня очень скоро могли бы и похоронить.