Борис Акунин - Ф. М. Страница 27

Существует, правда, особая разновидность радиоманов, к которой причислял себя и Ника. Это люди, без конца перескакивающие со станции на станцию. Что-то вроде нервного тика.

Волна, на которую Фандорин угодил с первой попытки, носила странное название «Узкое радио-2» и исполняла нечто удивительное: государственный гимн в джазовой обработке. «Россия, великая наша держава, у-у-у, Россия, священная наша страна, oh yeah», – подвывала певица с блюзовыми модуляциями.

– Уберите, тошнит, – попросила Валя.

Ника согласился:

– Да, официоз с задушевинкой – это противно.

Переключился на либеральное «Ухо Москвы».

Там, как обычно, шла перебранка в прямом эфире с прозвонившимися радиослушателями.

«Я вижу, мадам, вы по-русски не понимаете, – гремел ведущий, легко заглушая лепет собеседницы. – У вас в ушах, очевидно, бананы. Гудбай. Следующий звонок». «Из Йошкар-Олы я, меня зовут Венéй, – послышался ленивый, врастяжку голос. – Вот у меня такой вопрос к вам, мигрантам. Вы когда коренному населению долги думаете возвращать?»

Ведущий хищно рассмеялся. «Мигранты – это евреи, что ли? Здравствуйте, господин антисемит, давненько вас что-то в эфире не было». «Почему только евреи? И славяне тоже, – невозмутимо ответил житель Йошкар-Олы. – Пришли на нашу финно-угорскую землю, расплодились здесь, а исконному населению долги платить не желаете. В Америке вот у индейцев всякие льготы, в Австралии аборигенам тоже лафа, в Новой Зеландии маори вообще как сыр в масле катаются. А у нас? Тут ведь всё наше, финно-угорское, испокон веку. Даже «Москва» – наше слово, не славянское. Мы вас, конечно, не гоним. Пришли – живите, но совесть-то надо иметь…»

Ника с удовольствием послушал бы, что ответит на этот вопрос ведущий, но Валя буркнула:

– Ну их, тягомотина.

Переключилась на безоблачное радио «Минимум». Бархатный голос с глубокой убежденностью пропел: «Жить нужно только очень хорошо, выбирая то, что сердцу мило…» Песня была дурацкая, зато голос красивый, с медовой тягучестью. Однако Валя опять не дала послушать, «попсу» она принципиально отвергала. Нажала на кнопку – и была жестоко наказана за снобизм. «Радио Шарман», специализирующееся на уголовном фольклоре, хрипло, со слезой взвыло:

Мы к гробу подошли по одному,Слезу рукой стирая неумело.Свободен ты. Лишь Богу самомуПодсуден ты теперь. Прощай, брателло.Свободен ты. Лишь Богу самомуПодсуден ты теперь. Про…

Компромисс нашелся на волне «Вашего радио». Под песню о том, как в девичьих глазах наловить перламутровых рыбок и на базаре потом их по рублю продавать, Фандорин снова набрал Сашин номер.

Молчит!

Вышли из машины во дворе.

– Ширяла не вернулся. Свет не горит, – сообщила Валя, глядя на окно Рулета.

Ника тем временем разглядывал окна в доме напротив. Которые из них морозовские? Кажется, вон те.

Сердце так и сжалось.

– А у Саши горит! – охнул Николас. – Почему же она не берет трубку?!

– Спокойно, шеф. Сейчас разберемся.

Валя первая направилась к подъезду. На секунду задержалась возле черного «мерседеса» – единственной иностранной машины в этом явно небогатом дворе.

– «Мерин»-то сильно юзаный, – с ходу определила Валентина. – Десятилеточка, как минимум.

Но Фандорину было не до того, он обогнал помощницу и первым вбежал в подъезд.

На звонки квартира ответила молчанием.

– Ломай, – бледнея, приказал Ника.

– Яволь!

Валя отошла к противоположной стене, скакнула вперед, подпрыгнула и с визгом ударила ногой в дверь. Наличник треснул, створка покосилась, выскочив из короба. Фандоринская ассистентка чуть приподняла дверь и прислонила к стенке коридора.

– Силь ву пле, Николай Александрович.

Николас замер на пороге, прислушался. Шум воды и еще какой-то странный звук – будто тихонько поскуливает собака.

Обычная малогабаритная двушка: слева кухня, дальше по коридору две спальни, в конце – совмещенный санузел. Именно из ванной доносились и шум воды, и жалобный скулеж.

– За мной!

Пробежав коридором, Ника дернул дверь санузла (она оказалась незаперта) и замер.

Саша сидела в ванне, откинув голову назад, с зажмуренными глазами. На голове у нее были наушники, в мыльнице лежал плейер.

