Дмитрий Леонтьев - Обитель Страница 26

— Тогда почему же вас не услышали даже ближе всего — в вашей же России?!

— Только в России? Джеймс, мы объясняем все это уже две тысячи лет. Мы не имеем права заставлять лю­дей. Принимать или не принимать услышанное — сво­бода их воли. Я только проповедник, свидетельствую­щий о Христе. Я не из тех, кто исцеляет, я из тех, кто приводит к Тому, Кто исцеляет. Людям уже давно все дано и все сказано. Принять или не принять — выбор каждого.

— То есть вы все равно будете проповедовать? Даже если большевики... Это не будет опасно? Хотя о чем я... Кем же вы все-таки были до принятия сана?

— Почему только проповедовать? — он словно не рас­слышал моего вопроса.— Еще молиться. Молитва, Джеймс, самое сильное деяние на свете, ибо она доходит до Бога, а Бог может все. И многие сейчас молятся. И по молитвам кого-то, может быть, даже не священнослужителя, а обыч­ных мирян, будет дано, и Россия не исчезнет в этой кро­вавой волне. А испытания, данные нам... Что ж... В такие годы зерна от плевел легко отличить. Зерна обрабатыва­ются жерновами и ссыпаются за ограды, а сорняки... хм... А Христос всегда с теми, кто страдает. И когда вас спро­сят: где в эти дни был Христос? Вы ответите: с убивае­мыми, с осуждаемыми, со страдающими...

— Меня спросят? — удивился я.

— Может случиться и так,— кивнул он.— Я ответил на все ваши вопросы? Это хорошо. Потому что мы пришли, Джеймс. Идите, вас уже ждут. Вон, Савелий Игна­тьевич в сторонке переминается, стесняется подойти...

Пружинников при этих словах приблизился, стянув шапку, попросил:

— Благословите, отче...

— Благословляю. На отъезд благословляю,— сказал настоятель.— Завтра в путь тронешься. Нечего тебе здесь скуку стаканами глушить... С утра и поезжай. И вот что, Савелий Игнатьевич... Ты же дело свое хотел в Америке завести? И на это благословляю. Ты умеешь деньги за­рабатывать.. Не стыдись этого. Главное, помни — для чего. Твои деньги многих спасти могут. Я уже говорил тебе, что и Иосиф Аримафейский, и родители Богоро­дицы были весьма состоятельными людьми. Хотя в Царс­тво Божие не за это вошли, но это им и не помешало. Так и ты поступай. А теперь идите...

...Застолье шло как отрепетированный спектакль. Каждый играл свою роль, но был искренне уверен, что смысл спектакля знает только он. Пружинников и Мар-гиани усердно наполняли стакан Звездина, а тот, в свою очередь, столь же усердно осушал предлагаемое. При­знаться, я даже несколько испугался за его здоровье, помня крепость «русского виски», но красный комиссар и впрямь был не из слабого десятка. Как ни пытался хитроумный Маргиани вывести его на темы служебные и политические, Звездин лишь упорно твердил про свое «высокое положение» и «немалые выгоды от него», поч­ти убедив присутствующих в том, что он какой-то чи­новник на продовольственных складах.

Между тем Пружинников сообщил всем о своем ско­ром отъезде, и все, опечаленные, расцеловались. Особен­но расчувствовался Звездин, переживавший, что они так мало были знакомы «с таким замечательным человеком». Все же «русский виски» делает чудеса очень ши­рокого диапазона: от революций до братаний. Потом мадам Стрельникова танцевала изумительный чарльстон под аккомпанемент барабанивших по столу Якова Пет­ровича и князя Маргиани, у которого к тому же оказал­ся весьма недурственный музыкальный слух. Потом все стали целоваться на прощанье (мне только чудом уда­лось избежать этой варварской русской привычки). Про­стившись, все сказали по «последнему тосту», руководи­мые опытным «тамадой» князем Маргиани... И так четыре раза, пока я едва ли не силой уволок Звездина из своей же ловушки.

По дороге домой он восхищенно описывал мне по­литический и полководческий «гений» Троцкого, назы­вая его то Мессией двадцатого века, то Вождем Народа, то новым Навином. Впрочем, когда дело доходило до конкретики, в нем словно отключали ток, и он просто умолкал. Все же революционер-подпольщик, это, навер­ное призвание... Правда, мне пришлось все же выслу­шать пропетые вполголоса: «...мы раздуваем пожар ми­ровой, церкви и тюрьмы сравняем с землей, ведь от тайги до британских морей Красная армия всех силь­ней!», и клятвенно заверить его, что я тоже считаю, буд­то Красная армия особенно сильна именно в британских морях. Выслушав это признание, Звездин довольно кив­нул и, наконец, обмяк, повиснув на моем плече.

Уложив окончательно осоловевшего эмиссара на свою постель, я осторожно освободил карман его курт­ки от нагана и, пробравшись в его комнату, потушил свет.

