Валерия Вербинина - Темное солнце Страница 26

Мадленка не замечала смены блюд, не слушала заздравных речей. Вытянув длинную тоненькую шею, она мучительно прикидывала, когда уместнее подойти к самозванке и передать ей роковую записку. Слуги вносили все новые и новые кушанья — лебедей, которых приготовили и вновь одели в перья, так что птицы выглядели как живые; тушу кабана, из которой, когда ее разрезали, вылетели живые жаворонки, и прочие шедевры тогдашнего кулинарного искусства, которые на наш непросвещенный вкус показались бы обыкновенными извращениями. Панна Анджелика сидела за столом ниже князя; ее полуопущенные, как всегда, веки трепетали, на губах блуждала загадочная улыбка, и движения ее казались Мадленке неестественными, нарочито замедленными. С горечью Мадленка вынуждена была констатировать, что князь, несмотря ни на что, уделял вялой литовской рыбе больше внимания, чем остальным дамам, и ревность начала терзать ее маленькое храброе сердечко. «Ну и что, — думала она, — он, может, и любит ее, но я все равно лучше нее. Когда он это поймет…»

Мадленка не успела додумать свою мысль, не успела сообразить, что же, собственно, произойдет, когда князь Доминик поймет это. Музыканты заиграли громче, и панна Ивинская, статная красавица с черными вразлет бровями, которую кое-кто даже прочил в невесты князю Доминику, вышла на середину зала, собираясь танцевать. Однако ей не суждено было одной покрасоваться перед князем, потому что к ней, обменявшись улыбками с хозяином пира, тотчас присоединилась ненавистная литвинка и они стали двигаться друг против друга, с вызовом в глазах стараясь перещеголять друг друга изяществом движений.

Все, затаив дыхание, наблюдали за этой необычной дуэлью, а награда победительнице — зеленоглазый князь Доминик — сидел тут же, и по тому, как он смотрел на них, Мадленке стало ясно, чти панне Ивинской ничего не светит, хоть она и красивее, и станом тоньше, и танцует более обдуманно и верно. Мадленка тихонько скользнула с места и, достав из-за пазухи записку, приблизилась к самозванке, которая, сидя неподалеку от княгини, хлопала в ладоши в такт музыке. Мадленке пришлось застенчиво кашлянуть, чтобы ее присутствие заметили.

— Панна…

— А? — Мадленка была готова поклясться, что на лице самозванки появился испуг, — однако, узнав «Михала», она тотчас успокоилась. — Это ты! Что тебе?

— Там просили передать послание для вас, — промямлила Мадленка, которой ее план внезапно стал казаться несусветной глупостью, и подала самозванке узкую полоску. — Любовное, надо полагать, — рискнула предположить она. — «Господи, что я говорю!»

— Не твоего ума дело, — сразу став ледяной, отозвалась самозванка. — От кого записка?

— От пана, — объявила Мадленка, неопределенно махнув рукой, — вон там.

Самозванка развернула записку и стала читать. Мадленка оскалила зубы и впилась глазами в ее лицо. На нем отразилось именно то, что она ожидала: недоумение, замешательство, а затем — самый неприкрытый страх. Самозванка медленно сложила записку и оперлась рукою о стол. Все ее тело поникло, она словно постарела разом на много лет.

— Так от кого записка? — сквозь зубы спросила она.

— Да вот… — поспешно начала Мадленка, обернулась и изобразила на лице недоумение. — Надо же, он уже ушел!

— Хорошо. Ступай, — прошелестел в ответ тихий голос. — Ступай! — в ярости крикнула самозванка, видя, что Мадленка все еще стоит около нее, и даже княгиня Гизела обернулась на этот крик.

Панна Ивинская и Анджелика кончили танцевать и остановились, вскинув голову, уперев руки в боки и тяжело дыша. Гости разразились громкими рукоплесканиями и криками восторга.

Мадленка отошла в сторону, выжидая, когда самозванка, потеряв голову, побежит искать того, кто надоумил ее играть чужую роль, и тем самым выдаст себя. Княгиня Гизела о чем-то спросила у «панны — Соболевской», но та ничего не ответила. Она поднялась из-за стола и стала пробираться к выходу. Лицо ее было так бледно, что люди смотрели на нее с сочувствием.

— Эк наша госпожа Ивинскую-то обошла! — произнес голос над самым ухом Мадленки.

Моя героиня резко обернулась, на мгновение выпустив из поля зрения ненавистную самозванку. Впрочем, Мадленка вряд ли пожалела об этом, ибо то, что она увидела, явно заслуживало ее внимания.

В шаге от нее стояла Мария, служанка Анджелики. Ничего особенного не было ни в Марии, ни в том, что она находилась здесь. Особенным был тот предмет, который украшал правое запястье служанки, и Мадленка почувствовала, как крик застревает у нее в горле. Она с усилием сглотнула, отвела взор и вновь посмотрела на предмет. Когда-то прежде она видела его, — прежде, когда он принадлежал матери-настоятельнице Евлалии.