– «Иду в поход, два ангела вперед. Один душу спасает, другой тело бережет», – щенячьим голоском, перевирая мелодию, пела она.

– Ну вот, шеф, а вы стремались. В смысле, нервничали, – хихикнула Валя. – Только дверь зря разломали.

Саша приоткрыла один глаз, увидела в неосвещенном проеме две фигуры и пронзительно заверещала.

Николас шарахнулся в коридор.

– Саша, извините! – крикнул он, еще не придя в себя. – Вы не брали трубку, и я, то есть мы, переполошились. Мало ли что. Вдруг этот наркоман к вам ворвался. Или, ну не знаю…

– Уф, как я напугалась! – облегченно воскликнула Саша. – Сама виновата. Я, когда устану, всегда залезаю в ванну и музыку слушаю. Могу весь день так просидеть. Когда все дома, не получается – Антонина Васильевна ругается. А сейчас я же одна… Это вы меня извините. Надо было телефон с собой взять.

– Давай-давай, вылезай. На вот полотенце, – сказала Валя, на правах женщины оставшаяся в ванной. – Сейчас, шеф, мы быстренько.

Фандорин отошел от ванной подальше, но голоса все равно доносились – главным образом, Валин, потому что Саша на вопросы отвечала тихо, не разобрать.

– Э-э, солнышко, педикюр надо делать, стыдно – взрослая уже… Сиськи-то еще растут, что ли? Нет? С этим работать надо. Плоскогорье какое-то, подмосковная Швейцария. У меня раньше тоже ничего не было, а теперь, погляди, Казбек с Эльбрусом. Ты пощупай, пощупай. Ничего, вот найдем рукопись, баблом разживешься, я тебе хорошую клинику подскажу…

Чтобы не подслушивать интимности, Николас перебрался в комнату – ту, что побольше.

Жили Морозовы, прямо сказать, небогато. Судя по мебели, двадцатиметровое помещение служило одновременно гостиной, кабинетом и родительской спальней. Все стены сплошь заняты книгами, лишь посередине один-единственный просвет, и там висит картина в раме: копия с хрестоматийного портрета Достоевского.

Но распознавались и приметы недавно свалившегося достатка – новехонький телевизор, раскрытый ноутбук с еще не содранными цветными наклейками.

Несколько минут Ника простоял, разглядывая картину кисти художника Перова.

В.Г. Перов

Портрет Ф.М. Достоевского

Странно. Почему кажется, что энергетический центр полотна не в задумчивом лице писателя, а в спокойных, крепко сцепленных руках? И как жуток этот черный, зловещий фон! В нем явная угроза. Будто в любой миг чернота может сомкнуться, и вместо Федора Михайловича получится непроницаемый «Черный квадрат».

Ну, а потом в комнату вошли девушки, и разгадывание ребуса продолжилось.

– Нет, ни про вокзал, ни про банк папа ничего не говорил… 100? Не знаю… Посчитать? Не знаю…

Саша сидела на кровати в линялом халатике, с обмотанными полотенцем волосами и ужасно старалась хоть чем-то помочь, но проку от нее не было никакого – во всяком случае, так казалось вначале.

Через час безрезультатного мозгового штурма, когда у Ники задымилась голова, он выудил из бумажника заветный дублон и тоскливо уставился на сдвоенный профиль венценосных супругов. Фальшивое золото скучно поблескивало на ладони, помогать дедукции не желало.

Саша Морозова, наверное, уже в десятый раз повторила:

– Это обязательно что-нибудь про Федора Михайловича. Папа ничем другим не интересовался. Про Федора Михайловича знает всё-превсё, а про остальное почти ничего. Я иногда прямо удивлялась. Он даже Филиппа Киркорова не знает, представляете? Один раз увидел по телевизору, случайно, и говорит: «Ой, смотрите, какой смешной! Зовут как меня – Филиппом. Кстати, чем-то на Настасью Филипповну похож». Это из романа «Идиот», – сочла нужным пояснить Саша.

– Знаем, кино смотрели, – с достоинством ответила Валя.

Глядя на монету, Ника задумчиво повторил – в сотый раз:

– «Посчитай его». Кого? Или что? – И вдруг вздрогнул. – Вы говорите, это непременно связано с Достоевским? Так, может, не «его», а «Его», в смысле, писателя? Но как можно его посчитать?

Валентина пожала плечами:

– Хренотень какая-то. То есть, нонсенс. Ну Федор. Ну Михайлович. Ну Достоевский. Чего тут считать-то?

Ладонь, на которой лежал дублон, словно щекотнуло.

– Валюша, ты – гений! – воскликнул Ника и быстро написал на листке:

– Если посчитать количество букв в имени писателя, получается 26. То есть, сначала 100, потом 26.