Минуты текли медленно. Огромная луна заливала комнату серебристым светом, и мне почему-то вспомни­лось детство. Только тогда мне было так хорошо и спокойно. Словно и не было за стеной враждебной страны с ее странными бунтами, опасностей и интриг... Инте­ресно, неужели человечество никогда не научится жить так, чтобы засыпать без страха, злобы и отчаяния? Что­бы перед сном смотреть на качающуюся сосновую ветку за окном, покрытую искрящимся снегом, и думать о том, что завтра тебе вновь предстоит любимая и интересная работа, встречи с надежными друзьями и любимой де­вушкой... И ощущение чистой совести сделает этот сон желанным. Наверное, так же и со смертью. Очень не­многие не боятся «засыпать»... И только дети ждут от ночи разноцветных и радужных снов, приключений и по­летов...

В дверь осторожно постучали. Я положил наган себе на грудь и с головой укрылся одеялом. После пов­торного стука дверь тихонько скрипнула и в комнате послышались чьи-то осторожные шаги. Пару раз скрип­нули половицы: вошедший осматривал нехитрую обста­новку комнаты... Потом чьи-то легкие пальцы косну­лись моих боков, ощупывая карманы... Я откинул одеяло и, приложив холодный ствол нагана к губам, тихо попросил:

— Тс-с-с... только без криков, дорогой суккуб... Не в ваших интересах будить монастырь, госпожа Стрельникова...

Она замерла, уставившись на меня расширенными от ужаса глазами. Со стороны даже могло показаться, что это не она, а я проник к ней посреди ночи в комнату, ввергнув в ужас и шок. Особенно если учесть при этом ее наряд. На очаровательной воровке была лишь полу­прозрачная ночная рубашка до пят, отороченная кружевами, да белокурый парик, скрывавший столь приметные рыжие локоны.

— Неудивительно, что монахи принимают вас за демона страсти,— усмехнулся я.— Если кто и увидит, то либо решит, что ему померещилось, либо примет за ожившее бесовское видение... Ловко!

— Я не понимаю, о чем вы? — очнулась она от первого шока.— Я... я пришла к вам... Мне стыдно, но я просто не в силах больше скрывать свои чувства... Я знаю, что поступаю дурно, но не отвергайте меня. Я влюбилась в вас с первой же минуты...

— И пришли в комнату к господину Звездину? — «удивился» я.— Какое разочарование для меня! Я вооб­ще всегда считал, что женская логика — это шок для мужской психики...

— А разве это не ваша комната?! Тогда что вы здесь делаете?

— Вас жду.

— Ага... Вот это вы называете «мужской логикой»? Забраться в комнату к пьяному мужчине и сообщить, что ждете здесь женщину?

— Так... Давайте перестанем валять дурака,— сказал я вставая.— У меня нет желания препираться с вами всю ночь. Либо вы показываете себя умной девочкой, либо я поднимаю монастырь на ноги, и мы все вместе будем решать эту логическую загадку...

Она подняла руки к плечам, дергая какие-то завязки, и почти невесомая рубашка упала к ее ногам. В лунном свете чертовка была особенно хороша и явно знала это, с мольбой и готовностью глядя на меня.

— Увы,— покачал я головой.— Я имел в виду нечто иное. Наверное, вы сочтете меня за извращенца, но сей­час я с куда большей страстью обнял бы пропавшие до­кументы, нежели вас. Видите ли, женщин у меня было много, а документы одни. Одевайтесь.

Она послушно подняла с пола сорочку, но надевать ее все же не спешила, выжидая.

— Поверьте: вам лучше держаться от этой рукописи подальше, Зинаида Григорьевна,— продолжил я.— Это собственность очень серьезных господ, и попытка про­дать ее обратит на вас не только их внимание, но и гнев... Вы понимаете, о чем я говорю?

— Вы меня выдадите? — спросила она.

— Если вы сейчас же принесете мне похищенное, то обещаю, что забуду и про вас, и про вашего хитро­вана-мужа. Он ведь где-то поблизости, с теплым полу­шубком наготове? — предположил я.— Кто он на самом деле?

— Мы — актеры,— сказала она.— Бежим из Петрограда... Нас ограбили по дороге, а мы просто хотим уехать подальше от этого безумия... У нас не было вы­хода... Вы даже не представляете, как сейчас здесь страшно...

— Почему не представляю? Даже вижу. Одни грабят, другие воруют... Так жалко всех, бедненьких... Одевай­тесь, замерзнете...

Она послушно оделась.

— Думаю, завтра вам есть смысл попросить Пружинникова взять вас в попутчики,— сказал я.— Сомневаюсь, что дальнейшее ваше пребывание здесь имеет смысл. А сейчас вы принесете мне то, что так недальновидно у меня позаимствовали. Надеюсь, не надо объяснять, что пытаться скрыться или делать вид, что ничего не было,— не имеет смысла? Просто отдайте то, что взяли, и убирайтесь по добру, по здорову... Через десять минут жду вас с рукописью и документами.