Наталья Александрова - Волчья сотня Страница 26

– Значит, мы победили?

– Победили, победили… Тут ведь как – их победили, а назавтра они опять целехоньки… По хатам попрячутся, а батька свистнет – конька из плуга выпрягут, оседлают – и снова в банду…

Борис приподнялся, превозмогая боль, и огляделся. На поле боя опускались ранние осенние сумерки. Вокруг валялись десятки трупов – человеческих и лошадиных. Это здесь, на позиции артиллеристов, что же творится ниже, на равнине, где кипел главный бой?..

Среди мертвых мелькали какие-то серые фигуры. Борис пригляделся к ним и понял, что это мародеры обшаривают трупы. Его передернуло. Наверняка крестьяне из ближайшего села.

Борис со стоном попробовал подняться на ноги. Кажется, все кости были целы. Саенко помог ему, подставил плечо.

– Ну как, ваше благородие, можешь идти? Надо нам отсюда выбираться, а то… – он покосился на мародеров, – они – ровно волки: сперва остерегаются, а как стемнеет да в стаю собьются…

– Надо наших догонять, – сказал Борис.

– Надо-то надо, да только сперва лошадей достать бы да тебе маленько окрепнуть. Ты уж прости – Ваську я не нашел, а моего Шельму убили… Но уходить так и так нужно.

Борис шел, опираясь на плечо Саенко. Сначала он с трудом сдерживал боль, но постепенно разошелся. Осталась только слабость и головокружение. Стемнело, но ночь была лунная, и они продолжали идти, стараясь как можно дальше отойти от поля боя и кишащих там мародеров.

После полуночи перед ними оказалось огромное поле сахарной свеклы. Чтобы не потерять направление, пошли напрямик через него. Идти было очень неудобно, Борис чувствовал, что последние силы оставляют его. Поле казалось бесконечным, но наконец впереди показалась какая-то стена с решеткой.

– Экономия, – негромко сказал Саенко.

Борис знал, что так на юге называют имения.

Какое-то время они шли воль стены, наконец им попался пролом, они прошли в него и оказались в старинном парке.

Липы и дубы чуть слышно шумели в темноте. Парк не успел еще окончательно зарасти, еще видны были дорожки. Вот и господский дом темной массой возвышается из-за деревьев, конечно, он разграблен, как и все помещичьи усадьбы, но еще сравнительно в неплохом состоянии – остались двери, окна, кое-где даже со стеклами. В лунном свете дом выглядел необыкновенно таинственно, и, довершая эту таинственность, в одном из окон первого этажа мелькнуло пятно света – свеча или прикрученная керосиновая лампа.

– Есть тут кто-то, – почему-то шепотом, видимо, проникнувшись окружающей таинственностью, сообщил Саенко.

– Да уж вижу, – тоже шепотом ответил Борис.

Они подошли к крыльцу. Парадная дверь изрядно пострадала от крестьянского топора, но была подремонтирована, поверх проломов забита простыми нестругаными досками.

Саенко, преодолев несвойственную ему робость, решительно постучал.

Некоторое время было тихо, но потом за дверью послышались шаркающие шаги.

– Что надо? – произнес стариковский скрипучий голос.

– Переночевать бы, папаша, – просительным тоном сказал Саенко.

– Проходите, проходите мимо, – раздалось из-за двери, – негде здесь ночевать!

– Господин офицер не может больше идти, сильно в бою контужен. – Саенко придал своему голосу самую жалобную интонацию, на какую был способен.

– Господин офицер?! – переспросил старик за дверью. – Кто таков? Почему сам молчит?

– Поручик Ордынцев, Борис Андреевич, – подал голос Борис.

– Ордынцев? – По ту сторону двери заскрежетали засовы, дверь приотворилась. На пороге стоял высокий, слегка сгорбленный старик в бараньем полушубке, накинутом поверх темно-красного стеганого халата. В одной руке его был переносной керосиновый фонарь, а в другой – что-то вроде громадного пистолета. Присмотревшись, Борис понял, что это винтовка, у которой обрезаны ствол и ложе – обрез, знаменитое оружие махновцев, которое стреляет неточно, но вблизи наносит страшные раны.

– Ордынцев? – снова спросил старик, подняв фонарь и вглядываясь в лицо Бориса. – Из каких же Ордынцевых будете?

– Из Петербурга, – буркнул недовольно Борис, заслоняясь рукой от света.

Он устал, был измучен, и расспросы старика с обрезом показались ему несвоевременны – пустил бы в тепло, тогда и спрашивал. Старик, будто прочитав его мысли, посторонился и сказал:

– Заходите, господин поручик… Что же я вас на пороге держу.

Ордынцев и Саенко прошли вслед за хозяином по анфиладе комнат, носивших недвусмысленные следы грабежа. Паркет с узорами из черного дерева взломан, мелкая мебель – стулья, столы, диваны – исчезла, крупная – шкафы, буфеты – изрублена: раз я не могу воспользоваться, пусть никому не достанется. Картины изрезаны. У портретов, многие из которых были очень хорошей кисти, проткнуты глаза. Фарфор разбит.