Мадленка еще помнила, как, опуская настоятельницу в могилу, отыскала эти четки в траве и положила ей на грудь. Они были бирюзовые, из красивых, гладко обточенных бусин, но Мария, очевидно, не понявшая их истинного назначения, надела их как браслет. Одна из бусин была с выщербинкой, и цепкий взгляд Мадленки тотчас отыскал ее. Сомнений больше не оставалось: это были те самые четки, но как они могли попасть к служанке? Только через того, кто раскопал курган в русле высохшего ручья. Если только эти четки не нашли уже тогда, когда князь Доминик и его дружина обнаружили изуродованные тела, что тоже вероятно, хотя Мадленка ничего подобного не помнила.

Когда Мадленка наконец заставила себя взглянуть на то место, где только что была самозванка, той уже и след простыл.

— Какой красивый у тебя браслет, Мария! — умильным голосом пропел рыжий отрок, и глаза его при этом горели каким-то странным, возбужденным огнем.

Мария удивленно повернула голову, всматриваясь в юношу. Прежде, надо сказать, он ее вовсе не жаловал.

— Да, — самодовольно подтвердила она, — правда, чудо?

— Прелесть, и особенно идет к твоим глазам. А откуда он у тебя?

— Это подарок, — отвечала польщенная Мария.

— И кто же даритель? — настойчиво спросила Мадленка.

Впопыхах она упустила из виду, что все женщины страсть как не любят прямых вопросов, и Мария тотчас опомнилась.

— Мальчик, да ты слишком много хочешь знать! — засмеялась она. — Какая тебе разница?

— Вдруг я тебе тоже что-нибудь захочу подарить, — заметил «Михал». — Как знать?

— Ах, шалун! — засмеялась служанка. — А еще бывший послушник!

И, смеясь, удалилась к подозвавшей ее панне Анджелике.

Не было таких нехороших слов, какими Мадленка не обругала про себя бедную Марию, гордячку и ломаку, виноватую лишь в том, что не сказала имя таинственного дарителя.

«Дезидерий! — внезапно озарило Мадленку. — Он все обо всех знает, надо будет спросить у него, кто кавалер Марии».

Дезидерий, однако, был занят: он руководил подачей блюд на стол и не мог отвлечься. Мадленка решила отложить расспросы до другого раза, а пока отправилась на поиски самозванки, вспугнутой неожиданной угрозой разоблачения; но та как сквозь землю провалилась. Досадуя, что упустила свою добычу, Мадленка обегала весь замок и в одном из дальних покоев вновь нарвалась на Эдиту Безумную. Та лежала, укрывшись с головой одеялом, и клацала зубами. Мадленка недоумевала: в комнате вовсе не было холодно.

— День добрый, госпожа, — сказала Мадленка как умела вежливо. — Не могли бы вы…

Эдита Безумная поглядела на нее своими огромными глазами, и Мадленка поразилась страшной худобе ее лица. Было в нем что-то такое, отчего девушка неожиданно осеклась. Слова не шли у нее с языка.

— Он идет, — почти беззвучно прошептала бедная сумасшедшая.

— Кто — он? — спросила Мадленка, на всякий случай отступая к двери.

— Он найдет меня, — горько вымолвила Эдита Безумная. — Я последняя, он не может уйти без меня. Ты — ты не мог бы спасти меня, мальчик? Пожалуйста, у тебя доброе лицо.

— Я попытаюсь, — пролепетала Мадленка. — Я закрою дверь, и он не сумеет войти.

— Да, — сказала Эдита, подумав и печально кивнув, — дверь — это хорошо. Крепкие засовы, много засовов! — Она приподнялась на постели, глаза ее лихорадочно горели, уставившись куда-то за окно. -Солнце в крови! — пронзительно закричала она, так что Мадленка заткнула уши. — Темное солнце! Господи, охрани нас, грешных!

Дикий вой несчастной перешел в судорожные рыдания, — и, не помня себя, Мадленка опрометью выскочила за дверь. Она не остановилась, пока не отбежала от покоев Эдиты Безумной достаточно далеко, и только тогда отважилась посмотреть, что же так напугало бедную страдалицу. Красное солнце в дымке зависло над окоемом, и Мадленка невольно вздрогнула, вспомнив синеглазого рыцаря, простертого у ее ног. Даже мертвый он имел власть над помутившимся рассудком своей жертвы; Мадленка не забыла ни его девиз, ни изображение на его доспехах, которое и имела в виду Эдита, говоря о «темном солнце».

«Впрочем, раз он умер, — решила Мадленка, — простим ему его прегрешения. Слава богу, я не Эдита, и меня не так легко сломать».