Валентин Лавров - Триумф графа Соколова Страница 27

Евкарпий стал подавать признаки жизни, зашевелился, сел на полу, мутными глазами глядя на Соколова и, видимо, безуспешно пытаясь припомнить случившееся.

Женщина оставила Соколова, села на пол рядом с мужем, сквозь всхлипы взмолилась:

— Слышь, расскажи их превосходительству все, не таись, ирод проклятый! Сердца уже не хватает, извела-ася я вся-я…

Соколов вновь сел на стул. Выждал, когда рыдания и всхлипывания женщины чуть стихли, с сочувствием произнес:

— Евкарпий, а твоя жена права. Лучше все расскажи, я к тебе тогда со снисхождением отнесусь. Граф Соколов никого не обманывал. Ну?

Евкарпий оттолкнул бабу. Цепляясь за стоявшую рядом кровать, поднялся на ноги. Подошел к столу, налил стакан водки, единым махом опрокинул его в глотку. Лишь затем оторопело взглянул на сыщика, покрутил головой.

— Уже сам Соколов за меня принялся! — Помолчал, скрипнул зубами. — И чего же мне теперь будет?

Соколов похлопал его по спине:

— Ну, фитюк, ты совсем глупый дурак! Куда ж против меня драться лезешь? Ты меня больше не огорчай! А то ненароком оторву тебе башку. Выкладывай, как дело было.

Женщина с мольбой протянула руки к Соколову:

— Ваше благородие, какой день я Карпуше твержу: иди в сыскную, расскажи все как на духу. Начальники умные там сидят, поймут. Что делать, коли уж так вышло. — С ненавистью стукнула мужа кулаком по спине: — Ан нет, уперся бык племенной, хоть кол ему на голове теши.

Соколов с мягкостью в голосе вновь обратился к Евкарпию:

— Твоя баба оказалась умней тебя, дурака. Если я дело принялся распутывать, то до самого корня все равно раскопаю. Сам скажешь, поможешь мне — и я за тебя словечко замолвлю где нужно.

Баба перестала всхлипывать, с необычной яростью крикнула:

— Только одно ему подавай… По три раза на дню, хоть и в постный день. Греховодник! Вся порода у них такая упорная! Из-за срамного дела все и случилось! — Снова заплакала, теперь уже потише. — А чего, дурака, дожидать? Сама все расскажу. Вы, господин полицейский, зачтите ему это. Ведь вся беда из-за меня и случилась.

— Зачту, если врать не станешь!

Баба махнула горестно рукой:

— Уж теперя все, отовралися! Господь нас за все и наказывает. День был пятничный, постный. На дворе стужа лютая. А тут я из лавки иду, в сумке снедь разная, чекушку с белой головкой купила за шесть копеек. Гляжу, на посту, что на углу Волхонки, мой Карпуша с ноги на ногу переминается, совсем иззяб. Пожалела мужика своего, возьми да ляпни: приходи, мол, рюмку тебе налью, капусткой похрустишь кислой да опять на пост побежишь. А мой Карпуша головой в башлыке мотает: мол, прав нет таких с посту сбегать. А я ему по-бабьи, неразумно: да на минут один, и опять топать взад-вперед будешь.

Евкарпий замотал головой:

— Господин полковник, не слухайте, чего Матвеевна несет. Это я один виноват, один и отвечать буду.

Вновь заголосила баба, мужа облапила:

— Куды ниточка, туды иголочка. Я, Карпуша, за тобой в Сибирь этапом поплету-у-усь…

Соколов подбодрил:

— Евкарпий, рассказывай толком.

— Ушла моя Матвеевна домой, а я и думаю: может, дескать, и впрямь рюмку водки перекувыркнуть? За три минуты ничего страшного не стрясется. Уж мороз очень досаждает. Дело к вечеру подошло, сумрак упал, пешеход — и того почти нет, все по домам разбежались. Ну и отважился, побежал домой.

— Карпуша, ты скажи, не забудь, кого встретил!

— Обязательно! Гляжу, а возле нашего подъезда неизвестный мне господин переминается, по сторонам оглядывается, будто кого ждет. «Ну и пусть себе ждет!» — это я так подумал, а сам в подъезд заскочил. А в подъезде еще двое мужчин, прилично одеты, тоже ошиваются, а рядом, к стене привалив, ковер большого размера. — Евкарпий поднял руку над головой. — Я этих господ не знаю, вежливо спрашиваю:

— Чего, милостивые государи, в нашем подъезде прохлаждаетесь?

Один из них, в шапочке пирожком и с черненькими усиками под носом, с готовностью отвечает:

— Ожидаем квартиранта Александрова из третьей квартиры. Изволила его супруга нынче редкой работы антикварный ковер персидский в нашем магазине на Солянке приобрести. Приказала доставить, сказала, муж в начале пятого придет, а сама она на репетиции в опере господина Зимина.

Спрашиваю:

— А почему супруге или служанке не отдадите?