Миновав целый ряд таких разграбленных комнат, они оказались в небольшом помещении, где хозяин сумел создать какое-то подобие жилья. Он снес сюда более-менее уцелевшую утварь – небольшой диванчик с обивкой хотя и вспоротой, но еще вполне пригодной для того, чтобы сидеть на нем, пару целых стульев, стол. На столе горела керосиновая лампа с сильно прикрученным фитилем.

Старик поставил туда же свой фонарь, зажег спиртовку, на которой стоял старинный бронзовый чайник. Борис со вздохом облегчения опустился на диван. Невероятная усталость последних дней брала свое. Глаза слипались.

– Выпейте чаю, господин поручик, – старик протянул ему красивую гарднеровскую чашку, наверняка последний осколок парадного сервиза, – это очень хороший чай, с целебными травами. Завтра вы будете чувствовать себя гораздо лучше.

Чай действительно оказался необыкновенно хорош. Борис почувствовал, что боль и усталость покидают его тело. Хозяин тем временем достал из небольшого шкафчика полкаравая хлеба и круг копченой колбасы. Саенко необыкновенно оживился, да и Борис вспомнил, как давно он не ел.

Пока гости насыщались, хозяин приступил к расспросам.

– Как вы попали сюда, господин поручик? Простите, Борис…

– Андреевич. Я здесь проходил с кавалерийским рейдом, из Ценска, да вот в бою контузило, и отстали от своих…

– Из Ценска? – заинтересовался хозяин. – А не встречали ли вы в Ценске княгиню Задунайскую?

– Анну Евлампиевну? Ну как же! Ведь мы с ней отчасти родственники, матушка моя – ее двоюродная племянница…

– Матушка ваша? А позвольте узнать ее имя-отчество.

– Александра Прокофьевна. А почему вас это интересует?

– Понимаете ли, Борис Андреевич, имение это, «Дубовая роща», принадлежит княгине, я – здешний управляющий…

– Да что вы?! – проговорил Борис заинтересованно. – Анна Евлампиевна часто вспоминает об этом имении и даже не уезжает из Ценска только потому, что хочет здесь побывать…

– Вот как?! – Управляющий взглянул на Бориса с каким-то странным выражением и продолжил: – Ну вот, Бог даст, увидите матушку-княгиню, скажете, что Борисоглебский не смог уберечь «Дубовую рощу» от разорения…

Накопившаяся усталость брала свое. Слова управляющего доходили до Бориса как будто сквозь толщу воды, и само лицо его стало как-то искажаться – то вытягиваться, как огурец, то расширяться и сплющиваться, как блин… И наконец Борис заснул прямо посреди разговора – не раздеваясь, полулежа на вспоротом солдатским штыком диванчике…

Казалось, он только что заснул, как вдруг его разбудило чье-то осторожное прикосновение. Старик управляющий стоял над ним, прижимая палец к губам. Борис приподнялся на локте, удивленно оглядываясь.

В комнате было темно, только слабый лунный свет, сочащийся из сада сквозь неплотно задернутые занавеси, позволял хоть что-то разглядеть. В углу на хозяйском полушубке спал Саенко, время от времени испуская рулады богатырского храпа.

– Тише, господин поручик! Тише, Борис Андреевич! – прошептал управляющий. – Не разбудите человека своего! Пойдемте со мной, я должен вам кое-что показать.

Борис, не задавая более вопросов, осторожно поднялся и вышел за стариком в соседнюю комнату. Дальше они прошли каким-то узким коридором. Отойдя немного от места их ночлега, Борис вполголоса сказал:

– Зря вы, господин Борисоглебский, Саенко опасаетесь. Это замечательный человек, очень верный и надежный. Не раз уже он мне жизнь спасал.

– Может быть, – управляющий оглянулся на Бориса через плечо, – может быть, но только после всех пережитых мной грабежей я простому народу совершенно перестал доверять. Были среди соседних крестьян такие… Казалось, вполне приличные люди. Но как только не стало власти – все превратились в убийц и грабителей… Ведь что самое ужасное – это бессмысленная страсть к разрушению! Ну хорошо, взял ты у меня стул, взял стол, хоть и воровство это, но по крайней мере не бессмысленное – будешь сидеть на этом стуле, есть за этим столом… Но зачем же рояль топором рубить?!

Борису показалось, что в глазах управляющего блеснули слезы. Старик отвернулся и пошел вперед. Дойдя до очередного поворота коридора, он остановился, огляделся по сторонам, как будто здесь мог быть кто-то еще, кроме них с Борисом. Возле стены стоял громоздкий дубовый буфет. Дверца его была слегка повреждена топором, но, видимо, дерево оказалось слишком прочным, и неизвестный вандал отступил, не закончив свою бессмысленную работу.