— Никого нету там! Мы уже в звонок гремели.

Прикинул я: все совпадает. По этой причине успокоился и позволил:

— Ждите себе ради удовольствия и пользы дела. Господин прокурор точно приходит в пятом часу.

Сказал я так и к себе вниз побег. Чего, думаю, напрасно время здесь тратить? Вот коли бы из квартиры уносили предметы, тогда следует обязательно проверить. А так — пустые хлопоты.

Супруга, с интересом слушавшая рассказ, встряла в разговор:

— Вижу, мой Карпуша прибег, я ему сальца шматочек вот такой отрезала, — показала на мизинце, — капустку маслом полила, а чарку водки он сам наполнил. Тут бы и идти на пост, да…

Евкарпий густо покраснел, торопливо перебил жену:

— Ты, Матвеевна, не лезь! Я сам…

Соколов понял, что городовой что-то хочет скрыть.

Сыщик строго сказал:

— Евкарпий, помолчи пока. Когда я тебе приказывал, ты как в рот словно воды набрал, а теперь перебиваешь. Говори, Матвеевна!

— Чего уж скрывать, раз стыд произошел! — горячо затараторила женщина. — Карпуше на службу бы бежать, на углу прохаживаться, тогда бы и все ладно было. А он, бык племенной, прости, Господи, по мужскому делу на меня полез. Я ему резон: «Нынче день постный, пятничный, нельзя блудом заниматься, и так утром согрешили. Кыш!» Да разве его остановишь, когда он весь распалится! Пока чего, глянула я в окно, а там три мужика громадный ковер на сани кладут. Да быстро так, спешат. Кричу своему: «Карпуша, гляди, уезжают эти, про кого рассказывал мне».

— Помолчи, помело! — прикрикнул Евкарпий. — Я, господин полковник, в окно нечайно взглянул, и сердце у меня — вот так! — ходуном пошло. Эти самые, что ковер будто отдать хотели, суют теперь его в пошевни. Я ведь страсть какой приметливый.

В разговор вновь встряла Матвеевна:

— Ты скажи господину полицейскому, ну, про толщину… Забыл, что ль?

В голосе рассказчика зазвучали хвастливые нотки.

— Как же, гляжу, ковер стал какой-то толстый, словно в него что завернуть успели. К тому ж концы неровно скручены. Понимаю: торопились, когда закатывали. А чего честному человеку торопиться? Эх, думаю, дело керосином пахнет. Украли чего-то, охмурялы бессовестные, мурзики каторжные. Хотел я на мороз выскочить, крикнуть, стой, мол, дать знать постовому городовому. Как раз Василий Казовой стоял. А куда мне? Я, извиняйте, без исподнего. — Помолчал, повздыхал. — А уж когда шум начался, я и сообразил: то революционеры прокурора Александрова дожидались, его в ковер завернули и украли. Где он теперь?

— Ты бы, дурья башка, сразу все и рассказал сыскарям!

— Как расскажешь, когда с поста ушел, дома водку пил, с бабой в постный день лежал, а тут шантрапа под носом действовала. Это меня со службы вмиг высвистели бы — без выходного пособия.

— Давно служишь в полиции?

— Без малого десять лет… — Евкарпий горестно взмахнул рукой. — На Пасху как раз в первый разряд переводят. Отсутствовал всего ничего, а вышел — карамболь с краковяком. И делать ничего другого не умею, а тут квартирного довольствия годового — сорок рублей, дрова казенные и четыреста двадцать рубликов-с жалованья. — Вздохнул. — Остальное я сам зарабатываю. — Повернулся к жене: — Матвеевна, собери мне чего для тюрьмы.

Соколов надел шубу, строго произнес:

— Я тебя, Евкарпий, в тюрьму брать не буду. Понадобишься — пришлю за тобой.

Жена Евкарпия схватила руку Соколова и осыпала поцелуями:

— Спасибочки, что в тюрьму не взяли! Карпуша только насчет бабьей плоти невоздержанный, а так он хороший, исправится…

Сыщик отвесил подзатыльник Евкарпию и направился к двери. Тот, счастливый исходом дела, вдруг воскликнул:

— Ваше превосходительство, тут у меня кое-что… Обнаружил после этих господ, на ступеньках в подъезде лежало. — Евкарпий полез в кладовку, где хранилась разная хозяйственная утварь — метлы, щетка, какие-то тряпки.

Повозившись, он вытащил стеклянную, плотно закупоренную банку, вытащил оттуда полотенце и завернутую в него губку, протянул все это Соколову:

— Воняет гадостью! А я все забывал дать своей бабе, чтоб простирала. Руки вытирать самый раз.

Соколов втянул воздух и понял: губка и полотенце смочены эфиром, который употребляется для наркоза.

— Молодец, Евкарпий! Положи обратно в банку, закупорь, я с собой возьму.

Сыщик пожал руки хозяевам и удалился.